Сказки врут! - Шевченко Ирина (книги .TXT) 📗
— Ты самая лучшая…
— Я его, может быть, всю жизнь ждала… А он… Совсем, никак. В упор меня не замечает! Вообще. К суккубам бегает, приходит потом, довольный, как кот, весь в помаде…
— Какая помада — у Влада краской испачкался, когда он оборудование показывал! Черт! Угораздило же втрескаться в ведьму, да еще и ревнивую…
А потом смотрим друг на друга, долго-долго, почти целую секунду, и пытаемся понять, что мы оба только что сказали…
Зеркало большое да зеркало поменьше, свечи по обе стороны и колышущаяся тень в конце длинного коридора…
— …Какой он?
— Красивый. Большой такой… Высокий. Волосы темные… Сережка мой!
— Ты в глаза ему, доча, посмотри.
— Черные у него глаза, как уголечки!
— Хорошо смотри, Настюша, все примечай…
…Нет, не черные. Не черные — светлые, ясные. Голубые…
И не знаю, кто первый, я, он, а может, одновременно, бросаемся друг к другу, сцепляемся намертво — руками, губами, взглядами. Топчемся по упавшему на пол полотенцу, поскальзываемся на мокром кафеле… Вываливаемся в коридор, громко хлопнув дверью. Не отрываясь от жадного рта, глажу его лицо, волосы, обнимаю за шею, а когда он подхватывает меня на руки, обвиваю еще и ногами, и вот так, не размыкая объятий, не прекращая поцелуй, даже чтобы вдохнуть, и то и дело натыкаясь на стены, добираемся в конце концов в спальню и падаем на кровать. Здесь уже отлепляюсь от него, позволяю стащить с себя футболку и блаженно щурюсь, чувствуя нежные губы и жаркое дыхание сначала на шее, потом ниже, ниже… Выгибаюсь со стоном, но тут же понимаю, что и минуты не проживу, если не увижу сейчас его глаз. Обхватываю ладонями его голову, отрываю от себя, ловлю его взгляд, внезапно на миг усомнившись: «Это ты?» — и расслабленно выдыхаю: «Ты»… Больше я не ошибусь. Никогда. Таю от каждого прикосновения, а сама дотрагиваюсь осторожно до шрама на его виске и ревную безумно, к прошлому, ко всем женщинам, что у него были, ко всей той жизни, что он прожил уже без меня. А он, словно угадав эти мысли, перехватывает мою руку, целует ладонь и скользит губами от запястья к сгибу локтя по беззащитной коже… Мм…
Но вдруг что-то меняется. Обнимаю и чувствую, как напряжены его плечи, какой неестественно прямой стала вдруг спина под влажной рубашкой. Ищу его взгляд, но он ускользает от меня…
— Андрей? — Даже в окружении зомби мне не было так страшно.
Он прижимает меня к себе, резко, с силой, не замечая, как я морщусь от боли, впивается губами в губы, будто хочет выпить всю, залпом и до дна, а затем так же резко отпускает. Теперь я вижу его глаза… и жалею об этом…
— Не нужно, — шепчу, еще не зная, что он собирается делать. — Пожалуйста…
Я больше не хочу оставаться одна. И не оставлю тебя.
Ты мне доверяешь, Сокол?
И не слышу, лишь по губам читаю короткое:
— Спи…
Зачем? За что?
У темноты нет на это ответов…
Проснулась я утром. Даже не глядя на часы, знала, что уже утро. И знала, что увижу, когда открою глаза: свою комнату, солнце сквозь жалюзи и сидящего рядом Жорика. И все.
Так есть ли смысл?
Нет.
К тому же стоит разомкнуть веки, польются ничем не сдерживаемые слезы…
Так и лежала, несмотря на вползшую в комнату духоту, кутаясь в покрывало. Не мог же доктор Соколов бросить меня на постели в мокрой одежде? Он и не бросил. Раздел заботливо, укрыл. Небось и вещи развесил на веревке над ванной, и пол протер… Что еще ты сделал, темный? Поцеловал меня, уходя?
Все же я разрыдалась. Плакала, уткнувшись в подушку, тихо и горько, а когда слезы иссякли, решила, что пора вставать.
Первым делом отыскала в прихожей свою сумочку, та висела аккуратно на вешалке, и включила мобильный. А потом еще полчаса вздрагивала, ловя накопившиеся за неделю сообщения о пропущенных вызовах и рекламных акциях. Просматривала каждое, надеясь, что где-то там затерялось то, одно-единственное, всего в пару слов…
Когда раздался звонок, схватила, не глядя на номер, телефон и тут же прижала к уху.
