Видоизмененный углерод - Морган Ричард (прочитать книгу TXT) 📗
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Я очнулся от звуков призыва к намазу, звучавшего где-то поблизости. Мелодичный голос муэдзина приобрел в многочисленных глотках громкоговорителей мечети зловещие металлические нотки. Последний раз я слышал эти звуки в небе над Зихикком на Шарии, и вслед за ними воздух сразу же наполнился пронзительным воем авиационных бомб, несущих смерть. Сквозь ажурную решетку проникали лучи света. В паху чувствовалось неприятное вздутие.
Усевшись на деревянном полу, я оглядел себя. Меня загрузили в женское тело, молодое, лет двадцати, не больше, с блестящей кожей медного цвета и тяжелым колоколом чёрных волос. Поднеся к волосам руки, я ощутил сухую ломкость, свидетельствующую о начале месячных. Тело казалось жирным на ощупь, и я почему-то понял, что эта оболочка давно не мылась. На мне была надета грубая рубашка цвета хаки, на несколько размеров больше, чем нужно. Набухшая грудь болезненно реагировала на малейшее прикосновение. Я был босиком.
Встав, я подошел к окну. Не застеклено. Поскольку окно находилось под самым потолком, мне пришлось подтянуться на прутьях решетки, чтобы выглянуть. Вокруг простиралась залитая солнцем равнина убогих черепичных крыш, над которыми деревьями высились покосившиеся антенны-рецепторы и допотопные спутниковые тарелки. Слева в небо врезалась рощица минаретов, а за ней поднимающийся воздушный корабль оставил белый инверсионный след. Проникающий в окно воздух был жарким и влажным.
Мои руки заныли от напряжения, поэтому я опустился назад на пол и зашлепал босиком к двери. Как и следовало ожидать, она оказалась запертой.
Муэдзин умолк.
Виртуальность. Те, в чьи руки я попал, заглянули ко мне в память и вытащили вот это. На Шарии я повидал самые страшные картины человеческого страдания. А шарианская религиозная полиция пользовалась такой же популярностью в программном обеспечении для ведения допросов, как и Ангина Чандра в порнографических боевиках. И вот сейчас меня поместили на жестокую виртуальную Шарию, загрузив в женскую оболочку.
Как-то раз Сара, напившись почти до бесчувствия, сказала: «Такеси, женщины – это особый вид. Тут не может быть двух мнений. Мужчина – просто мутация, имеющая больше мускулов и вдвое меньше нервов. Машина, умеющая только драться и трахаться». Мой личный опыт перекрестнополой загрузки подтверждал эту теорию. Быть женщиной – испытание чувств, невыносимое для мужчины. Осязание, прикосновение значат гораздо больше, образуя канал связи с окружающим миром, который мужская плоть инстинктивно стремится наглухо закрыть. Для мужчины кожа – защитный барьер. Для женщины – орган общения.
В этом есть свои недостатки.
Возможно, именно вследствие этого качества у женщин болевой порог гораздо выше, чем у мужчин. Однако раз в месяц менструальный цикл низвергает женщин на самое дно.
Нейрохимии у меня не было. Я проверил.
Ни боевой подготовки, ни рефлекса агрессии.
Ничего.
На молодой коже не было даже мозолей.
Дверь с грохотом распахнулась, и я подскочил от неожиданности. Меня прошиб холодный пот. В комнату вошли двое бородатых мужчин с чёрными горящими глазами. Оба из-за жары были одеты в свободные льняные балахоны. Один держал в руках рулон клейкой ленты, другой – небольшую газовую горелку. Я бросился на них лишь для того, чтобы перебороть леденящий душу панический рефлекс и попытаться унять чувство полной беспомощности.
Мужчина с рулоном клейкой ленты без труда отбил мои слабые руки и наотмашь ударил по лицу. Я повалился на пол. Застыл, ощупывая языком онемевшую скулу, чувствуя во рту кислый привкус крови. Один из бородачей дернул меня за руку, поднимая на ноги. Я словно в тумане увидел лицо другого, того, что нанес удар, и попытался сосредоточить на нем взгляд.
– Итак, – сказал он, – приступим к делу.
