Пять имен. Часть 2 - Фрай Макс (читать полные книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
— Он будет спать рядом со мной. — сказал Анджело.
— И чем все это по-твоему кончится? — спросила монна Джемма, наливая в черепок теплого молока.
— Он будет жить с нами всегда. — сказал Анджело и макая палец в молоко стал учить щенка пить.
Монна Джемма, рассудительная супруга сера Андреа, решила, что в доме, где тесно семерым детям, вряд ли станет просторнее, если прибавить еще и собачьего отпрыска и хотела было заставить сына отнести звереныша туда, откуда он его взял, но Анджело Феличе, которому в ту пору было одиннадцать лет от роду, немедленно поднял такой крик, что слышно было на Старом Мосту, Новом Рынке и вершине горы Сан-Миниато.
Плача, мальчик уверял мать, что честно выменял щенка у торговцев виноградной водкой на Виа Гибеллина.
Ясное дело, что с этих слов внимание монны Джеммы было перенесено со злополучной собачки на
иные вещи, а именно — что же ее малолетний сын делал у торговцев водкой, таким образом щенок остался жить во дворе дома Феличе.
Отец Анджело, почтенный прохвост и травленый жох, сер Андреа, когда вернулся на обед из мастерской, рассудил, что щенок слишком мал, толком не умеет есть сам и без матери скоро околеет. Да и зная беспечный норов своего младшего сына, скорняк был уверен, что Анджело, капризник и красавчик через пару дней оставит щенка, как надоевшую игрушку.
Но не тут-то было: Анджело дневал и ночевал подле щенка, выкармливал его тюрей и ходил за ним, как за недоношенным младенцем.
Зверек, даром что недавно открыл глаза, уже умел ворчать и порой кусал Анджело за пальцы до крови — но мальчик терпел и прощал ему.
Сосед-нотарий, по имени Гильельмо Гильельми, любитель античности, крючкотвор и въедливый человек окрестил звереныша Базилевсом.
И все шло гладко, пока монна Джемма не заметила, что уже к полугоду Базилевс вырос чуть не с доброго теленка и на сем, похоже, не остановится.
Но монна Джемма, отличавшаяся кротостью Разумной Девы, молчала до поры-времени, но по прошествии года прямо сказала сыну:
— Аньоло, дитя мое, довольно с нас того, что соседи перестали ходить по нашей стороне улицы, и даже твои сестры и братья опасаются бегать ночью на двор по нужде. Довольно и с меня того, что всякий раз, когда твое чудовище приносит на крыльцо разорванного соседского куренка или кошку, я ожидаю, что следующим подарком из его клыкастой пасти будет лодыжка нотария Гильельмо Гильельми. И хотя между нами говоря, сер Гильельми, фанфарон и взяточник, быть может и заслуживает такой расправы, но как христианка, я не могу пожелать ему злого удела. Сколько раз, когда отец хотел тебя выпороть, причем справедливо, ты прятался за своим волкодавом и безнаказанно показывал своему родителю и повелителю язык и прочие достоинства, которыми тебя в избытке наградила природа, а сколько раз я твердила тебе, что мальчику в твоем нежном возрасте грешно столь часто показывать зад кому бы то ни было. Так что выбирай: либо из твоего Базилевса наварят славного мыла для вящей бархатистости женских ручек, либо ты вместе с ним отправишься в деревню к своей тетке Коломбе, которая немощна и дурна головой, она одна растит сынка примерно твоих лет, который ничем не лучше матери, то-то вы подружитесь. А бедняжке Коломбе нужен помощник. Не думай, что я посылаю тебя в деревню надолго, но думаю, что одно лето проведенное в разумных трудах и утехах пойдет тебе на пользу. Да и Базилевсу придутся по вкусу просторные рощи и охотничьи тропы, чем каменья душного города.
Анджело решился впервые покинуть отчий кров и прекрасную монну Флоренцию, вместе с черным Базилевсом, фьезоланским пастушьим псом, который полюбил его.
Новелла 21. О брачной ночи в мертвецкой Милосердия
Самыми нелепыми суевериями одержимы души тех, кто по роду полуночной склонности или избранного ремесла связан со смертью.
Разве врачи не обставляют шаманскими ужимками и латинскими заклинаниями простейшие процедуры и операции, эти истребители пиявок и паладины припарок и клистиров каждый свой шаг и жест преподносят больному и его родне, будто мистическую розу, не произрастающую в розариях профанов.
