Программист в Сикстинской Капелле (СИ) - Буравсон Амантий (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗
====== Глава 42. Согласие и примирение ======
Рано утром изящная княжеская карета, запряжённая четвёркой вороных, выехала из ворот тосканской резиденции Фосфориных и вскоре покатилась по Кассиевой дороге на юг Италии. Как утверждала Доменика, эту древнейшую магистраль строили её дальние предки, от которых и произошла фамилия «Кассини», но, к сожалению, никаких доказательств она предъявить не могла.
Ранний выезд и предшествовавшая ему бессонная ночь — по закону подлости, нам обоим в ту ночь было не уснуть — привели к тому, что, едва только отъехав на пару километров от дома, Доменика сладко уснула в моих объятиях, а затем и мои «системные ресурсы» были захвачены Морфеем. Мы так и проспали четыре часа, свернувшись клубком на мягком сидении. «Как два котёнка», — потом смеялся Пётр Иванович.
Надо отдать должное князю, который хоть и поворчал впоследствии и назвал «лодырями и лежебоками», но будить нас не стал, вероятно, из уважения к Доменике. Проснулись мы лишь к полудню, когда лучи солнца бесцеремонно проникли к нам в карету через «открытый порт» — щель в ставнях на окнах кареты — и заставили открыть глаза.
— Сними парик, — приказал князь. — Хочу взглянуть, как светится «луч утренней звезды».
Протерев глаза, я выполнил просьбу родственника. Тот удовлетворённо улыбнулся одним уголком рта.
— Превосходно. Ещё раз убеждаюсь в подлинности твоего происхождения.
Я понял, что он имеет в виду. Ещё вчерашним утром, когда мы кололи дрова во внутреннем дворе, я обратил внимание, что фосфоринская белая прядь на солнце отливает серебром. У себя я такую особенность никогда не обнаруживал лишь потому, что виски сбривал и в зеркало почти не смотрел. Родители тоже мало обращали внимание на подобную мелочь, уделяя внимание в большей степени моей учёбе, нежели внешности. Отец так и вовсе не придавал никакого значения этому фамильному изъяну. Теперь же, по всей вероятности, Пётр Иванович подтвердил наличие данной особенности и у меня.
— А вот у моей ненаглядной невесты волосы на солнце отливают золотом, — заметил я, целуя руку просыпающейся Доменике. Она так и не поняла, о чём был разговор, поскольку мы говорили по-русски.
— Доброе утро, ваша светлость, — потянувшись по-кошачьи, промурлыкала Доменика. — Простите нас за столь непозволительную дерзость — уснуть в вашем присутствии.
— Пустяки, — отмахнулся Пётр Иванович. — Но вам же хуже: ночью будет не уснуть.
— В начале пятнадцатого столетия, — начал свой увлекательный рассказ князь Фосфорин, — некий дворянин Александр Фосфорос (Φωσφόρος) вместе с малолетними племянниками, сыновьями покойного брата, переселился из Константинополя в Новгород и устроился певчим в Софийский собор. Судя по некоторым биографическим источникам, сам Александр был евнухом, а его старший племянник, Анастасий, стал основателем династии Фосфориных, получивших почти триста лет спустя княжеский титул.
«Здравствуй, деда Настя!» — непроизвольно подумал я, впервые слыша такие подробности аж про самый «корень» нашего «бинарного дерева». Ведь в своё «старое» время я абсолютно не имел никакого представления о своих предках дальше прадеда, которого расстреляли. Ни дед Илья, не бабушка Лена не рассказывали моему отцу о нём — боялись, что и за ними «придут». В свою очередь, отец мог поделиться со мной лишь воспоминаниями о своих родителях и их близких друзьях. Единственное, что я знал о своих предках, так это то, что какой-то князь Фосфорин в первой половине девятнадцатого века случайно убил юного грека, но скорее всего — это лишь легенда, не подкреплённая доказательствами.
А теперь я сижу в карете, в восемнадцатом веке и с нескрываемым изумлением слушаю рассказ своего пра-пра…прадеда о первом из династии Фосфориных. Причём, что удивительно: своим существованием я обязан своему тёзке, византийскому певцу-кастрату, который, насколько я знаю, очень вовремя вывез племянников из погибающей империи. Да, чего только не узнаешь, побывав в прошлом!
