Фальшивомонетчик - Чадович Николай Трофимович (книги без регистрации полные версии txt) 📗
Следующий переговорный пункт находился в километре отсюда, напротив здания милиции.
«Брошу здесь, кто-нибудь подберет, – подумал Клещов. Тыльной стороной ладони он попытался утереть пот, а вышло – размазал по лицу липкую и холодную чужую кровь.
– Нет, не брошу! Сдохнет! Не хочу брать грех на душу!»
Он свернул налево, в провал тупика, протиснулся в узкую щель между забором и углом трансформаторной будки, таща на себе тихо постанывающего Борю, где шагом, а где рысью пересек пустырь, зимой служивший для окрестных мальчишек катком, а летом – футбольным полем, преодолел низкий – по колено – заборчик, чуть не упал при этом, зацепившись штаниной за гвоздь, по скрипучим мосткам перебрался через подготовленную для теплотрассы траншею, разминулся с заспанным гражданином (судя по одежде – железнодорожником), ничем не выразившим своего удивления от такой встречи, обогнул ярко освещенную стройплощадку, нырнул под монументальную кирпичную арку и оказался на задворках областной клинической больницы, возле мрачного здания с замазанными белой краской окнами – не то кухни, не то прозекторской. Клещов точно помнил, что ночью в этом здании всегда горит свет, а возле двери имеется кнопка звонка.
Несколько облезлых бродячих кошек метнулись прочь от вмерзшей в лед лужи чего-то красновато-бурого, густого и комковатого. Возможно, это был всего лишь прокисший борщ, но на ум Клещову пришли другие, гораздо более мрачные ассоциации. Он кулем свалил Борю на садовую скамейку, поправил его голову, потом, поднявшись на крыльцо, несколько раз позвонил – долго, требовательно – и, услыхав, наконец, за дверью шаркающие шаги и недовольное ворчание, из последних сил бросился наутек.
Постепенно светало. Из мутного промозглого сумрака медленно, словно проявляясь на фотоснимке, проступали очертания деревьев, домов, заборов.
Победительница-весна, оставив на время поле боя, полное грязи, мусора и черного льда, уползла куда-то зализывать раны. Ничего живого не было заметно вокруг – ни листика, ни травинки. Только ветер, свежий и томительный ветер ранней весны, ветер перемен, дул и дул над миром.
«Интересно, выдаст меня Борька или нет, – думал Клещов, окольным путем пробираясь к дому. – Наверняка, выдаст. Может, все же зря я его не утопил? И мне было бы спокойнее, и ему. Лежал бы себе под бережком, не мучился… Бр-р-р, ну и мысли. Мороз по коже. Черт с ним, пусть живет, хоть одна живая душа на свете будет мне чем-то обязана. Но вот из города придется сматываться. Значит, так: деньги и новые документы – в чемодан, ничего лишнего не брать, дом на замок и сразу на вокзал. Не забыть спустить пса. Основной тайник пока не трону, пусть подождет до лучших времен. Все, хватит корячиться. Завязываю. Сколько той жизни осталось. Коттедж куплю на юге, у моря. Обязательно женюсь. Но торопиться не буду. Присмотрюсь сначала. Покажусь врачам. Это в первую очередь. И режим, режим… Господи, и чего я столько лет сам над собой издевался? С сегодняшнего дня начинаю новую жизнь. Забыть, забыть, забыть все, что было. Я не знаю, не помню, откуда взялись эти деньги. Достались в наследство. Нашел под забором. Получил премию. Я больше не Клещов. Моя фамилия с этой минуты… как там… тьфу, позабыл!»
Может быть, впервые в жизни он с надеждой думал о завтрашнем дне. До сих пор все хорошее – покой, роскошь, здоровье, благосклонность женщин – связывалось у него с будущим, которое обязательно придет в свой срок (только срок этот, целиком и полностью зависевший от вожделенной суммы, все время отодвигался – сначала сто тысяч, потом – двести пятьдесят, в последнее время – миллион), придет и решит все проблемы, все образует в лучшем виде, расставит на свои места, благословит и утешит, вычеркнет из памяти все тяжкое, постыдное, грязное. Настоящее Клещов терпел как нудную обузу, как привычное, неизбежное зло. Крепко сжав зубы, он изо всех сил изо дня в день тянул, тянул, тянул свое постылое волчье житье, все больше свыкаясь с тем, с чем нормальному человеку свыкнуться невозможно – с вечным страхом, с постоянной опасностью, с неизбежностью худого конца. «Ну, и дурак же я был, – думал он. – Какая разница, миллион или полмиллиона? Всей жизни не хватит истратить. Лишнее раздам. В Фонд мира. Или в детские дома. Себе же спокойнее будет. Потом Борю отыщу, когда все успокоится. Пусть со мной живет.
