Чародей звездолета «Агуди» - Никитин Юрий Александрович (книги без сокращений TXT) 📗
Я поморщился:
– Вы слишком приняли на веру марксистский тезис о неизбежности мировых процессов. Мол, от человеческой воли отдельных личностей ничего не зависит. Бред! Не будь Гитлера, не было бы и национал-социалистической народной партии, не было бы ее идеологии. Не будь Наполеона – карта мира была бы другой. Не создай Мухаммад ислама – мир был бы другим. Не обидь провинциальный царек в захудалой Македонии своего сына, тот не собрал бы собутыльников, с которыми перекроил страны и народы! Не создай гениальный Ленин ударный кулак своей партии, марксизм в России остался бы марксизмом, как и в Западной Европе, а в России сейчас, как предрекали все расчеты, было бы восемьсот миллионов населения, а по уровню благосостояния Россия превосходила бы все страны Европы и захудалые Штаты. Так что не надо о неизбежности. Все избежно. Я же говорю, мы сейчас как та ленивая ворона на ветке. Сделаем шажок или нет?.. Разница лишь в том, что ворона просто ленилась, а мы все-таки решаем, стоит ли помочь вылезти из этого болота, или нехай тонет?
Громов проговорил угрожающим тоном:
– Это слишком кощунственно, я бы сказал, даже обсуждать такие вопросы. И тон, простите, больно ернический. О таких серьезных и даже, я бы сказал, скорбных вопросах надо говорить соответствующим тоном и с соответствующим лицом.
Я кивнул:
– Приношу извинения. В самом деле, переборщил. Но это от горечи, что дожили… Я увидел, что вот-вот повторится косовский вариант, когда крохотная диаспора, стремительно разрастаясь, начинает вытеснять местное население.
Павлов удивился:
– Разве так уж много вытеснила? Я имею в виду, чтобы не списывать на естественную миграцию…
Громов и Сигуранцев встрепенулись, взглянули одинаково недоверчиво, но с надеждой в глазах.
– Да, – ответил я. – Пока еще, возможно, не так уж и много, как в поданных жалобах, но… процесс начался. Давление будет расти по экспоненте, а наши… черт бы их побрал с их рабской богомольной покорностью!.. отпора не дадут, как уже не дали. Стеная и плача, соберут нехитрые пожитки и пойдут от беды дальше, где нет злых кобызов, злых чеченов, злых казахов…
Громов сказал с неудовольствием:
– Это вы напрасно насчет рабской богомольности.
– Бросьте, – сказал я с горечью. – Бросьте, мы же прекрасно знаем, что рабский дух насаждался православием, а православие всегда было под пятой государственной власти! Но в этом же и сила прошлых режимов! Народ, будучи по своей незлобивости и мягкости неспособным сам себя защитить, передоверил свою защиту сперва Рюрику с варягами: «…придите и володейте нами», а потом отдавался под защиту новых братков. Братки, надо сказать, сами грабили, но и умели организовать покорный и незлобивый народ так, что тот в течение всего тысячелетия сшибал рога более злым соседям и даже расширял свой ареал. Последним таким великом братком был Сталин, но за ним пришла его чернь, что только пьянствовала да пропивала нажитое, а теперь вообще эта дурь…
– Какая? – спросил Громов.
Я поколебался, ответил тяжело:
– Не хочется это признавать, но особенности характера русского народа таковы, что он скорее даст себе перерезать горло, чем обидит соседа. Но соседи бывают разные… Иногда надо давать сдачи. Увы, русские это делать не умеют. Они делают это только по приказу руководящих братков: князей, царей, генсеков…
Новодворский сказал с облегчением:
– Хорошо, что не президентов.
Громов смотрел неотрывно, а Карашахин, не сводя с меня взгляда, что-то нашептывал ему на ухо.
– Да, – согласился я, – да, вы правы. К тому же мы вступили в эру, когда границы уже совсем не то, что прежде. Началось с придуманных не нами законов о свободе передвижения и возможности селиться в любом месте… видано ли такое при Сталине или Рузвельте?.. и кончая… нет, конца не видно, этот процесс все еще идет. И непонятно, куда приведет, специалисты изощряются в создании сценариев, но все они противоречат друг другу. Одно понятно, при сложившейся ситуации русский народ быстро и бесповоротно исчезнет.
