Море Дирака - Емцев Михаил Тихонович (читаем книги .txt) 📗
— Валентин Алексеевич!
Урманцев вздрогнул. Над дальней койкой, стоявшей у самого окна, поднялась и вяло затрепетала в воздухе рука. Прижимая к груди большой ананас и кулек с апельсинами, Урманцев подошел к Михаилу.
Подольского трудно было узнать. Он сильно осунулся. Глаза провалились и сухо сверкали, как у спрятавшейся в угольном бункере кошки.
— Здорово, кустарь-одиночка! — пробасил Урманцев, ясно ощущая неправдоподобие взятого тона.
— Почему «кустарь»? — шевельнул губами Михаил.
— Не был бы кустарем, не лежал бы здесь. На вот… Надеюсь, тебе повезло, а то мне недавно попался ананасище пронзительнейшей кислоты… Ну, как самочувствие? Идем на поправку?
— Кажется, выкарабкался. Обещают недельки через три выписать.
— Ну вот! Видишь, как здорово! Я тут тебе две книжонки приволок, чтоб не скучно было. «Сверхпроводимость» Шенберга и «Фиалки в среду» Моруа. Кстати, тут есть одна вещица!
— У Шенберга?
— У Моруа. «Отель Таннатос» называется. Сильная штука. Как в пропасть падаешь.
— Что нового в институте?
— Как всегда, ничего. День да ночь — сутки прочь. Нет, кроме шуток, ничего нового. Сначала, конечно, пошумели, покричали, а потом все утихло. Ты не беспокойся, все, как говорится, в норме.
— Расследование было?
— Ну, скажешь тоже, расследование! Так… Выяснили кое-какие детали… Ты мне лучше ответь, могла ли такая штука у вас в цирке случиться?
— Не совсем понимаю.
— Ну, представь себе, что во время твоего полета в сверхпроводнике упало напряжение. Ведь это же конец… Без сетки все-таки.
— Такого не могло быть. Сразу же включилась бы аварийная линия. Да и ток в сверхпроводнике падает постепенно.
— Так чего же ты, дурья башка, здесь никакой аварийной защиты не предусмотрел!
— Предусмотрел! Ведь в институтской сети на случай замыкания есть блокировка. Вы же сами это отлично знаете.
— Да… Да! — Урманцев хлопнул себя по колену. — Об этом я и говорил. Какое бы замыкание ты там ни устроил, во всем институте свет погаснуть не мог. Я покопался в твоих обломках, подсчитал, проверил по схеме электроснабжения. Не получается!
— Что не получается?
— Не по твоей вине в сверхпроводнике исчез ток. Произошло что-то такое, отчего к черту полетела вся блокировка. Какой-то мощнейший отъем энергии. Только этим можно объяснить мгновенное исчезновение потенциала в кольце. Вообще дурацкое совпадение! Надо же было этому случиться, когда магнитный поршень находился в верхней точке! Он грохнулся с высоты и разлетелся, как стеклянный.
— Еще бы, почти абсолютный нуль!.. Но что могло произойти?
— Просто ума не приложу!.. Я по счетчику проверил. Расход энергии колоссальный. Но что? Куда? Бог его знает! Главное, что во всем институте, кроме тебя, в лаборатории никто не работал. Если не считать этого стилягу из девятнадцатой комнаты. Как его?
— Мильчевский?
— Во-во, Мильчевский!.. Но он и экспериментом-то непосредственно не занимается. Я, правда, пытался проверить, что там у него делается, но Иван Фомич поднял такой крик… Получилось, будто я хотел увести расследование с правильного пути! Впрочем, что Мильчевский тут ни при чем, я был уверен, поэтому и не стал настаивать… Что же все-таки произошло? Не дает мне это дело покоя. Никак не дает!
— Может быть, неучтенный эффект, связанный с высоким вакуумом?
— Какой был вакуум?
— Десять в минус четырнадцатой.
— Ого! И это за счет парящего поршня?
— Да. Два порядка.
— Молодчина! Наконец-то мы попытаемся промоделировать процесс рождения виртуальных фононов. Ну, об этом потом! Тем более что к нашей грустной истории вакуум отношения не имеет… Ладно. Поговорим о чем-нибудь другом. Как ты себя чувствуешь?
— Отлично. Вы уже меня об этом спрашивали.
— А я еще хочу спросить! Для убедительности. Какие у тебя планы на дальнейшее?
— Выписаться из больницы.
— Это само собой. А дальше?
— Работать, если не выгонят.
