Хроники Вторжения - Веров Ярослав (читать книги бесплатно txt) 📗
– Вы риторически интересуетесь, или хотите услышать мой совет?
– Совет? – удивился майор. – Нет, при чем здесь совет. Меня злость берет – такая орава черте-чем занимается. Были бы они скинхэды, или младокомсомольцы – все ясно. А как этих обозначить? Как прижать, чтобы сами себя объяснили?
– Все-таки совет необходим?
– Да не нужны мне советы! Что вы, в самом деле.
Полковник с интересом рассматривал Батретдинова. Налицо явный элемент растерянности, а молодые да ранние майоры теряться нынче разучились. Не та закалка, непуганные. Что ж тебе, майор, непризнанные гении так поперек горла стали?
– Раз тебе мой совет не нужен, тогда я пошел, – поднялся полковник. – Удачи, майор. Служи.
– До свидания, Степан Тимофеевич, – буркнул Батретдинов и стал с нарочитым вниманием рассматривать какой-то документ.
Степан Тимофеевич Радченко «доставал» Батретдинова не без умысла. С детства он искал в людях следы странного, «иного», как это он тогда обозначал. Прийдя в органы, работал то по неопознанным летающим объектам, то по экстрасенсам, а когда дослужился до полковника, некоторое время курировал целый институт, где занимались всякими "интересными вещами". Но свой, личный интерес Степан Тимофеевич не раскрывал никому. И ни одна душа не догадывалась, что, преследуя свою цель, полковник нередко злоупотребляет служебным положением, более того – ведет частные расследования.
Полковника насторожила вовсе необязательная эмоциональность, обнаруженная майором. Почуяв, что в этом самом литературно-философском кружке возможно заключается нечто странное, полковник принялся целенаправленно третировать собеседника, выводить того из себя. Это был один из наработанных методов прощупывания. Дело в том, что люди обычно странное замечают, но не осознают. Оно поселяет в них какую-то неуютность, тревогу или, вот как у Батретдинова – раздражение. Если бы все было в порядке, майор никак бы не реагировал на слова уходящего в отставку коллеги, взирая на того снисходительно, с позиций предстоящего служебного возвышения.
Через неделю полковник появился на заседании философско-литературной группы "Цитадель".
Шумело, грохотало непрерывным потоком машин Садовое кольцо. сразу за ним – свободное от многоэтажек пространство, небольшой, зеленый холм. На холме стояло одинокое строение булыжного цвета, в два этажа. К дверям дома вели звенья железной маршевой лестицы, у крыльца переходившей в каменную. И было у дома две двери. Рядом с первой висела табличка: "Выставка-продажа экзотических животных и насекомых".
Над второй – вывеска: "Кафе "Белый корабль".
Полковник постоял, докуривая, затем толкнул дверь и вошел в кафе. В небольшом фойе находились двое. Остервенело затягиваясь сигаретным дымом, они совершенно невозмутимыми, даже тухлыми голосами вели бескомпромиссный спор непонятно о чем. "Но ведь настроение сегодня сиреневое!" "Сиреневое – не эфирно, читать стихи – нелепо, смешно". "Зато безрассудно, безумно, волшебно". "Ну, знаешь, если в сиреневом стихи, то такое творчество – противобожие. Знаешь ведь про этот аспект творческой свободы?"
"Очень хорошо", – подумал полковник и пошел в зал. В зал вела дверь, напоминающая переборку в подводной лодке: комингс, вытянутый вверх овал двери, иллюминатор. Внутри оказалось довольно интересно. В неярком зеленоватом сиянии – с полтора десятка столиков. На столиках – небольшие светильники какой-то необычной, кристаллической формы. Некоторые неярко светились малиновым, некоторые – сапфиром. Но большинство – именно сиреневым.
Вместо обычных пластиковых сидений – мягкие кресла серой кожи. Слева в дальнем углу тонула в зеленоватом полумраке стойка бара. Во всех четырех стенах – окна. Хотя, по идее, они должны быть только со стороны улицы. И в этих вытянутых, овальных то ли окнах, то ли иллюминаторах, плывут звезды. Красиво, массированно, куда-то наискось и вниз. Кажется, что зал – часть космического корабля, летящего к неведомой цели.
На потолке тоже имеется большой иллюминатор; и в нем летят, но уже разбегаясь в стороны от «корабля», звезды. И еще в иллюминаторе – неподвижное зеленое солнце, словно лежит по курсу.
