Уши в трубочку - Никитин Юрий Александрович (читать книги полностью TXT) 📗

– Да ладно, – проговорил я дрожащим голосом. – Подумаешь, разбудил… Им пора отправляться на охоту.

– Как ты их не боишься?

В ее голосе был восторг. Я отмахнулся:

– Дык это ж просто мыши. Жуков и комаров едят. Правда…

Я запнулся, она спросила встревоженно:

– Что? Ну говори, что? Я вытерплю любую правду! Ты меня уже не любишь?

– Да люблю-люблю, но мыши какие-то особенные… Возникают неожиданно, только что их не было, притом – сразу такой стаей! И крупные, как кабаны… Нет, вообще-то, мелкие, но откуда такая кинетика, как у кабанов, что сбивают с ног?

Но торкесса, удовлетворенная, не слушала, будучи блондинкой, а что мыши не должны сбивать с ног, так это еще по воде виляно, мыши могут все, на то и мыши.

Впереди открылась пещера, показавшаяся Мамонтовой, но мы сделали еще несколько шагов, я понял, что Мамонтова поместилась бы здесь, как мышиная норка в сарае. Издали доносится едва слышное мерное пение, я бы сказал даже – литания, в смысле, ритмичное повторение чего-то знакомого, почти танцевального, но торжественно танцевального, как будто дискотека для папы римского и кардиналов.

Мы вышли, как мне показалось, на балкон королевской ложи, а сама сцена, освещенная множеством факелов, вон там внизу. Внизу в полутьме процессия людей в темных халатах с капюшонами на лицах, я вспомнил, где уже такое видел. Перед глазами замелькало множество картин, сцен, фильмов, статуй, изображений, а литания тем временем звучит все громче, напористее, увереннее, торжественнее. Люди двигаются медленно, каждый несет кресты, я не сразу заметил, что крест вверх ногами, хотя у креста и нет ног, но все равно вверх ногами. Бледно и страшно горят свечи, воздух пропитан запахами ладана, ряс и просвирок.

Длинные бородатые попы встали широким кругом. Вспыхнул зловеще-красный свет, я рассмотрел в центре круга привязанную к черному камню обнаженную молодую женщину. Пышные золотистые волосы в красивом беспорядке рассыпались по камню.

– Извращенцы, – прошептала торкесса.

– Да, – согласился я. – Женщин убивать можно только в постели. Там красивее.

– А так красочнее, – ответила она. – Что-то будем делать?

– Если мы фашисты, – объяснил я, – или там тоталитаристы какие, то бросимся и спасем дуру. Если же демократы, то как можем вмешиваться, подумай? У нас даже негры – афроамериканцы, гомосеки – геи, а педофилы – отцы церкви! Просто будем считать, что каждый получает свое удовольствие. Они – садисты, она – мазохистка. А мы… гм… вуайеристы.

Торкесса покосилась в мою сторону недоверчиво. Справа и слева от нашего балкона тянутся толстые лианы, бесцветные, здесь недостает хлорофилла, но с виду достаточно прочные.

– Я когда говорила насчет твоих самых невероятных сексуальных запросов… не такое имела в виду.

– Надеюсь, – ответил я.

– Я учитывала твой… консерватизм.

– Это не консерватизм, дурочка.

Я подумал-подумал, еще раз подумал, наконец вытащил образок Божьей Матери и повесил на шею.

Торкесса удивленно распахнула прекрасные глаза:

– Ты поверил в Бога?

– Нильс Бор говорил, – ответил я значительно, – что прибитая над дверями подкова помогает даже тем, кто в приметы не верит. А я чту ученых, а не ведущих ток-шоу.

– В ученые пойти, что ли, – пробормотала торкесса.

С пистолетом в руках я высматривал среди сталактитов самые слабые, но чтоб покрупнее, а снизу литания становится все громче, торжественнее. Голоса сплетаются в единый красивый хор восславления всего общечеловеческого в человеке, демократического, получался мощный гимн свободе и освобождению от всех цепей культуры.

Два выстрела прогремели, как орудийные из Большой Берты. Проклятое эхо заметалось в панике, расшибая голову о стены, а два сталактита, совсем не те, в которые я целился, но все равно крупняки, отделились от потолка. Падают, как будто опускаются в воду, так мне показалось, затем тяжелый удар о землю, пещера вздрогнула, на потолке остальные сталактиты задвигались, как будто в Большом театре затряслась люстра.

