Имортист - Никитин Юрий Александрович (книги бесплатно без txt) 📗
– Спасибо, Жюльен, – сказал Этьен довольно. – Вы свободны. Если понравится ваш послезавтрак, получите орден Почетного легиона. Если нет – гильотина в соседней комнате ждет вас.
ГЛАВА 4
Повар убежал в комичном ужасе, хватаясь за голову, за ним удалились молчаливые стражи-официанты. Мы сели за стол, я в самом деле ощутил, что голоден, желудок беспокойно возится, задирает голову и с надеждой заглядывает в недостаточно широкую трубу пищевода, даже привстает на задние лапы, чтобы ухватить падающий кусок поскорее.
– Вы можете вести себя, – разрешил Этьен, – в соответствии с русским этикетом.
– Спасибо, – поблагодарил я. – А в чем его особенности?
– Да кто кого сгреб, – объяснил Этьен с невинной улыбкой, – тот то… и ест.
– Хорошее правило, – согласился я. – В самом деле, что нам Франция? Я успею стать французом, когда наемся. По-русски наемся. То есть нажрусь.
– Хорошее правило, – одобрил Этьен. – У нас говорят: ужин не отдавайте врагу, а делите с хорошенькими девушками.
– Знаю-знаю. Во Франции вообще все люди делятся на две категории: хорошенькие девушки и остальные уроды.
Я работал ножом и вилкой, потом оставил эти извращения, я же русский, мне можно, выдрал зажаренную ногу и пожирал ее с превеликим удовольствием. Этьен с таким же удовольствием посматривал, как я ел, сам жрякал аккуратно, церемонно, пользуясь тремя видами ножичков и вилочек. Но я уже имортист, человек будущего, а нам в этом царстве всеобщего и полного имортизма по фигу эти сложности этикета за столом, будем усложнять себе и другим жизнь в более высоких сферах, чем пузо.
Неслышно и очень вовремя появилась миленькая официантка, убрала пустые тарелки. От нее струилось милое тепло, я буквально увидел, как она заботливо стелет постель, взбивает подушки, ее пальцы выдергивают шпильки из высокой прически, и волосы тяжелым водопадом падают вдоль обнаженной, а как же иначе, спины…
Этьен проследил за моим взглядом, улыбка пробежала по губам.
– Как много девушек хороших… но тянет что-то на плохих, – сказал он философски. – У нас говорят, что если жизнь не прожигать – она сгниет. Не очень вяжется с имортизмом, верно?
– У этих острословов, – заметил я, – тест на IQ обычно показывает отрицательный результат. К старости начинаешь понимать, что… так ничего и не понял, пока поддавался тяге на, гм, плохих. И вообще поддавал.
Мы оглянулись на официантку, она уходила, почти непроизвольно двигая приподнятыми ягодицами. Этьен усмехнулся:
– Каждый подумал в меру своей распущенности, но все подумали об одном и том же.
– Увы, мы не от ангелов, – сказал я с сокрушением. – По Дарвину – из обезьяны, по Библии – вообще из глины. Нам бы только сладкое всю жизнь… Но сладостями, печеньем и конфетами нельзя вырастить из детей здоровых людей. Подобно телесной пище, духовная тоже должна быть простой и питательной.
Он развел руками:
– Это аксиома! Но… вы удивительная страна, если сразу после построения коммунизма пытаетесь взяться за новое возрождение рода человеческого! Нет-нет, я в имортизме вижу только благо. Но он настолько хорош, а мы настолько… гм, не буду за столом. Прежде чем лезть на новое покорение Эвереста, сперва надо выбраться из… озера, отмыться, отдохнуть, укрепиться молитвой… в имортизме есть молитвы?.. Нет?.. А жаль, ритуальные слова укрепляют решимость идти вперед и не сворачивать. Подумайте над этим! Может быть, просто дать заказ сильнейшим поэтам?
– Поэты за нас, – сообщил я. – А прозаики разделились… Самые коммерчески успешные предпочитают оставаться в прошлом демократии. Это в основном среднее поколение. А старики и молодежь – обеими руками за имортизм.