— Настюша, ты как там? Эсэмэс пришло, что ты в сети.
— А, мам. Привет. Нормально.
— Настенька, ты дома уже? Хочешь, приеду?
— Дома. Но приезжать не надо.
— Мне не тяжело, милая.
— Мне тяжело! Не приезжай, пожалуйста…
Джинсы и футболка сохли в ванной, и я закусила губу, чтобы снова не разреветься. На кухне, в пепельнице — горка окурков, а на столе рядом — пустая пачка из-под сигарет и пистолет-зажигалка… Лучше бы ты настоящий оставил, Сокол!
Прижалась лбом к прохладному металлу. Думала.
План действий сложился внезапно, простой, как и все гениальное… Глупый-преглупый.
Оделась. Мазнула тушью по ресницам, накрасила губы. Забросила на плечо сумочку и выскочила за дверь. Сейчас выйду на улицу и пойду куда глаза глядят. Пройдусь к девятиэтажке неподалеку от своей работы, где встречалась несколько дней назад с усатым некромантом, потом проедусь к брошенной вчера квартире, послушаю, что рассказывают о недавнем убийстве бабки на лавочках. Просто погуляю по городу. Час, два, три. Буду ходить, пока кто-нибудь из подручных Ван Дейка меня не заметит. Ты говорил, что голландец злопамятен — значит, меня опять схватят, увезут куда-нибудь, и у тебя не останется другого выхода, как снова меня спасать. А если меня вдруг убьют… Если меня убьют, то так тебе и надо!
— Настя, вернись в квартиру, пожалуйста.
У подъезда меня встречал Влад. Погуляла, блин!
— А если не вернусь?
— Мы тебя вернем.
Мы? Режиссер был один, но, оглядевшись, я заметила какое-то шевеление в кустах и мелькнувшую в просвете между веток бурую шерсть. Кто это? Рома-гример? Женя-пиротехник? Или бесстрашный каскадер Димон? Волки в городе — черт знает, что творится!
— Мне в магазин нужно, — заявила я, не желая отступать.
— Пиши список, тебе все принесут.
— Мне очень личное… по женской части.
Оборотень усмехнулся, и в этот раз я отчетливо разглядела выпирающие из-под верхней губы клыки:
— Я вырос с матерью, двумя бабушками, тремя незамужними тетками и четырьмя младшими сестрами. Меня не смущают покупки «по женской части».
Не выпустит. Даже если я скажу, что мне жизненно необходимо побывать в цирке, этот волчара приведет сюда клоунов, факиров и табун пони, но дальше двора я не выйду.
— Влад, я могу с ним поговорить?
— Если что-нибудь нужно, скажи, я передам.
Ясно.
— И почем сейчас волчья верность? — бросила я раздраженно. Три дня в городе, о Соколе до этого наверняка и не слышал, а гляди-ка, уже тапки готов в зубах приносить!
— Не понимаю, о чем ты, — ответил оборотень невозмутимо. — Стая не продается. Мы помогаем Антону, нашему побратиму, потому что он об этом попросил. Мы помогаем Соколу, потому что считаем, что он делает настоящее дело. Мы помогаем Сергею, потому что никто не заслуживает такой судьбы. И мы помогаем тебе, потому что пока все это не закончится, ты в опасности.
Речь вышла несколько пафосной, но прозвучала искренне. И ему стоило на этом остановиться.
Так нет же!
— Неважно, что вчера произошло, но для всех ты остаешься девушкой Сергея, и Сокол считает…
Дослушивать я не стала.
Через две минуты вынесла ему список того, что нужно купить. Хлеб, молоко, полкило сосисок, десяток яиц. И поллитровую банку сметаны.
Петрович смерил гостинец недоверчивым взглядом. Принюхался. Ткнул пальцем в белую гущу, облизнул. Затем отер руку о подол длинной рубахи и растроганно хлюпнул носом.
— Я бы и так к тебе вышел, Настюшка.
— А я бы и так сметану оставила. Угощайся.
Домовой уселся прямо на пол, поставил банку между ногами, обутыми в забавные лапоточки, и зачерпнул полную ложку сметаны. Потом еще одну. Потом еще. Хоть кому-то радость.
Я вздохнула.
— Ты поплачь, Настюшка, — посоветовал дедок простодушно. — Поплачь, легче станет.
