Агуглу (Тайна африканского леса)(Затерянные миры, т. XXVII) - Мариваль Ремон (читать книги без TXT) 📗
С тех пор, как нубиец стал поправляться, он начал мечтать о побеге и отъезде. Отдых, менее сырое жилище и более обильная пища оказали благотворное влияние на его здоровье. Одежда его была в лохмотьях. По совету Муни, принадлежащей к находчивому и изворотливому племени, мы решили заменить его одежду другой, сделанной из древесной коры. Необходимые нам деревья встречались в долине. С ловкостью обезьяны вскарабкалась Муни на выбранное ею дерево. Тонкими жгутами ниспадали ей на плечи черные с синеватым отливом волосы. Я смотрел, как она постепенно поднималась при помощи рук. Какая упругость во всех ее мускулах, какая мягкость движений, какая гибкость в ее выразительном теле, которое трепетало и переливалось под смуглой кожей! Она быстро очутилась на верхушке дерева. Держась рукой за верхние ветки и опираясь о древесный узел своими цепкими ногами, она отодрала большую полосу коры, отделившейся целым пластом, — настолько были крепки и не поддавались разрыву его волокна. Теперь оставалось только разработать материал.
В тот же вечер принялись за работу. Мы били кору каменным молотком, постепенно разрыхляя ее; волокна растягивались, делались гибче и тягучей. Мало-помалу под ударами молота стала показываться волокнистая ткань. На следующий день кора была вымыта, вытянута пальцами и повешена на куст для просушки. Она имела вид грубой материи из двух волокнистых пластов, соединенных тонкими жилками.
Ку-ку внимательно следила за нашей работой полными зависти глазами. Муни подвязала ей к бедрам кусок обработанной коры:
— Беги к ручью, Ку-ку, ты увидишь, как ты красива.
Ку-ку, придерживая ткань руками, стала важно и сосредоточенно прогуливаться взад и вперед, надувая щеки. Увидев, что Муни смеется, она остановилась, нахмурив лоб, не зная, смеяться ей самой или рассердиться. Мимо пролетала муха, она поймала ее и жадно съела. Затем снова принялась за прогулку, вывертывая внутрь ноги и не ступая на пятки.
За ней, раскрыв рот и уставясь на нее единственным глазом, плелся своей развалистой походкой Нау.
Кривой не отставал больше от Ку-Ку. Его чувства, наконец, проснулись под влиянием инстинкта, как под ударом бича. По целым часам мечтал он, сидя против своей дульцинеи и поддерживая руками свою голову, которая от собственной тяжести запрокидывалась назад. Но с того момента, как Нау попался в расставленные сети, он потерял всякий интерес для кокетки и Ку-Ку обратила все свое благосклонное внимание на Фои.
Тем временем Сао сделалась матерью. У нее родилась дочь. Соа дотащилась до водоема, тщательно обмыла своего ребенка и вымылась сама. Вернувшись, она с умоляющим видом протянула ребенка Муру. Но тот презрительно отвернулся.
По обычаям Агуглу, большая честь девочек обрекается на смерть. Но убивать ребенка Сао не представлялось надобности: молоко у матери исчезло и девочка умерла на восьмой день. Сао с трогательным упорством отказывалась этому верить. Взяв маленький труп на руки, она прижала его к сердцу, искала у него насекомых, тихонько качала, как будто баюкая, и в конце концов мертвую пришлось силой вырвать из ее рук.
Всю ночь Сао металась на своем ложе. Какие мысли осаждали ее? Брошенная Фои, занятым своею новой любовью, она низводилась до степени домашнего животного, на посмеяние других женщин и на жертву грубостей собственных детей: вот судьба, развернувшаяся перед ее глазами.
Утром Сао успокоилась. Она решила умереть. Когда клан собрался для еды, она объявила о своем решении в ясных и коротких словах:
— Я стара, — сказала она, — мой час настал.
Мур попробовал возражать ей. Она еще молода. Кто будет заботиться о детях, из которых один всего несколько месяцев как отнят от груди?
Сао слушала его и на лбу у нее образовалась жесткая складка.
Обычай предоставлял ей право умереть: она хотела смерти, и в крайнем случае могла потребовать ее.