Попы разбегались, подбирая рясы, один остался распластанным, как камбала. Торкесса свесилась через край, голос ее звенел от ликования:

– Здесь лесенка!

– А зачем нам лесенка? – спросил я.

Но она быстро перебросила ногу через бортик, давая возможность полюбоваться изумительной формой, элегантностью, законченностью линий, затем вторую, все так же грациозно и провоцирующе, извернулась, ухитрившись показать в профиль грудь в самом выгодном ракурсе, и начала спускаться по невидимым ступенькам, все еще держась руками за край бортика.

Я оглянулся, за спиной темнота, оттуда может что-то прыгнуть на загривок, ухватился за лиану, страшновато, но у других же получается и, сцепив зубы, бросился через борт. Мне казалось, что лечу в свободном падении, ужас заледенил внутренности, но затем ощутил вес своей задницы, все больше и больше, а когда перегрузка резко возросла до темноты в глазах, подошвы коснулись пола.

Черный камень в трех шагах, придавленный поп хрипит и скребет конечностями по каменному полу, потом хлопнул несколько раз ладонью, подавая знаки. Я бросился к женщине, ее белое, нежное, как у глубоководной рыбы, тело светится чистотой и невинностью.

– Сейчас-сейчас, – вскрикнул я успокаивающе. – Сейчас развяжу проклятые веревки… Девственница, наверное?

Она судорожно кивнула. Присмотревшись, с изумлением я узнал ту монашку, что вручила мне образок на цепочке.

– Ну вот, – сказал я, – вы меня выручили, а вас тоже…

Она зябко передернула плечами, щеки медленно краснеют под моим взглядом. Потупив взгляд, сказала несчастным голосом:

– Вы сделали больше… Я у вас в неоплатном долгу.

– Не говорите так, – посоветовал я серьезно. – Иначе меня будет постоянно преследовать мерзкое чувство перевыполненного долга.

Она сказала робко:

– А можно я вам верну долг честью?

Я оглянулся на стену. Торкесса уже одолела две трети лестницы, подпустил в голос глубокого сожаления, мне ничего не стоит, а ей приятно:

– Не успеваем, я ж не кролик… гм… а вот спешит моя ревнивица.

Она заплакала, закрыв лицо ладонями, но и сквозь пальцы было видно, как ярко пылают ее щеки.

– Я теперь опозорена навеки!.. Меня все видели голой… Да-да, все!.. Вы же не знаете, кто под этими капюшонами, а там все видные люди… города с той стороны горы. Я предполагаю, что и мой жених, который клялся забрать меня из монастыря, тоже с ними… Я слышала его голос! Не знаю, то ли боялся, что не дадут повышения по службе, то ли еще почему-то, но чувствую себя такой несчастной…

Она протянула ко мне руки, я обнял, она укрыла зареванное лицо на моей груди, я напряг мышцы и постарался раздуть ее пошире.

– Не надо реветь, – сказал я, – полагаю, ваш жених знал, что явимся и спасем!.. Он не знал другого способа всем показать, что у вас самая изумительная фигура во всем городе.

– Но теперь будут говорить, что я такая-растакая…

Я изумился:

– За что? Разве вы сами разделись? Вас раздели насильно! Привязали. Голая и беспомощная, вы ждали… но, полагаю, даже в таком положении видели, что мужчины смотрят на вас жадными глазами, женщины злятся на мужей и стараются отвлечь их, чтобы те не пялились на вас. Ибо понятно, что любой мужчина, посмотрев на ваше тело, уже не сможет смотреть на своих жен, у него перед глазами будет стоять ваше прекраснейшее тело, ваша дивная фигура, ваши широкие бедра с приподнятым задом, узкая талия и такая дивно крупная грудь, что держит форму, не отвисает…

Она подняла голову и смотрела на меня подозрительно, потом в заплаканных глазах появилось расчетливое выражение.

– Вы так думаете? – спросила наконец.

– Точно! – сказал я с жаром. – Вспомните, как смотрели мужчины.

– Да вообще-то припоминаю, – сказала она. – Хотя я все высматривала моего жениха… или хотя бы мэра города, но видела, как роняют слюни даже почтенные мужи, как подростки. Я их, почтенных, знаю по повадкам. Я ведь берегла только девственность, как вы понимаете, а все остальное я знаю в совершенстве, в монастыре свободного времени хватает, к тому же одна делегация за другой, всевозможные почетные гости…