Гномон - Харкуэй Ник (читать полностью книгу без регистрации TXT) 📗
— Я его возьму, — говорит Нейт и еще покупает светлую бумагу, коробку мягких карандашей и стальной планшетик с рельефным изображением головы Оливера Кромвеля на пике.
Консультант очень хочет ей продать вместо него люситовый, но по шкале твердости Мооса акриловое стекло получает не больше четырех, а сталь — от пяти до шести, на что инспектор вынуждена согласиться, пожалев, что их не делают из карбида вольфрама.
Она находит безлюдное кафе и покупает комплексный ланч в пластиковой коробке-бенто, он и на вкус кажется почти пластиковым. Не важно; это топливо, а она умирает от голода. Как жаль, что так получилось с Джонатаном Джонсом и его ньокки.
На то, чтобы собрать кукольный домик, у Нейт уходит больше времени, чем она ожидала, и задача оказалась не проще, а сложнее из-за того, что ей не нужны внутренние этажи и перегородки. Почти в самом конце ей приходится вернуться к началу, чтобы вытащить коробочку с динамиком и незаметно раздавить ее ногой, чтобы заткнулась. Тем не менее примерно через полчаса Нейт оказывается счастливой обладательницей настольной телестудии, состоящей из двух боковых стен и зеркала (зеленого экрана) в глубине, обрамленного матовыми лампочками так, как, по утверждению рекламной брошюрки, «принято в лучших модных салонах». Нейт прикидывает углы обзора в кафе, добавляет половину крыши (с маленьким прожектором, который освещает сцену внизу) и укладывает на место, где должна быть сцена, стальной планшет. Она затачивает карандаши и берет несколько пустых бланков, а потом замирает, осознав, что, по сути, выстроила крошечную копию дома Дианы Хантер для собственных целей: создала пространство, куда Свидетель — ни одним из тысяч своих глаз — не сможет заглянуть. Она сразу испытывает стыд, чувствует себя грязной. Хочется немедленно попросить прощения у машины. Нейт задумывается, какой тег присвоил бы этому действию Свидетель. Необычная вежливость? Или нечто другое, что привлекло бы внимание Пиппы Кин? Либо и то и другое?
Она спрашивает Свидетеля, сколько раз граждане просматривали ее лог с начала расследования. Слишком много. Сколько из них в городе? Опять. Сколько изнутри структуры Свидетеля и связанных с ним организаций? Единицы — среди прочих: Смит. Ей хочется запросить глубинный анализ, который использовал бы Смита как центральную точку, но нельзя ни полагаться на результат, ни надеяться на халатность тех, кого может выявить такой запрос. Нужно исходить из того, что любой подобный прямой запрос будет обнаружен.
В обычных обстоятельствах противники Нейт столкнулись бы с аналогичными ограничениями. Слишком заметное скопление флажков выявило бы именно ту область, которую они не хотят открывать на всеобщий обзор. Если существует тайная организация, например «Огненные судьи», которые идут по ее следу и чьи главари настолько глупы, что отправили бы запрос от собственного имени, в теории можно было бы использовать метаданные для их обличения. Лишь этот анализ основан на механизме, который, как она уже знает, можно ослепить.
С другой стороны, если считать Смита врагом и — скажем, если не убийцей, то как минимум палачом Дианы Хантер, а с ним вместе и «Огненных судей»; и если предположить, что Дорожный траст — их ширма, на том основании, что Смит там работал, тогда «Огненным судьям» сегодня крупно не повезло. По их кабинетам ходят констебли, задают вопросы, изымают улики, чем дают Нейт краткое окно возможностей. Если же Дорожный траст — отвлекающий маневр, все равно «Огненным судьям» нынче утром несладко. Либо они сами убили Смита (значит, они его ненавидели, иначе обычное заказное убийство было бы лучшим выходом), или кто-то другой ненавидит его и, как следствие, их, что тоже не радует.
В любом случае можно надеяться на хаос в лагере врага. Иначе она просто парализована. Нужно действовать сейчас же, и для этого — собраться с силами.
Нейт аккуратно прячет электронные очки в карман и на пробу пишет одно предложение.
