Море Дирака - Емцев Михаил Тихонович (читаем книги .txt) 📗
Атмосфера в лаборатории была сродни той, которая царила в Европе накануне сараевского выстрела. Тайная война шла полным ходом; и каждый знал, что вот-вот придется схватиться в открытую. Нужен был лишь первый выстрел.
Впрочем, именно здесь вольно или невольно Урманцев заблуждался. Выстрел уже был. И не один. Противник буквально забрасывал Урманцева снарядами самых разных калибров. И то, что он с кислой улыбкой принимал их за булавочные уколы, дела не меняло.
Теперь он ясно и бескомпромиссно ощутил, что, надеясь избежать войны, просто не отвечал на огонь. А это, как известно, плохая тактика.
Прежде всего здесь сказались последствия необычайной терпимости Орта. Во времена средневековья такие, как он, с блуждающей улыбкой шествовали на костер, зная, что оставляют после себя нечто неподвластное огню.
Пока был жив Орт, всплески потаенной вражды были подобны белогривым валам, грозным и гневным, но едва достающим золотых лодыжек Родосского колосса.
Во всяком случае, было очень удобно и спокойно думать, что все именно так и обстоит. Ради этого не замечались такие, говоря словами Рабле, ужасающие деяния, о которых стоило вещать в пожарный колокол…
…В сорок девятом году у Орта были большие неприятности. Он не мог не ощущать их, но по-прежнему вел себя так, будто ничего не случилось. Именно это спасло его от еще больших бед. Легкость характера и кажущаяся беззащитность оказались надежнее любой брони. Туча прошла стороной. Но за это пришлось расплачиваться. Орт получил первый инфаркт и вынужден был обосноваться в Боткинской больнице.
Тогда-то и появилась в газете знаменитая статья, инспирированная Еленой Николаевной и Иваном Фомичом, или, как их именовали за глаза, «парой нечистых».
У Елены Николаевны вообще были обширнейшие знакомства, с автором же статьи, известным очеркистом «на моральные темы», ее связывала нежнейшая дружба. Статья была посвящена только что вышедшей книге Орта «Майкельсон и мировой эфир». Книга была раздолбана как угодническая перед Западом, а сам Орт оказался причисленным к космополитам. Оргвыводы должны были последовать с минуты на минуту.
Но Елена Николаевна действовала быстрее разящих молний Зевса. Превысив эйнштейновский световой предел, она вложила в большой конверт два экземпляра газеты со статьей о «безродном космополите» Е.О.Орте и заказным письмом отправила прямо в Боткинскую больницу.
Газета попала к Орту в кровать еще до того, как ее распродали в киосках «Союзпечати»! Говорят, что он закричал тогда: «Хотите меня убить? Не выйдет! Я не дам вам меня убить!» Состояние его резко ухудшилось. Ночи проходили на сплошном кислороде. Синюшный дрожащий рассвет начинался внутривенным вливанием магнезии.
Фармацевтическим заводам трудно было соревноваться с фабрикой чернил. Токсическое действие простых синих чернил чуть было не привело к летальному исходу.
Но Орт выжил. Безоблачным летним утром появился он однажды в лаборатории, все такой же большой, жизнерадостный и небрежный. Разве чуть-чуть похудевший. Внутренне он как будто не изменился. Если же и были какие-то изменения, знал о них только он один.
Елена Николаевна встретила его, умиленно ломая руки. Тихо улыбаясь, Иван Фомич вынес свои бумаги из кабинета Орта.
Евгений Осипович был со всеми одинаково ласков и мил. Как будто ничего не изменилось. Через некоторое время к этому привыкли. Лаборатория работала хорошо, и у начальства сложилось мнение, что Орт создал удивительно дружный, спаянный коллектив.
«Мы все виноваты в его смерти, — подумал Урманцев. — Мы все отсиживались за его широкой спиной».
Урманцев и такие, как он, все еще не преодолели в себе рудиментарные отголоски. Брезгливо сморщив нос, проходили они мимо тайных подлостей, утешаясь весьма сомнительным доводом, что порядочные люди в такие дела не вмешиваются. А порядочные люди вмешивались. Все более активно и властно. Урманцев не замедлил бы выступить против явных, открытых нападок на дело Орта, на его воспитанников и друзей. Здесь он не знал компромиссов. Но и в этом тоже сказывалась известная его ограниченность: он не учитывал, что мещане с высокими учеными званиями лучше приспосабливаются к условиям среды, чем все остальные приматы.