Это же надо – из-за паршивых бумажек такого человека чуть не угробил! Сам ведь скоро загнусь! Хуже пса живу. На могиле у матери десять лет не был! Нет, к черту! Будь они прокляты, эти деньги!»
Какие-то бурные разрушительные процессы происходили в душе Клещова. От роившихся в голове горьких, путаных мыслей хотелось самому себе плюнуть в морду. Лекарство из будущего действовало, хотя Клещов совсем не догадывался об этом. Про пилюлю он уже забыл. Бориных туманных слов об иммунитете не понял, а странный его поступок объяснял очередным психическим вывихом хронического алкоголика.
Он добрался до своего дома, привычно пошарил рукой, отыскивая щеколду, однако калитка от первого же случайного толчка распахнулась сама собой. Все еще находясь во власти своих невеселых дум, Клещов машинально шагнул вперед, но тут же застыл, словно напоровшись на минное поле.
Город просыпался, рождая много новых звуков: гудели редкие еще машины, хлопали двери подъездов, где-то на проспекте звенел троллейбус – но все это было сравнительно далеко, здесь же предутреннюю тишину нарушали только стук капель да монотонный шум реки.
«Запирал я, уходя, калитку или нет, – попытался вспомнить Клещов. – Не помню, хоть убей, не помню!»
Дом и окружавшие его купы деревьев сливались в черную неразделимую громаду.
Очень осторожно, замирая после каждого шага, Клещов приблизился к крыльцу.
Дверь, как и полагалось, была заперта на замок, ключ от которого лежал у него в кармане. Явных следов чужого присутствия заметно не было, но это само по себе еще ничего не значило. Что-то неясное беспокоило Клещова, мрачным предчувствием сжимало душу, чего-то определенно не хватало здесь, а он никак не мог понять – чего именно! – Пират! – тихо позвал он. – Пират! Тишина была ему ответом. Тишина куда более страшная, чем любой вопль.
«Вот, значит, как, – подумал Клещов, ощущая, как рот его вмиг пересох, а ладони вспотели. – Убрали пса! Чтоб не мешал. Чтоб шума не было. Чтоб все тихо, благородно… А может, самому сдаться? Покаяться? Поймут – ведь люди же! Отсижу, что положено… Нет, никогда! Только не тюрьма! Не выдержу! Куда же деваться?
Назад нельзя. Сзади уже наверняка все перекрыто. Вперед, только вперед. Еще посмотрим, кто кого!»
Каждый миг ожидая окрика или нападения, он прокрался мимо дома. Слева темнела стена сарая, справа – заросли бузины, скрывавшие общую для всей улицы помойку.
Что-то треснуло совсем рядом, плюхнулось в талую воду, звонко рассыпалось.
Сосулька! Клещов еле удержался, чтобы опрометью не рвануть через огород.
«Спокойно! Только спокойно! Пусть думают, что я попался».
В десяти шагах перед ним, прикрытый кучей прошлогодней картофельной ботвы, находился вход в старый, полуразрушенный, давно не используемый по назначению канализационный коллектор, одно из отверстий которого – не раз проверено – выходило на поверхность невдалеке от лодочной пристани, среди лабиринта ветхих сараюшек, гаражей, голубятен и курятников.
«Только бы пронесло, – думал он. – Только бы проскочить, не поломать ноги, нигде не зацепиться. И клянусь тогда, не знаю только кому – Богу, если он есть, высшей справедливости, всем прокурорам сразу, своей собственной совести, клянусь, что никогда больше не позарюсь на чужое, никого не обману, никого не обижу!»
Вдруг за голыми кустами кто-то шевельнулся, зашуршал бумагой, лязгнул металлом – не то курок взвел, не то нечаянно тряхнул наручниками. В глазах Клещова полыхнуло багровым, резануло грудь, зазвенело в ушах. Ничего не видя перед собой и почти ничего не слыша, он побежал. Побежал, как бегают только во сне, спасаясь от кошмара – натужно, изо всех сил и в то же время мучительно медленно, – побежал мимо кустов, за которыми вновь что-то залязгало, мимо холмика полусгнившей ботвы, скрывавшей спасительный люк, мимо остатков плетня, когда-то отделявшего огород от обрыва.
