Уши в трубочку - Никитин Юрий Александрович (читать книги полностью TXT) 📗
Послышались быстрые шаги, мы оглянулись, будто застигнутые врасплох. Торкесса подбегала возмущенная, злая, как кобра. Монашка застеснялась и прижалась ко мне крепче. Я сказал торопливо:
– Лилея, вытряхни из рясы вон того попа!.. Нашей спасенной как раз по росту.
– И по фигуре, – мстительно добавила торкесса.
Тяжелую глыбу сбросила пинком, на что только не способна разгневанная женщина, попа раздела в мгновение ока. Я поймал рясу в воздухе, монашка застенчиво отодвинулась, повернулась спиной, давая возможность полюбоваться на безукоризненную линию спины, тонкий стан и высоко вздернутые пышные ягодицы на длинных стройных ногах. Я помог ей надеть, как шубу, она приняла мою помощь с грацией королевы, обернулась и посмотрела на торкессу уже другим взглядом, холодновато-оценивающим. И, похоже, как-то догадалась, что той еще не удалось меня использовать в естественных целях гормонального равновесия. По губам скользнула победная усмешка, словно намекала, что уж мы-то успели, успели.
Торкесса вспыхнула, побелела, начала лиловеть, я сказал торопливо:
– Пойдемте к выходу!.. Конечно, даже в такой глуши люди находят чем развлечься от скуки, но я привык к несколько другим играм.
Они оглядывались на попа, тот остался лежать навзничь, руки широко раскинуты, будто щас обнимет весь мир, извечная мечта церкви, пасть распахнута, обнажая крупные желтые зубы хищника, борода лопатой, на груди широкий восьмиконечный крест.
– Катакомбная церковь, – определил я знающе. – Офшорное отделение… Правда, у местных свой устав.
– Скорее в главном офисе не знают, чем торгуют в отделениях, – сказала торкесса. Бросила свирепый взгляд на монашку. – Или что за цирковые представления разыгрывают у катакомбного алтаря… Язычники!
– Скорее простое сближение, – предположил я. – Запад и Восток сближаются на высшем уровне, а эти сближаются на… своем. И все в благородных целях дать отпор наступающему исламскому миру. Пойдемте, надеюсь, дождь прекратился.
За пределами пещеры камни блестят, отполированные, вымытые, вычищенные, а небо сияет неслыханно синее, победно-яркое. Даже солнце, умытое грозой, светит задорно и молодо.
Мы вышли в этот юный мир, ливень омолодил абсолютно все, трава стала по-настоящему зеленой, яркой, а камни обрели цвет: в каждом оказались вкрапления розового, красного, синего, даже зеленого, иные просматриваются в глубину, словно наполовину из стекла, наши легкие жадно заглатывают чистейший безнитратный воздух.
Женщины не смотрели друг на друга, общались только со мной, а я, чтобы выскользнуть из неприятного положения, поступил чисто по-мужски, смылся. Обе остались позади, а я, делая вид, что погнался за яркой бабочкой, убежал вперед, что-то горланил, чтобы не слышать возмущенные крики торкессы, и так, держась на почтительной дистанции, добрался с ними до деревни.
Там остановился поболтать с дворецким о политике, он в деревне за войта, что значит – староста, мои женщины наконец показались на околице, я вздохнул с облегчением: еще не дерутся, разговаривают. Или уже отодрались.
Парень сообщил, что машину отремонтировал, все в порядке, ехать можно, но не стоит, солнце заходит, а ночью на дорогах опасно, да и время непростое, все-таки пятница тринадцатого числа, полнолуние…
Пришлось снова ночлежничать, я было устроился в отведенной мне удобной комнатке, как послышался стук в дверь. Отворил, не забыв приготовить пистолет, но это торкесса и Виола, монашка. Она успела сменить поповскую рясу на изумительной формы старинное платье, почти полностью открывающее грудь и приподнимающее чем-то таким зад, словно там привязана диванная подушка.
– Привет, – сказал я, пропуская их в комнату, – честно говоря, я приготовился к объятиям Морфея… Нет, не совсем греческая любовь, это я так, оговорился… Просто завтра вставать рано.