— Пётр Иванович, разрешите поинтересоваться, где вы почерпнули столь ценную информацию? — наконец задал я вопрос. — Ведь то, что вы описываете, произошло почти что четыреста лет назад.
— Из семейного архива. У нас в семье действует правило, по которому каждый старший сын обязан оставлять потомкам свою автобиографию. Конечно, мало что сохранилось, но рукопись пятнадцатого века всё ещё находится в нашем поместье, в библиотеке.
Жаль, что нельзя отдать эту рукопись историкам или археологам, чтобы они проверили её подлинность. Пока что, уважаемый предок, программист из двадцать первого века вынужден поверить вам на слово. Поскольку и сам не может предоставить никаких доказательств своего истинного происхождения.
— Был бы весьма рад, если бы вы позволили мне почитать эту рукопись, — тяга к знаниям вновь завладела моим разумом.
— Судя по твоему знанию языка, ты вряд ли сможешь это сделать. Она на греческом. И пока что ни у кого не дошли руки её перевести.
— Я могу перевести рукопись на итальянский, — предложила Доменика.
— О, вы тоже владеете языком Платона и Аристотеля? — приятно удивился князь.
— Да, падре Лоренцо меня научил, также как и латыни.
— Ещё Доменика знает английский и французский, — я поспешил похвастаться познаниями своей возлюбленной.
— Вы поистине уникальный человек, синьорина Кассини, — сделал ей комплимент дальний предок, чем вызвал у меня необъяснимую искру ревности.
До Вечного города мы добрались, вопреки нашим ожиданиям, лишь к началу следующей недели, поскольку у моей возлюбленной возникли непредвиденные обстоятельства, в связи с чем мы были вынуждены на целых три дня остаться в гостинице недалеко от Витербо. В первый же день мы с Доменикой страшно разругались из-за того, что я запретил ей принимать опиум в качестве обезболивающего и вылил пузырёк в окно.
— Ты негодяй, Алессандро! Всё испортил! — с рыданиями трясла меня за плечи синьорина Кассини.
— Ты понимаешь, что это опасно? — пытался объяснить я. — Опиум — яд замедленного действия. Лучше давай я попрошу у князя стопку водки, он вроде бы взял с собой.
— Спасибо, с меня той карнавальной граппы хватило. С белым вином и шахматными слониками, — проворчала Доменика.
— Прости, — виновато прошептал я, обнимая возлюбленную. — Я виноват, но давно в этом раскаялся.
Дабы хоть как-то утешить любимую, я купил в близлежащих лавках для неё бутылку красного вина, моцареллу и несколько пирожных, а затем отнёс всё это вместе с бокалом к ней в комнату, поставив поднос на прикроватный столик. Синьорина Кассини в дурном расположении духа возлежала на кровати под одеялом и картинно вздыхала.
— Io sono la persona più malata del mondo*, — тихо пропел я речитативом на музыку то ли Хассе, то ли ещё кого, пытаясь хоть как-то поднять любимой настроение.
— Иди, спой это князю. Он тебе букет розг подарит, — усмехнулась Доменика.
Как бы то ни было, через три дня мы покинули Витербо и продолжили путь до пункта назначения, останавливаясь на ночь в пригородных гостиницах — с клопами, тараканами и прочими «первичными ключами» в любой гостиничной базе данных того времени.
Рим встретил нас как обычно — песчаным ветром и палящим солнцем. Приём, достойный суровых гостей с Севера. Мы въехали в город в середине дня, примерно в два часа, и сразу же, по настоянию князя, сняли комнату в римской гостинице. К счастью, на этот раз номер оказался гораздо более приличным и предназначенным для какого бы то ни было существования, нежели та каморка, в которой я прожил большую часть Великого поста.
Визит синьоре Кассини было решено нанести поближе к вечеру. Проводив Доменику до калитки её дома, я попросил передать синьоре Кассини, что к вечеру ожидаются гости, но кто именно и с какой целью — пока что секрет. Пока что Пётр Иванович изъявил желание проведать развалины амфитеатра Флавиев, мы отправились туда на карете, а я на этот раз выступил в роли экскурсовода.
