Агуглу (Тайна африканского леса)(Затерянные миры, т. XXVII) - Мариваль Ремон (читать книги без TXT) 📗
Он провел руками по лбу:
— Ах, я был сумасшедшим. Но со вчерашнего дня все кончено. Теперь меня от Ку-ку отделяет то, что нельзя вычеркнуть из памяти.
Вой Сао раздавался все отчаяннее. Он окончился на этот раз таким жалким рыданием, что я почувствовал, как ледяной холод пробежал по моим костям.
— Если ты говоришь правду, не жди дольше, Фои; завтра, может, будет слишком поздно.
— Ты прав, — ответил он после короткого молчания. — Я пойду за ней сегодня ночью.
Солнце исчезло за вершинами и, как накануне, стон замолк.
— Слушай, — прибавил Фои взволнованным голосом, — я сейчас отправлюсь, иди со мной. Я не могу привести Сао обратно в жилище; мы уйдем все трое далеко отсюда; позже, если захочешь, ты сможешь покинуть нас в любое время.
Эти слова сорвались с его уст помимо его воли, под инстинктивным импульсом, зародившимся в темных глубинах его разума и сердца.
Я отказался наотрез.
— Могу ли я это сделать, Фои? Моя судьба связана с судьбой моих товарищей. Мы уйдем или вместе, или я останусь с ними.
Он опустил голову и задумался.
— Скоро прекратится сезон дождей. Близок день, когда вас поведут со связанными руками к патриарху Агуглу.
Я вспомнил слова Муни. Она упоминала это время.
— Успокойся, прибавил Фои, — я постараюсь вас спасти.
Он осторожно оглянулся и продолжал, понизив голос:
— Предупреди своих товарищей и будьте готовы завтра к вечеру. До тех пор я спрячу Сао в надежное место. Когда все заснут, подождите меня на площадке, я приду за вами.
Наши сборы были коротки. В назначенный час мы втроем сошлись на площадке, прижавшись вплотную к скале, чтобы избежать лунного света.
Мы смотрели молча, как на небе поднимались четыре симметричных звезды Южного Креста. Но вот короткий, заглушенный свист заставил нас насторожиться. В ту же минуту лицо Фои появилось над карнизом. Вслед за ним мы нырнули в пропасть.
Когда мы достаточно удалились от жилья, Фои спросил нас:
— В каком направлении мы пойдем?
— К хребтам, — ответила Муни.
— Само собой, — прибавил Абу-Гурун, — это ближайшая дорога.
Фои вопросительно посмотрел на меня. Я понял, что дорога к хребтам представляла, по его мнению, неудобства.
— Какова наша цель? — сказал я в свою очередь. — Убежать от Агуглу? Следовательно, мы должны пойти по той дороге, которая скорее всего выведет нас из их местности.
Это было наиболее разумное решение. Фои пальцем указал нам на гору:
— С этой стороны я не могу ни за что ручаться, потому что этим путем по ночам проходят охотники.
Он повернулся к долине, где сгущалась тьма.
— Вот этим путем мы доберемся к ночи до высокого леса и укроемся там.
Он пошел впереди. Мы следовали за ним на некотором расстоянии, прячась, как и он, за каждой выемкой земли, за каждым кустарником. Муни шла рядом со мной. Вдруг я заметил слезу, дрожавшую на ее ресницах.
— Мужайся, крошка, скоро ты увидишь свою деревню.
Она ответила своим мягким голосом:
— Если только ты захочешь, отныне моей деревней будет твоя.
В отдалении еще смутно чернели леса, когда наступило утро.
Около нас расстилался пруд, окаймленный и окутанный предрассветными туманами. Фои пробрался в камыш, который замкнулся за ним. Затем он тихо позвал нас:
— Вы будете здесь в безопасности, ожидая наступления ночи. Ни под каким предлогом не двигайтесь до моего возвращения.
Он ушел, старательно расправив помятый нашими ногами камыш.
Пруд уже пробуждался. Ибисы, цапли, чирки, лисухи проявляли признаки жизни. Со всех сторон слышался писк, щебетанье, свист, щелканье клювов и шум крыльев.
От нагретой солнцем воды скоро стали подниматься испарения. Забегали бесчисленные черепахи. Сначала один крокодил, затем другой прорвали мордой неподвижную скатерть воды. Там и сям появились блестящие спины и розовые морды гиппопотамов.