Громов нахмурился, пробасил:
– Не исчезнет. Наш великий и могучий народ, вынесший все тяготы войны…
Я отмахнулся, продолжил:
– Если брать проблему кобызов, то, увы, к моему большому разочарованию, они ослеплены раскрывшимися возможностями и совершенно не ощущают благодарности к народу, допустившему их на свои земли. Если бы ощущали силу русских, то ощутили бы и благодарность, а так русских в упор не видят даже как помеху. Знают, что стоит только страшно перекосить лицо и затопать ногами, чтобы русские с криками и плачем покинули земли, где могилы их дедов и прадедов. Даже не надо говорить: «Уходи, а то зар-р-рэжу!» – и так убегут, оставят земли более сильным, более уверенным, наглым, живучим.
Новодворский кивал довольно, вот такие они – русские: криворукие, спивающиеся, трусливые, а Сигуранцев, более дальновидный, ощутил беспокойство и сказал мне с тревогой:
– Не сгущаете ли краски?
– Нет, – ответил я горько. – Кобызы не хотят жить в одних поселениях с русскими. Уже сейчас стараются селиться компактно, отдельными селами. А те, первые, которых приютили в русских селах…
– Ворчат?
– Нет, – сказал я. – Нет, уже начинают раздвигать локти. Пока молча.
В комнате наступила тяжелая тишина, только Новодворский удовлетворенно вздыхал, поглядывал на всех победно, вот они какие тупые и слабые, русские, а еще пытались коммунизм строить, о котором так долго говорил Запад, но там даже не приступали к строительству, понимали, что сил не хватит, а эти косорукие взялись, тьфу, что натворили, Сахаров – совесть нации, Россия – сука и ответит за все, надо покаяться и принять то, что решит умный и благородный Запад, лучше уж кобызы, чем эти косорукие русские, русские не способны ни к чему, кроме пьянства и свинства, а Ковалев – совесть нации…
Военный министр громыхнул:
– Локти? Мы их заставим раздвинуть ноги!
Поморщился и сделал попытку отодвинуться даже Новодворский. Карашахин возвел очи горе, смотри, Господи, с какими людьми приходится общаться, не суди их строго, прошу тебя, по крайней мере – не при мне, не выношу вида крови и заживо содранной кожи, а Сигуранцев и Павлов сдвинули головы и заговорили вполголоса.
Я поднялся, все поспешно встали, даже Сигуранцев с неохотой поднялся, хотя и позже всех, я сказал громко:
– Совещание закончено. Прошу определиться со своим мнением, подготовить доводы «за» и «против». Срок – две недели. Знаю, мало для такого судьбоносного решения, но… не опоздать бы. Спасибо, что слушали внимательно!
В глазах Карашахина несказанное удивление, впервые совещание оборвалось так быстро. Обычно же начинаем по-расейски медленно, долго раскачиваемся, собираемся неспешно, кое-кто обязательно опаздывает, мы ж не Европа какая-то сраная, мы великая и беспечная Русь, что вообще-то запрягает долго, а уже потом, когда все рассядутся, еще с четверть часика делимся впечатлениями… ну, не кто сколько выпил, это в прошлом, когда еще не были министрами, но все-таки до обсуждения государственных проблем доползаем в конце первого часа. А там кофеек, чаек, бутербродики, затем сытный обед в кремлевской столовой для избранных, после обеда снова такая же неторопливая раскачка…
Они выходили один за другим, никто не смеялся, не шутил, Павлов выходит последним, задержался в дверях, в глазах смех и восхищение.
– Не узнаю вас, Дмитрий Дмитриевич.
Я сдвинул плечами:
– Вроде бы тот же крем для бритья.
Он покачал головой, в глазах удивление:
– Я просто не ждал от вас таких быстрых и крутых действий. Вы же политик, настоящий мудрый и осторожный политик! К тому же демократ до мозга костей, общечеловек, вас на Западе только таким и представляют. Вы для них щит против русского тоталитаризма, фашизма, расизма, шовинизма и даже автаркизма! И вдруг такие слова… Господи, да такие вопросы вообще не людьми решаются!
– Богами?
– Да богами ли, историческим процессом, неотвратимостью хода истории – на что только мы не списываем результаты действий отдельных людей или инициативных групп! Но чтоб вот так прямо в лоб: оставить жизнь России или же умертвить ее… даже не представляю! От вас такой решимости не ожидал. Да еще срок, если вы серьезно, всего две недели!