Карандашом водят ее пальцы. Буквы странные, потому что Нейт редко пишет от руки. Последний опыт письма на ее памяти принадлежит Берихуну Бекеле. Его учили писать строгими литерами, характерными для британской педагогической школы середины прошлого века, пальцы у него длиннее, а мускулы напрягаются иначе. Ей хочется выписывать большие буквы тщательнее, чем обычно, раздражает собственная неуклюжесть, которая растягивается между призраком его разума и ее собственного.
Но все равно — Нейт пишет, и никто этого не видит.
Через некоторое время она берет кукольный домик за ручку и выходит на улицу. Садится на ночной трамвай, умащивается за лестницей на втором этаже, оглядывается на пути позади, чувствуя, как все плохое вытекает и растворяется в алых огнях задних фонарей. Впервые за все время, что себя помнит, она поет — что-то бессловное и сложное, мелодию, которая бесконечно кусает себя за хвост. Может, это интуитивное прикрытие или попытка отпугнуть любого другого пассажира. Сейчас почти четыре часа утра, и она собирается заглянуть в гости к другу.
Квартира в новом доме, очень белом и просторном, — совсем не то, чего она ожидала. Она поднимается на четвертый этаж и по слабо освещенному медовому ковру в коридоре подходит к нужной двери — блестяще-черной. Номер напечатан под лаковым покрытием и повторяется несколько раз в оттенках между индиго и синим. Она стучит, а не звонит, потом ждет, потому что на дворе ночь.
Из-за двери звучит женский голос, чистый и уверенный:
— Кто там?
— Нейт. Мьеликки.
Пауза.
— Инспектор Нейт?
— Да. Простите, что я так поздно.
Дверь немедленно открывается, и на нее смотрит крошечная женщина в неимоверно большом ванном халате: идеальная бледно-оливковая кожа и черные волосы с рыжеватым проблеском.
— Добро пожаловать в наш дом, — говорит она очень твердо. — Добро пожаловать, и входите! Меня зовут Мария, как Магдалину! А вы…
Женщина замолкает, обнимает инспектора и чуть ли не поднимает в воздух так, что переносит ее через порог, при этом Нейт на миг чувствует под халатом маленькую мускулистую грудь.
— …Вы же дневная жена моего Рональда! Да? — женщина расплывается в широкой улыбке. — Это вы та ужасная инспекторша, которая всегда ему все расписание перекручивает. Рональд! Рональд! Мьеликки Нейт пришла! Одевайся, я заварю чаю. С ромашкой, — добавляет она, обращаясь к Нейт, — но положитесь на меня: вам понравится. Входите же, входите!
Мьеликки Нейт подчиняется и, повесив пальто на странную многорукую вешалку в небольшом алькове рядом с дверью, оборачивается и видит Табмена, у которого, оказывается, есть имя, а тот сонно смотрит на нее из дверей спальни.
— Инспектор? — говорит Табмен.
— Нет, — отвечает она. — Это неофициально, Таб. Рональд. Не по работе. Просто мимо проходила.
Его брови вздрагивают:
— Ага. Понятно.
— Я пришла, чтобы показать тебе это, — говорит Нейт, поднимая повыше кукольный домик. — Думаю, начну их собирать.
— Ага. Значит… — он пожимает плечами. — Давай посмотрим.
— Рональд никогда не приводит никого с работы, — жалуется Мария, наливая желтоватый отвар — Нейт молча отказывается называть это чаем — в печатные базальтовые чашки. — «Нет-нет, Мария, они все очень грубые, слишком неотесанные по твоим меркам, ты очень умная, моя работа для тебя будет скучная». Ушлепок, — беззлобно говорит она мужу.
— Она однажды пришла на встречу в пабе, — вспоминает Таб, отпивая и причмокивая с явным удовольствием. — Не зашло ей совсем.
— Так это из-за омерзительного пива! — взрывается Мария. — Люди были прекрасные!
Кухня такая же, как входная дверь и коридор: точное воспроизведение нового лондонского стиля, сплошные углубления и ниши, но расположенные непривычным для Нейт образом — общий вид получился одновременно практичным и комфортным, какое-то венесуэльское понимание датского хюгге, идеально вписанного в подход Системы.
— Вы были правы, — поспешно говорит Нейт. — Ромашка чудесная.