Таким образом, первые часы прошли в том, что мы наблюдали за пробуждающейся всюду жизнью и вдыхали аромат влажных трав. Но скоро, по мере того, как солнце подымалось горизонтом, нас начала одолевать скука. Мало-помалу животные, оживлявшие поверхность озера, укрылись под защиту камышей. Абу-Гурун, растянувшись во весь рост, смотрел в небо и принялся рассказывать нам свои басни.
Муни внезапно прервала его:
— Посмотри-ка, — сказала она, — там происходит что-то странное.
Ее палец указывал налево, на маленький мыс, который среди камышей и папирусов вдавался в пруд. На конце мыса возвышался печальный голый тамаринд, потерявший почти всю листву и погрузивший свои корни в тину.
Стада обезьян-хульманов сверху донизу усеяли иссохшие ветви умирающего дерева. Лицом к солнцу, в лучах которого сверкали длинные серебристые волосы их шубеек, они гуще уселись на концах нижних веток. Их крики и тревожные движения выдавали сильное волнение.
Абу-Гурун устремил в их сторону свои острые глаза и, приглядевшись, сказал:
— Посмотрите на низ мыса; причина их волнения прячется в тине.
Он осторожно раздвинул камыши, мешавшие глядеть. И вот мы заметили в двадцати метрах от себя крокодила, наполовину зарывшегося в тину, и ползшего между корнями; его чешуя была сплошь покрыта зеленоватым мхом. Добравшись до солнца, раскаленные лучи которого падали на него отвесно, он сложил обрубки своих лап и, полузакрыв глаза, замер в неподвижности.
Обезьяны замолчали. Наклонив хитрые головы над берегом, они молча следили за чудовищем.
Наиболее смелая, уцепившись концом хвоста за ветку, вдруг опрокинулась вниз. Затем мы увидели, как она принялась изо всей силы сжатыми кулаками колотить огромное животное по спине. Это произошло почти мгновенно. Одним броском своего гибкого тела она снова уже была под защитой тамаринда, где ее встретил оглушительный концерт товарищей. За ней то же самое проделала вторая обезьяна, потом третья. Под их непрерывными ударами перегретая чешуя крокодила начала выделять густой пар и звучала, как барабан.
— Однако, эти шельмы обнаглели, — сказал Абу-Гурун, проявляя живейший интерес к происходящему. Огромная ящерица, до сих пор бесстрастная, наконец возмутилась. Она ударила хвостом по воде и громко щелкнула челюстями. На нас пахнуло сильным и тошнотворным запахом мускуса, который она распространяла вокруг себя.
— Обрубок начинает вонять, когда сердится, — заявил Абу-Гурун. — Обезьянам пора прекратить игру, если они дорожат своей шкурой.
Но неосторожные вошли во вкус. Каждая из обезьян желала заткнуть за пояс товарку и стяжать пальму первенства. Наконец, самая легкомысленная из них, словно совсем обалдев, отпустила ветку, за которую уцепилась, прыгнула верхом на чудовище и обеими руками забарабанила на его спине неистовый марш.
Крокодил вскипел от гнева Он скорчился, нырнул, появился снова и, чуть не согнувшись пополам, быстро повернулся вокруг самого себя. Вода, взметнувшаяся снопом, скрыла от нас конец драмы. Но среди водяных брызг мы успели заметить маленькое тело, бившееся в страшных зубах: обезьяна медленно погружалась в глубь солоноватой воды, с выкатившимися глазами и искривленным от ужаса ртом.
Пруд снова погрузился в ясную безмятежность сна. Свесившись со стеблей, плотоядные орхидеи, под роем мух, полуоткрыли свои прожорливые губы. Иногда из гущи папирусов с резким криком автомобильного гудка снималась болотная птица и улетала, распластав зубчатые крылья и вытянув к солнцу свою гибкую, как у змеи, шею.
Наконец, солнце закатилось. Мы еще никогда так страстно не ждали наступления ночи. Малейший шум пробуждал в нас страх. Уж не шел ли Фои? Раздвинув высокие стебли папируса и камыша, мы внимательно оглядывали берег, но наша надежда всегда нас обманывала.
И вот кваканье лягушек огласило воздух. Через правильные промежутки времени, жаба стала трубить в свою трубу. Вдали заревел слон. Пришедшие к водопою носороги грубо вытаптывали камыши. Подняв лапу и устремив в нашу сторону светящиеся во мраке глаза, пантера, заметив нас, замяукала, плюнула, вытянула волоски своих усов вдоль морды и в один прыжок исчезла.
