Имортист - Никитин Юрий Александрович (книги бесплатно без txt) 📗
Этьен шел рядом, лицо торжественное и задумчивое, играет его любимая песня, то есть государственный гимн Франции, когда-то и наш гимн, в смысле, когда мы воздвигали баррикады, шли на штурм царского дворца, дрались в окружении против интервенции четырнадцати держав… Теперь же у нас нечто рыхлое, туманное, а слова к этому безобразию не знают даже депутаты Госдумы. Да и я, честно говоря, не пропою от начала и до конца, собьюсь.
Как хорошо, мелькнуло у меня в голове, если бы Таня шла сзади, их с женой Этьена окружал бы целый рой переводчиков, советников и прочих камердинеров, к нам доносился бы их беззаботный смех, у жен президентов программа проще: понравиться друг другу, завязать контакты на личном уровне, перейти на «ты» и отыскать общие интересы в своей чисто женской сфере. Конечно, им по программе визита придется посетить университет, Благотворительный фонд, Дом Инвалидов, но, думаю, они и там смогли бы щебетать о тряпках, серьгах и особо влажной помаде.
Впереди чернела вереница правительственных лимузинов, у всех флажки на капоте, однако Этьен на ходу наклонился к моему уху:
– Если господин президент пожелает… мы можем внести изменения в протокол.
Его рука обвела полукруг, я увидел в той стороне изящный вместительный вертолет. Со всех сторон окружали рослые парни в хорошо подогнанных костюмах, личную охрану президентов легко узнать с первого же взгляда.
– Прекрасно, – ответил я. – Если в Париже не дежурят исламские боевики со стингерами на плечах, то почему бы и нет? Увидим Париж с высоты птичьего полета!
– Именно это и хочу вам показать, – сказал он с улыбкой.
Наши взгляды встретились, оба прекрасно понимаем друг друга. По крайней мере, в этом вопросе понимаем. Здесь нет исламских боевиков, потому что Франция, уже вся в мусульманских анклавах, не принимает участия в международных акциях против исламских государств. Франция да еще Германия, на территории которой множество районов с населением из турков и курдов. Потому удары исламских боевиков направлены против тех, кто с ними ведет борьбу: на Россию и Штаты. Даже Англию почти не трогают, понимая, что если остановить хозяина, то пудель в испуге забьется под крыльцо.
По удобнейшему трапу поднялись в чрево, настоящая удобнейшая квартира для жилья, а не вертолет. Мы сели по одну сторону стола, кресла удобные, мягкие, но не чересчур, все-таки для деловых поездок, а не бордель с девочками. Этьен заговорщицки подмигнул:
– Наши советники займутся бумагами, а мы посмотрим на город… Это чисто мужской взгляд, верно?
– С удовольствием!
Пол мягко качнулся, строй блестящих ребят почетного караула пошел вниз. Этьен улыбнулся:
– Это первый у меня такой вертолет. Ни тряски, ни грохота!
– Готов поверить, – сказал я, – что у вас изобретена антигравитация!
– Да, – кивнул он, – в нашей стране теоретическая физика традиционно сильна. Хотя, конечно, утечка мозгов серьезно замедляет ее темпы…
Я развел руками:
– Они бегут не к нам. Увы, у нас та же проблема. Если не сильнее, чем у вас.
Мы улыбались вежливо, эту часть разговора можно подверстать к графе не просто «обменялись мнениями», а «нашли полное взаимопонимание». Без объяснения, впрочем, по какому вопросу. Просто по ряду вопросов нашли полное взаимопонимание.
– Все мы живем во взаимопроникающем мире, – проговорил я. – В моей стране многие из высоколобых перестали смотреть французские фильмы, когда на смену тонкому, изящному французскому юмору, неповторимому и отточенному, пришли эти кривляющиеся клоуны… Как их, а, Луи де Фюнес, и не стыдится позорить частицу «де», тоже мне – дворянин, Пьер Ришар… Правда, общая посещаемость французских фильмов возросла. Понятно, за счет извозчиков, которым именно такой юмор понятен.
Он кивнул, в глазах грусть:
– Что делать, это и есть издержки демократии. Голосуют, как у вас говорят, рублем. Но сейчас, я слышал от своего атташе по культурным вопросам, положение выравнивается?