Тайный интриган и ловко мимикрирующий демагог, равнодушный ко всему, кроме собственного покоя, — вот с кем неизбежно предстоит схватиться каждому настоящему ученому. От укусов элегантных научных скорпионов нет предохранительных сывороток. Они плоды застоя и невежества, и бороться с ними можно только светом. За ушко да на солнышко. Противно брать их за ушко? Ну что ж, другого выхода ведь нет…
Собирая бумаги в черную капроновую папку, Урманцев внутренне готовил себя к борьбе. Настроение у него было приподнятое и нетерпеливое. Он готов был драться, не задумываясь о всевозможных последствиях, не надеясь ни на чью помощь. Тут он опять ошибался. Радуясь и удивляясь происходящим в себе переменам, он не заметил, что такие же перемены происходят и в других. Не заметил потому, что это была именно эволюция, постепенный, но неуклонный и необоримый процесс, последовавший за решительной революционной ломкой догматических норм жизни. Коренной поворот нельзя проглядеть. Хотя бы потому, что о нем вовремя напишут в газетах. Но последующие за этим изменения видны лишь на определенной временной дистанции. До какого-то момента их не замечают, но вдруг с удивлением обнаруживают, что все вокруг изменилось, и люди живут совсем не так, как несколько лет назад. Это тоже поворотный пункт. Для каждого он наступает в разные сроки и по-разному ощущается. Но чем скорее он наступит для всех, тем скорее будет расти и развиваться все общество в целом.
Урманцев был только частицей всеобщей крепнущей нетерпимости ко всему, что мешает нам строить будущее. Он был готов к борьбе и вместе с тем продолжал считать себя одиночкой. А был он на самом деле заурядным солдатом огромной армии единомышленников. Он продвигался в русле мощной реки, но, не видя за тающим туманом берегов, не разглядел и самой реки.
Недооценка собственных сил ведет обычно к мрачным прогнозам. Естественно, что Урманцев не ожидал от предстоящей битвы с таким ловким противником, как Иван Фомич, скорых лавров. Он вообще не надеялся на лавры, но на драку шел.
Дело всей жизни Орта стояло на грани срыва. Люди были издерганы и раздражены до предела. Лаборатория разваливалась на глазах. Как это ни чудовищно, но десятки умных, хороших людей не могли справиться с двумя-тремя сволочами. Каждый боролся, если боролся, в одиночку. Урманцев не замечал, что тоже собирается воевать в одиночку.
Позиции директора, парторга, членов Ученого совета были ему далеко не ясны. Поэтому он готовился к худшему.
Встретив в коридоре директора, он кивнул и хотел пройти мимо, но тот задержал его.
— Значит, Ивану Фомичу Пафнюкову лабораторию поручим? Как полагаете, Валентин Алексеевич? — спросил директор.
«Вон оно, — холодея, подумал Урманцев, — начинается!»
Ответил медленно и спокойно, почти не разжимая крепко стиснутых зубов:
— Это ваше право. У меня же свой взгляд.
— Какой, интересно?
— Диаметрально противоположный. И я его буду отстаивать везде, вплоть до первого секретаря.
— Хорошо, что ты такой упорный. Только не худо бы и меня для начала ознакомить с твоим особым мнением.
— Мое мнение разделяет почти весь коллектив лаборатории.
— Прости, Валентин, я ведь тебя еще студентом помню, но ты здорово поглупел. Расскажи мне сначала, в чем дело, а потом стращай… И вообще мне кажется, что ты ломишься в открытую дверь. Ну да ладно!.. Заходи в кабинет, там поговорим. Для этого, собственно, и собираемся сегодня.
Директор открыл кожаную дверь, пропуская Урманцева вперед. Почти все члены Ученого совета были в сборе.
Рядом с Иваном Фомичом стоял свободный стул. Иван Фомич улыбнулся, приветливо кивнул и указал на свободное место.
Урманцев холодно поклонился и деревянной походкой прошел к Ивану Фомичу. Он проклинал свою интеллигентность. Нужно было пройти мимо и сесть на другой стул. Но теперь ничего не поделаешь. Урманцев был готов к самому худшему. Короткий разговор с директором только укрепил его в этом ожидании.