– Ну, молодежь, – вздохнул он. – У нас она тоже самая радикальная. И тоже требует смертной казни даже для карманников…
Я чуть отпил вина, разговор постепенно сворачивал на стезю, что найдет отражение в принятых документах, в совместно заявленной декларации, и я ответил уже с некоторой осторожностью, подбирая слова:
– Молодежь требует на митингах, интеллигенты обсуждают смертную казнь на кухнях и тоже, знаете ли… Правда, на улице стыдливо молчат. Но когда у нас начали применять смертную казнь, не дожидаясь принятия соответствующих законов, интеллигенты тоже ликовали. Естественно, молча. Вслух – вяло осуждали.
Его глаза были очень внимательными, пальцы покрутили тонкую ножку фужера, опустили на стол.
– Не слишком ли… резкие перемены?
– Время покажет, – ответил я. – Но мы надеемся, надеемся… Мы можем это сделать! Мы, пережившие грандиозную эпопею со строительством коммунизма… и узревшие, что человек попросту не готов строить такое прекрасное здание. Что ему еще рано, рано, рано! Что прекрасного порыва хватило только на первые годы, но всю жизнь на порыве может прожить один человек, да и то редчайший подвижник, но не весь народ… То же самое с прекрасными юридическими нормами общечеловеков. У них еще нет такого грандиозного краха, как со строительством коммунизма, ибо осторожные европейцы выбрали себе проект поскромнее, но их юридические нормы ждет то же самое… Во всяком случае, мы уже перестали их признавать. Да, в силу их оторванности от реалий. Юридические нормы общечеловеков зиждятся на фундаменте французских гуманистов. Мол, человек рождается добрым, а иным его делает нехорошее общество. Три «ха-ха»: после французов пришел Фрейд и сказал нечто неприятное, но более близкое к реальности…
Он кивнул. Лицо медленно мрачнело, губы сжались в плотную линию.
– Увы, – сказал он, – будь человек изначально добрым, не пришлось бы его с рождения и до смерти ограждать, как волка, красными флажками. А то с каждым днем законов все больше и больше. Для нас, юристов… вы ведь тоже по образованию юрист?.. рай, но человечество в тупике. Все больше народа это понимают. Вы с этим имортизмом правы, нужен откат к базовым ценностям. Но вам очень непросто после краха строительства коммунизма…
– Знаю, – сказал я горько, – уныние и депрессия охватили не только Россию и страны, входившие в Советский Союз. Во всем мире идеалисты получили щелчок по носу. А с крахом общечеловеческих ценностей такое повторится во всемирном масштабе… Нет, могло бы повториться, если бы, как в случае с коммунизмом, – крах, и все! Но здесь крах под натиском более живой идеи. И, признаемся, во многом еще более шкурной. Как же, кто не захочет жить вечно?
Этьен засмеялся. Хмурое лицо чуть посветлело, он сказал со злорадством:
– А кто не захочет, тот недостоин жить и сейчас, верно?
– Во всяком случае, – ответил я ему в тон, – его жизнь под вопросом. И решать: жить ли ему и на каких условиях, будут так же, как вон ваша мэрия сейчас решает проблему бродячих собак в городе. Мол, надо с ними и гуманно, но и чтоб не мешали жить людям… Нет, об этом не стоит в совместном меморандуме. С вашей стороны достаточно будет выражения простой озабоченности, а я пообещаю взять под личный контроль разработку нового законодательства и… взять за пример законодательства других стран.
– Ого! – сказал он. – Это только декларация?
– Нет, – ответил я. – Как будем считать США? Цивилизованной страной? У них существует казнь и на электрическом стуле, и удушение, и газовая камера, и смертельные инъекции… Я уж не говорю про пожизненные сроки без права апелляции или просто великолепные сроки вроде пяти пожизненных заключений или восемьсот лет тюрьмы и потом триста лет лагерной жизни… Просто у нас в России были самые гуманные, если их можно так назвать, законы. За преступления, за которые в Штатах казнят на электрическом стуле, у нас давали три месяца тюрьмы и выпускали через две недели за хорошее поведение. Сейчас же шок только потому, что у нас слишком резкий переход от нашей слюнтявости к вашей европейско-штатовской жесткости. Так что пусть наши секретари внесут пункты в совместное заявление, что Россия строит свое законодательство на общеевропейской основе.
На следующий день я поприсутствовал на заседании обеих палат французского парламента, затем была встреча с парламентариями, затем встреча в мэрии. Я извинился, что создаю неудобства на дорогах. В конце дня мне предстоял доклад перед академиками, а перед этим – осмотр библиотеки Мазарини и прочие приятные вещи, если бы не весьма тревожное положение в России.