Не отстают от лекарей и базарные трюкачи, которые танцуют на проволоке, всякий миг рискуя сорваться с высоты на камни, как Симон Маг. Этот блудный и опасный народ носит под пестрыми пелеринами загады, заклинания и мрачные приметы, будто античные авгуры и гаруспики, читавшие будущее по птичьему полету и дымящимся внутренностям жертвенных животных.
Вряд ли сыщется хоть один наемный солдат — богохульник и рубака, который не носил бы под нагрудными латами наговорный образок с частицей мощей или волосяной амулет против внезапной смерти, каждый городской палач нарекает крестильным человеческим именем свой меч, никогда не натянет левый сапог прежде правого, и отправляя на тот свет отцеубийц, растлителей и еретиков, не забывает завязать несчастным глаза непроницаемой полотняной лентой, чтобы отчаявшаяся жертва не метнула, подобно отравленному ножу, предсмертный взгляд, полный сглаза и проклятия.
После перечня этих суеверников и шептунов, что и разговору о могильщиках, хоронильщиках, наемных вопленицах, сторожах покойницких домов, гробовщиках и старухах, знатоках сохранительных бальзамов для мертвых тел, съемщиках посмертных масок и старухах, обмывающих мертвецов. Все они есть спутники обыденной городской смерти, которая ежедневно ведет свои записи в Книге Мертвых Флоренции, они отличаются вечным подпитием, настороженной прозорливостью, нутряным чутьем и склонностью к дикообразным фантазиям, тем более вредным, что им сочувствуют старики, малолетние дети и легковерные женщины, которые ближе к вратам смерти, чем рассудительные мужчины в пору зрелости и ясности мысли.
Отуманенный поминальными возлияниями разум челядинцев смерти охотно развязывает болтунам языки — и робкие вдовы, прибиравшиеся на могилах мужей и родителей, разносят по городу на долгих подолах подслушанные невзначай полуистлевшие побасенки о проделках мертвецов.
Разве вы еще не знаете, что по безлюдным дорогам в безлунные ночи крадется безликая белая женщина с колыбелью за плечами, а мириады звезд есть ни что иное, как множество душ, освещенных светильниками в кирпичных могилах Нильской Дельты, души эти колеблются на ветру в поминальных ладьях, наслаждаясь покоем и ладанными ароматами и каждая душа похожа на маленькую птицу с улыбающейся человеческой головкой.
Разве ни разу не видали вы, в предрассветной прохладной мгле над великим безмолвием влажных садов проплывают люди — облака, извлеченные посмертной волей из озера Ло, куда впадают, как туманные реки, все произнесенные со времен праотца Адама слова, из свинцовотемных волн которого взамен испаряются, дымясь клубами, сновидения и мысли. Люди-облака обитают в четырех или шести частях вселенной или же в безымянном городе у моря, и паутинно проплывая в ленивом мареве лакомятся нашими сновидениями и дремными вожделениями, мимолетно срывая их благоуханные плоды, как капризные растленные дети ощипывают, лежа во взрослом алькове, ягоды октябрьского винограда, насыщенные снотворными соками.
Разве вы не слышали спросонок, как тонкогласно рыдают удавленные безумными матерями младенцы в преддверии склепа Святого Эньяна в ночь Четырех ненастий?
Разве бретонские купцы, привозящие на съезжие дворы и тончильные склады сукна, не рассказывали вам, как громыхает по лунным трактам повозка Короля умерших Анку, и его белые волосы развеиваются по ветру, а голый остов головы вращается вокруг своей сухой оси, чтобы обладатель его видел все и везде, испытуя иглами неумолимого взгляда волчьи течения полнолунной ночи.
Разве вы, красавицы флорентинки, объятые тонким сном, под веянием легких тканей балдахинов, охраняющих девственные постели, ни разу не вздрагивали мучительно, различив издали стук подков коня, мертвого слепого жеребца, опутанного по всей атласной шкуре разветвленными сетями гнилушечно мерцающих вен, в седле ватной куклой болтается мертвый жених, и гулкий конский топ все ближе, ближе, ближе — и нет у красавицы лишнего мгновения, чтобы поднять томную гладкую руку для охранительного крестного знамения.