Когда Мур понял, что решение ее неизменно, он развел руками в знак согласия. После коротких переговоров, обряд был назначен на следующий день.
Рано на рассвете Сао разбудила своих мирно спавших детей. Они поднялись с постели и мать обняла их с сухими глазами.
Весь клан собрался на плоскогорье. В течение последних трех дней не было дождей и день обещал быть жарким. Все молча отправились в путь. Мужчины, опустив голову, шли впереди, женщины под целым роем мух двигались сзади. Среди них решительным шагом шла Сао. Ку-Ку тащилась последней; вокруг глаз у нее образовались беспокойные складки.
Мы шли по меловой почве, ослепительно блестевшей на солнце.
Высохшая от жары трава потрескалась и лопалась, как во время пожара.
Опьяневшие от света ящерицы и охотившиеся на них аисты были единственными живыми существами, которых, по-видимому, не беспокоила жара. Мы обогнули долину и справа, по другую сторону пропасти, открылся склон горы, в которой находилось наше жилище. Перед сверкающими скалами я увидел неподвижную рыжую точку. Фои, приставив руки веером к глазам, издали следил за нашей вереницей, развернувшейся на солнце подобно ленте красных муравьев, затерявшейся среди обнаженных скал.
— Стойте! — крикнул Мур, остановившись у входа в ущелье.
Место было зловещее, несмотря на яркий свет. Здесь мы увидели отвесно высеченный в базальте грот. В глубине находились скелеты в сидячем положении; головы их покоились на коленях и челюсти обнажали белые, стиснутые зубы.
Сао ничего этого не видела. Она прошла в грот, как во сне. Сев в угол, рядом с рассыпавшимися в прах скелетами, она больше не двигалась подобно восковой фигуре. И в удручающей тишине только слышалось лязганье ее зубов.
Шествие выстроилось в два ряда. Женщины стояли неподвижно, прислонившись к скале. Против них топтались на месте и раскачивались мужчины, размахивая в такт руками. Тяжелые ноги поднимались и опускались с рассчитанной медленностью. Порой тот или другой самец выходил из ряда и, закинув голову назад, чтобы усилить свой голос, испускал долгий пронзительный крик, затем, пятясь, возвращался на свое место и все хором испускали из своих разверстых пастей ужасающие вопли. Когда эта странная пляска закончилась, задвигались женщины. Они поочередно подходили к Сао и, склонившись перед ней, ставили к ее ногам миску из древесной коры. Это было их прощальное приношение — восьмидневный запас пищи для затворницы.
Обряд приближался к концу. Двое самцов, отделившись от толпы, сдвинули обломок скалы и с трудом подкатили его к отверстию пещеры. Замурованная Сао будет навсегда отделена от живых.
Я не спускал с нее глаз. Она по-прежнему не двигалась, но смертельный ужас отразился на ее лице. На нем блестели две зеленые точки, похожие на зрачки загнанных охотником диких зверей, которые ищут убежища в норе, чтобы там и умереть.
IX
ПОПЫТКА К БЕГСТВУ
Восемь дней спустя я услышал в первый раз скорбный стон Сао.
Крик замурованной, бившейся в агонии вдали от дневного света, оглашал горизонт, пролетал над долиной и доходил до нас, страшный и похожий на крик раненой львицы.
Он замолк с наступлением ночи, но утром начался снова, еще более мучительный, чем накануне. В ужасе я закрыл голову руками; Фои, приподнявшись на подстилке и положив локти на колени, тоже слушал вопли Сао, которые отдавались, как эхо, под сводами жилища. Наши взгляды встретились; он отвернулся, встал и вышел. Когда он возвратился в сумерки, вопли не прекращались. Только ветер приносил нам их более хриплыми и заглушенными; это было продолжительное клокотанье, выходившее из обессиленного горла. Фои, бесцельно бегавший целый день, спасаясь от этих криков, опустился рядом со мной. Его рука искала моей и сжала ее.
— Фои, — сказал я, — она зовет тебя.
Он ответил, покачав головой:
— Сао добровольно удалила себя от племени; наш обычай запрещает помогать ей!
Я настаивал, пристально глядя ему в глаза:
— Ты неискренен, Фои; ты говоришь так потому, что больше не любишь ее.