Они молча смотрели на меня, монашка потупила глаза, ее нежные щеки окрасил стыдливый румянец, начал разгораться все жарче и жарче. Я ощутил недоброе, потуже затянул пояс и сказал настороженно:
– Ну, признавайтесь, что сперли?
Щеки монашки стали совсем пунцовыми. Торкесса сказала нежным голосом:
– Дорогой, мы с Виолой переговорили… и решили тебе помочь. Помочь в твоих проблемах. Позволь нам тебе помочь в твоих проблемах и затаенных желаниях! Ну позволь. Мы все сделаем, чтобы удовлетворить все-все твои самые затаенные сексуальные фантазии.
Я отступил, прижавшись спиной к стене, ответил затравленно:
– Да нет у меня никаких фантазий! Тем более затаенных. Я вообще человек без фантазии. Просто ставлю на четыре кости и… Девочки, вам задурили голову, а вы поверили!.. У мужчин проблем не бывает, и о бабах не думают. Вовсе. Думают о них бабники, мандастрадатели, лизуны, извращенцы, слабаки, импотенты, всякие перверсники, но – не мужчины!
Монашка широко распахнула глаза, а торкесса сказала тем же голосом, словно пела заученную арию, даже грохот железнодорожного состава, проносящегося рядом по костям Анны Карениной, не заставил бы сбиться с такта:
– Но мы можем разгрузить тебя… О, какие твердые, блендомедом пользуешься?.. Мы все сделаем для тебя… Может быть, у тебя с двумя получится лучше… или вообще получится…
Я прорычал, чувствуя, что еще вот-вот, и дам ей по дурной все же морде:
– Заткнись, дура!.. Ты что же, думаешь, что, если не сую тебе под нос свои гениталии, у меня их нет? Или они не в порядке? Как раз все в порядке, потому и не зацикливаюсь… У мужчин всегда есть нечто выше, чем ваши дырки. Я и так… уже хрен знает что, я не человек… потому что стараюсь быть, как все… как все это жрущее и срущее стадо!.. И так молчу и даже стыдливо хихикаю, когда парни при мне целуются и начинают друг друга лапать и сопеть, одобрительно крякаю, когда жена моего друга при мне трахается с другим моим другом, молчу и соплю в тряпочку, когда внучек трахается с бабушкой, когда папа предпочитает иметь собаку, чем жену и даже ее подругу… Я молчу, будто это в самом деле шик: эксгибиционизм, вуайеризм, садизм или мазохизм, а вовсе не больная психика… но сам я не могу трахать все, что движется и не движется!..
Монашка испуганно промолчала, но торкесса округлила большие голубые глаза.
– Но почему, дорогой?.. Я буду… мы будем делать для тебя все! Все твои самые затаенные фантазии… Разве это не в природе мужчины – трахать все, что перебегает дорогу? Или прячется под камешком?
– Это в природе скота, – прорычал я. – Скота!.. Скота, понимаете, две дурехи?.. Да, я – скот, сам знаю! Но я и человек, дуры! Этот человек в постоянной борьбе с этим скотом. Я и так поддался ему во многом, но… этот культ траханья меня достал, достал, достал! Не проще ли зайти в ванную и сбросить излишек? Если надо, поставь фотографию крокодила, как говорится: глаза боятся, а руки делают… Или какой-то девицы, если старомоден. Нет, я не упаду до того, что простое траханье возведу во что-то… стоящее. И душу дьяволу за ночь с тобой или всеми бабами мира – не отдам! Вот не отдам – и все. Пошел он на хрен. Все, свободны. Вы что, не понимаете, что пришли и предлагаете мне такую малость, такую малость… а носитесь с нею как хрен знает с чем!
Монашка испуганно хлопала глазами, а торкесса сделала осторожный шажок назад, глаза как блюдца:
– Дорогой, если тебе надо для сексуального удовлетворения… покричать на нас, покричи! Если хочешь, даже ударь. Можешь связать нас…
Я плюнул, вытолкал их за дверь и запер на два засова.