— Не выгонят. Я, пока ты здесь лежишь, соберу твою установку. Уж мне-то никакой Пафнюков не помешает! Если разряд даст положительный эффект пойду к директору, к президенту, в ЦК. Можешь не подавать мне руки, если мы не перенесем эксперимент в космос.
— В космос? Зачем?!
— Нужен космический вакуум. В лаборатории нам такого не получить… А тебе здорово повезло!
— В чем?
— Во всем. Хотя бы в том, что тебя только чуть задело. Застрянь хоть один осколок поглубже — каюк!
— Говорят, и так раны на животе обморожены.
— До свадьбы заживет.
— Будем надеяться. Внутри бы мне эти осколочки все кишки заморозили и кровь… Валентин Алексеевич, а когда можно будет опыт в космос перенести? Конечно, если все будет благополучно?
— Думаю, что скоро. Крупнейшая же проблема, как к ней ни подойди! И с точки зрения философии, и физики, и космологии. Это же ключ к таким загадкам, как эволюция метагалактики, рождение звезд, преобразования вещества во вселенной! Да мало ли… Только опыт на спутнике нужно очень тщательно подготовить. Учесть все до пылиночки. И конечно, сто раз опробовать.
— Вы успеете собрать мою установку?
— Твою — успею, такую, как надо, — нет.
— Моя была плохая?
— По идее — отличная, по исполнению — примитив.
— Интересно знать, почему?
— Все по той же причине. Кустарь! А что с кустаря возьмешь? — Урманцев развел руками.
— Приклеивать ярлыки, конечно, легче, чем аргументировать.
— Ты как себя чувствуешь?
— Вы уже в третий раз спрашиваете.
— Надо будет — спрошу еще. Хочу знать, не устал ли ты от разговора и можно ли тебя легонько высечь. Вдруг тебе моя аргументация «не показана». Так, кажется, врачи говорят?
— Аргументация мне показана. Ешьте апельсин.
— Терпеть их не могу. Я больше специалист по части огурчиков или там грибков. Так хочешь знать, почему ты кустарь? А не обидишься? Не надо, не обижайся… Ты в сверхпроводники свинец взял? Знаешь, какая у него критическая температура?
— Знаю. Для первых опытов не хотел брать дорогой сплав. А то мог бы взять ниобий-три-индий.
— Ясно. Какая у него критическая?
— Самая высокая! Восемнадцать по Кельвину.
— Так вот, учти на будущее. У того же свинца, если он заполняет поры губчатого силикона М-46, переход в сверхпроводящее состояние возможен уже при тридцати градусах. Молчишь? И молчи. Лучше подумай, какой выигрыш по сравнению с твоей кустарщиной даст такой сверхпроводник в жидком гелии. Теперь второе… Ты пробовал инициировать обмен фононами?
— Как?
— Слышал когда-нибудь о лампах черного света?
— Черного?
— Да. Я имею в виду лампы из увиолевого стекла… Опять молчишь? Так и запишем. Адсорбент у тебя был, конечно, угольный? Можно не отвечать. Я знаю, что угольный. Посему на всякий случай запомни, что иногда полезно применять обработанную плавиковой кислотой платину. Перейдем теперь…
— Хватит, Валентин Алексеевич! Не надо. — Михаил поднял руки над головой. — Я все понял.
— Хватит так хватит, — охотно согласился Урманцев. — Можно побеседовать и на более отвлеченные темы. Ты не устал?
— Нет. Просто я понял сейчас, что ни черта не стою!
— Значит, эволюционируешь. Каждый научный работник рано или поздно должен пройти через эту фазу. Тебе повезло, ты вступил в нее вовремя.
— Слабое утешение.
— А я не утешаю. Ты профан. И я профан. Все остальные тоже профаны. Но в этом-то вся штука: кроме профанства, нам дано еще кое-что. И у каждого оно свое, индивидуальное, иногда уникальное. Научиться интегрировать эти индивидуальности, направлять их на решение общей задачи, не забывая при этом степени и широты присущего им профанства, — вот что необходимо для современного научного коллектива.
— Парадокс?
— Имей в виду, что Евгений Осипович тоже многого не знал. Он не любил вдаваться в детали. Его интересовала только суть, и плевать он хотел на то, как эта суть добыта. Он был в курсе всех наших работ и ясно представлял себе, что эти работы должны дать. Понял? Зато каждый из нас свое узкое дело знал куда глубже, чем он… В тебе он сразу разглядел творческую индивидуальность. Его мало волновало, что ты в общем почти ни черта не знаешь. Он только спросил тебя, хочешь ли ты знать больше. Ты ответил утвердительно, и этого оказалось достаточно.