"Да, забавное место".
Через зал тек ручей. На дне ил и галечка. В журчащей воде колышутся какие-то травы, у самой стены, рядом с дверью, над ручьем склонилась маленькая ива. По руслу ручья положены три плоских, выступающих из воды камня.
Полковник потрогал нежные листочки – ива была настоящая. "О-очень хорошо". И полковник, стараясь не глядеть в иллюминаторы, – из-за косого полета звезд пол, казалось, уходил из-под ног, – двинулся берегом ручья к ближайшему столику.
За столиком имелось свободное кресло.
– Разрешите?
На него глянули и ничего не ответили. Три девушки, лет по двадцать – двадцать пять. Полковник присел и увидел то, что стоя у дверей не разглядел: в темном углу, куда убегал ручей, было устроено что-то вроде помоста; на этом помосте кто-то сидел. Сидел, свесив ноги к воде.
Вдруг этот кто-то заговорил стихами без рифмы. Три строки, замолчал. "Хокку", – решил полковник. Но из зала ответили двоестрочием. Человек на помосте, тоже в ответ, произнес новые три строки. После паузы, затянувшейся на несколько минут, из зала снова ответили двоестрочием. Нет, были это не хокку, а рэнга, сцепленные строфы.
Сон разума рождает чудовищ.
Чудовища сонно бредут к огородам И щиплют траву. Луна в небесах.
Сверкающей каплей росы О прошлом вздыхает картофель.
Зеленый веселый росток, Весною тянувшийся в Солнцу, Уж чувствует холод прозренья.
"Мама, смотри, он растет!" – Ребенок восторженно смотрит.
Он смотрит в свое отраженье В хрустальной глади пруда.
Но ветра порыв – все исчезло.
И лишь этажей многозвучье Осталось гулять в небоскребе.
Когда-то он был грозным Скаем, Когда-то внимал он громам.
Но время скатало свой свиток.
Какая мрачная дверь!
О, как нам страшно в преддверьи.
Откуда нам знать, что за нею – Синего неба просторы?
А может, – болота и чащи?
Устало вершина горы Оперлась о землю подошвой…
Послушав подобное с полчаса, Степан Тимофеевич стал понимать майора Батретдинова.
Полковник рассмотрел соседок. Брюнетка напротив все смотрела мимо него, на дверь и молчала. Две другие – обе полненькие, невыразителной наружности, негромко обсуждали какого-то Костю. С их слов выходило, что Костя чудовищно талантлив, но живет неправильно, разбрасывается, разменивается на женщин, "и зачем он так много пьет, если можно вовсе не пить?" Эта мысль потрясла полковника. "В самом деле", – подумал он.
И вдруг понял, что ему хочется смотреть на брюнетку. Определенно что-то загадочное в ней было. Вроде ничего особенного – лицо не скажешь, что красивое, без «косметического» глянца, а что-то есть. Вот в тех двух нет, а в ней – есть. А что? Предположим, ждет кого-то. И уже привыкла так ждать. Глупо. На дуру не похожа. Любовь – она, грешная. Это уже интересно.
Полковник заметил, как дрогнули ее веки и возникла совершенно очаровательная улыбка. "Ну-с, посмотрим", – он обернулся к двери.
Странности клуба полковника волновали мало. Все, что он искал здесь, точнее, на что здесь надеялся – уловить импульс. "Уловить импульс" – так полковник называл момент, когда срабатывало его особое чутье. Особое потому, что ничего подобного не обнаруживалось, как он ни искал, у экстрасенсов. Они чуяли иное. А того, что чуяли они, не воспринимал полковник. В своей способности Степан Тимофеевич был одинок. Теория его состояла в том, что люди подобных импульсов не излучают. Тогда кто эти существа в человеческом обличьи, носители импульса? В общем, вся его жизнь была одним большим расследованием, попыткой схватить за руку неведомое.
Вошедший был на вид человеком обыкновенным. Почему-то полковник ожидал, что войдет именно носитель импульса – было такое предчувствие. Но импульса не было. А было другое, тоже особое, с чем полковник еще не встречался.
На своем веку Степан Тимофеевич перевидал много особенного. хотя не был экстрасенсом, научился по косвенным признакам вычислять носителя странностей. Главным образом, такие признаки проявлялись в непосредственной реакции окружающих. Сам носитель странностей мог выглядеть вполне обычно, как вот этот самый вошедший.