– Точно, – сказал я торопливо, – как раз и хотел об этом сказать! Причем без потери посещаемости, что удивительно. Даже нашим извозчикам осточертели голливудские боевики, похожие один на другой, как желуди с одной ветки. Уже все ржут над их штампами, дуростью, хотя, если честно, смотрят, гады, а французские фильмы… заметьте, без всякого выделения им какой-то форы, за последние три-четыре года удвоили, а в столице и вовсе утроили свое присутствие!
Он засмеялся, с удовольствием потер ладони одну о другую, словно прямо в вертолете пытался разжечь огонь.
– А знаете, чего это нам стоило? Французское киноискусство едва не рухнуло. Мы поступили не совсем, так сказать, демократично, чем вызвали недовольство за океаном: поддерживали свое кино финансами, а в кинотеатрах ограничили показ американских фильмов. До дебатов в парламенте доходило, правительство обвиняли… в чем вы думаете?
– В фашизме, – ответил я уверенно. – Старый козырь дураков, которым размахивают так часто, что сами же и деноминировали.
– Вы правы, в фашизме. И еще во многих нехороших вещах. Заодно, чтоб жизнь медом не казалась. Но – выжили. Теперь даже наши извозчики, как вы их называете, наконец ощутили, хотя пока что смутно, что наше кино все-таки выше классом. Хотя голливудское, при всей пустоте, все же зрелищнее. Но мы, правительство, решили не поддаваться этому требованию народа: panem et circenses, хотя, конечно, это отступление от демократии… Кстати, как вам это зрелище?
Я придвинулся к окну. Внизу совершенно бесшумно проплывает центр Парижа, так тихо, словно мы двигаемся на воздушном шаре. Ощущение такое, словно несметная стая белоснежных лебедей опустилась на синюю гладь бескрайнего озера: ветерок весело треплет бело-сине-красные флаги России на всех столбах, домах, у входа в магазины. Вообще, нет такого места, куда бы могли прикрепить флаг и не прикрепили.
– Невероятно, – ответил я искренне. – Честно говоря, не ожидал. Спасибо! Ей-ей, щас выроню скупую мужскую слезу.
– Не надо, – предупредил он весело. – Прожжет пол, а потом кто знает, что натворит… А посмотрите вон туда! Видите массивное здание красного цвета? Из красного кирпича, но оно не случайно такое красное!
– Почему?
– Это здание Коммунистической партии Франции. Как вы знаете, это была самая крупная коммунистическая партия Европы.
– А сейчас?
– Не поверите, но и сегодня самая-самая, хотя уже не столь мощная. Правда, в других странах вообще завяли. Ваш генсек Сталин был первым, кто принял дела России близко к сердцу, кто принялся укреплять именно ее, а не пытаться совершить мировую революцию, как пытались Ленин и Троцкий. Наша компартия была создана еще при Ленине, но разрослась при Сталине. Когда весь мир принялся поддерживать и помогать первому в мире государству, взявшему курс на построение справедливого строя! Весь мир, в смысле, лучшие люди всех стран тогда поддерживали СССР, мы об этом говорим с гордостью. Во всех странах вслед за Францией создавались коммунистические партии, что вели пропаганду идей коммунизма…
Я слушал внимательно, переспросил:
– Проводите параллель? Имортизм победил в России, а в остальных странах обломает зубы?
– Насчет других не знаю, – ответил он легко, даже слишком легко, – но у нас, увы, имортизм не пройдет. Хоть и говорят, что Франция – полицейское государство, но для французов имортизм – слишком далеко от демократии.
– А если люди выберут сами? – спросил я.
– Фашизм тоже выбрали сами, – возразил он живо. – И Гитлер не захватывал власть, его избрали на честных и открытых выборах абсолютным большинством голосов! Но по фашизму нанесен удар такой колоссальной силы, что теперь на все, что нужно опорочить, достаточно указать пальцем и крикнуть: «Фашизм!», чтобы моментально было уничтожено, смешано с грязью, оплевано. Неважно, что фашизмом можно назвать и ловлю бабочек, срывание цветов, любование вечерними закатами… к примеру, приплести, что Гитлер был неплохим художником и часто рисовал закаты солнца. Как вы понимаете, для меня идеи имортизма очень привлекательны, но я – политик, более того – выражаю волю избравшего меня народа. А народ, сами понимаете, из чего состоит и чего жаждет… Потому вам так и завидую!