Я выбросил вперед свободную руку, попробовав выцарапать ему глаза. Подготовка чрезвычайных посланников сообщила движениям быстроту, позволившую ногтям стремительно понестись в сторону цели, но точности мне не хватило. Я промахнулся. Все же два ногтя впились бородачу в щеку, оставляя кровавые полосы. Вскрикнув, он отскочил назад.
– Ах ты мерзкая сучка! – выругался он, ощупав рукой щеку и увидев на ладони следы крови.
– О, пожалуйста, не надо, – с трудом выдавил я, двигая неонемевшей стороной скулы. – Неужели вы собираетесь придерживаться этого глупого сценария? Лишь потому, что на мне надето вот это…
Я испуганно осекся. Лицо бородача расплылось в довольной ухмылке.
– Значит, ты не Ирена Элиотт, – заявил он. – Что ж, начинаем делать успехи.
На этот раз он ударил меня под ребра, лишив возможности дышать и парализовав легкие. Я беспомощно перевесился через его руку, словно упавшее с вешалки пальто, а затем сполз на пол, пытаясь сделать вдох. Мне удалось испустить лишь сдавленный хрип. Я корчился на полу, а где-то высоко надо мной бородач забрал у напарника клейкую ленту и отмотал кусок длиной четверть метра. Отрываясь, лента издала омерзительный треск, напоминающий звук отдираемой от плоти кожи. Оторвав кусок зубами, бородач присел на корточки и прилепил моё правое запястье к полу. Я стал извиваться и дергаться, словно лягушка под действием гальванического разряда. Бородачу потребовалось какое-то время, чтобы поймать вторую руку и повторить процесс. На поверхность прорвалось непреодолимое желание кричать, к которому я не имел никакого отношения. Я его подавил. Бесполезно. Лучше сберечь силы.
Жесткий пол неуютно прижимал нежную кожу локтей. Услышав скрежет, я повернул голову назад. Второй бородач придвинул из дальнего конца комнаты два табурета. Пока тот, что бил меня, раздвигал мои ноги и приклеивал их лентой к полу, второй, внимательный зритель, уселся на табурет, достал пачку сигарет и вытряс одну. Широко усмехнувшись, он сунул сигарету в рот и взял газовую горелку. Его напарник отошел в сторону, наслаждаясь работой. Первый бородач предложил ему пачку. Тот отказался. Пожав плечами, курильщик зажег горелку и склонил голову, прикуривая от неё.
– Ты расскажешь нам, – сказал он, размахивая сигаретой и оставляя в воздухе дымный след, – все, что тебе известно о «Закутке Джерри» и Элизабет Элиотт.
В тишине комнаты негромко шипела и потрескивала горелка. В окно наверху проникал солнечный свет, принося с собой бесконечно тихие звуки многолюдного города.
Крик все продолжается и продолжается, становится громче и пронзительнее, выходя за рамки того, что я считал возможным в человеческих силах, разрывая мой слух. Красные подтеки застилают взор.
Инненининненининненин..
Шатаясь, ко мне приближается Джимми де Сото. «Санджет» куда-то пропал, руки прижаты к окровавленному лицу. Вопли исходят от качающейся фигуры, и сперва кажется, что их издает система слежения, обнаружившая опасное заражение местности. Я машинально проверяю показания наплечного датчика, затем сквозь агонизирующий крик прорывается полуразличимый обрывок слова, и я понимаю, что это Джимми.
Он стоит, выпрямившись во весь рост, прекрасная мишень для снайпера даже в хаосе бомбардировки. Я бросаюсь вперед, сбиваю Джимми с ног и тащу под прикрытие обвалившейся стены. Переворачиваю на спину, чтобы узнать, что с его лицом, а он продолжает кричать. С огромным усилием я отрываю его руки от лица, и в полумраке на меня таращится пустая левая глазница. Пальцы Джимми испачканы липкой слизью раздавленного глазного яблока.
– Джимми! ДЖИММИ! В чем дело, мать твою…
Раздирающий душу крик не затихает. Мне приходится приложить все силы, чтобы не дать Джимми вырвать уцелевший правый глаз, дико вращающийся в глазнице. Постепенно до меня доходит, в чем дело, и спина покрывается холодным потом.
Вирусная атака.
Оставив Джимми в покое, я оборачиваюсь к нашим и ору что есть мочи:
– Санитара! Санитара! Поражена память полушарий! Вирусная атака!
