Пять имен. Часть 2 - Фрай Макс (читать полные книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
и позабыли о беседе, шла Страстная неделя, и все были истощены постом, бдениями и муками покаяния.
А монна Оливия так горевала, что несколько дней спустя и вовсе слегла, начался озноб, кровотечение и жар.
Супруг ее и приглашенный лекарь опасались самого дурного исхода — ее уложили в окуренной ладаном комнате с закрытыми ставнями и приставили сиделку.
Маэстро Никколи, узнав о беде, провел ночь, не смыкая глаз, а наутро, как говорили, продал один из сундуков, а на вырученные деньги нанял десяток расторопных парней из деревни, из тех, что умеют выполнять любые поручения и при этом держать язык на привязи.
Гостиница "Встреча в Эммаусе" опустела, почти все постояльцы
удалились ко Всенощной.
У постели несчастной монны Оливии осталась лишь монашенка да помощник лекаря, парень ленивый и глупый.
Он, было, заснул, но пугливая монашенка разбудила его и послала посмотреть не горит ли что-ее потревожил запах гари, который пробился даже сквозь плотно запертые ставни.
Вернувшись, помощник лекаря сказал монашенке, что уборщики в церкви святого Галла сжигают накопившийся за зиму сор и прежней осени листву, так что тревожиться не о чем. С тем оба — и лекаренок и нерадивая сиделка, приложившись к бутылке, задремали, забыв о своих обязанностях перед болящей.
— Мое дитя не увидит света, — так шептала монна Оливия, сжимая нательный образок в побелевшем кулаке — мое дитя не увидит цвета граната.
И смертный пот выступил на челе ее и над прекрасной излучиной губ.
Наутро несчастная услышала протяженный и радостный звон — разбужен был колокол дель Леоне и колокол дель Попполо, все колокола Флоренции выговаривали воскресшего Христа, звон был волнообразен и велик, а монна Оливия плакала, слушая смерть в женском чреве своем.
Солнце, казалось, не встало в тот день над Флоренцией и небеса праздника были низки и тяжелы.
Спала сиделка в изголовье, глухая, как валун.
Монна Оливия приподнялась на ложе и закричала в последней муке:
— Отворите окна, отворите окна, моему сыну душно в тюрьме!
Монашенка заполошно вскочила и раздвинула ставни — но тотчас отшатнулась с воплем.
Вся спаленка монны Оливии наполнилась дивным светом, подобным живоносному сиянию постоянного пламени, и сияние это было рассеянно словно бы в дымке, даровавшей теплые слияния светотени, розовые, багряные, румяные отсветы уподобились гармонии хора. Алозолотное половодье света переливалось в лад глаголу колоколов.
Монна Оливия, забыв о болезни, встала с постели, и хватаясь за стены, вышла из дому босая и простоволосая.
За одну ночь гранатовый сад наполнился сотнями алых жарких цветов.
И каждое дерево клонилось и полыхало на пасхальном ветру, как неопалимая купина.
У подножия стволов еще тлели кольца костров, прогревавших землю, а вдали, у самой ограды наемные люди, стоя на длинных лестницах, снимали свитки, которыми для тепла оборачивались ветви.
Маэстро Никколи подошел к монне Оливии, которая плакала и смеялась, и поддержал ее под руки, набросив ей на плечи дорожный плащ камальдульца — ведь беременная вышла в одной нижней рубахе.
Монна Оливия разглядела, что почти на каждой развилке гранатных деревьев, виднеются подвешенные страницы книг, эти листы и согревали бутоны.
Буквенная вязь и полихромная сусаль миниатюр сопрягалась с лепестками, живое черпало силу в рукотворном и нельзя было разобрать, где узорная заглавная буквица, где новорожденная завязь.
Маэстро Никколи вскоре покинул гостиницу, сказав, что ему нечем платить за постой, он продал последнее, что было у него-бесценные книги, приобретенные в долголетних странствиях.
Ведь маэстро Никколо Никколи, книжник, пришедший в Тоскану из дальних краев и времен, все свое состояние пустил на приобретение манускриптов, которые медленно тлели в затхлости иневежестве монастырских библиотек, как благородные заточники — в подземелье.
Монна Оливия и ее супруг просили маэстро Никколо остаться в гостинице без всякой платы, но он отказался, предпочтя остаться нищим во дворе своего прежнего дома, ближе к основному собранию книг, которые уже не принадлежали ему.
В положенный срок монна Оливия родила здорового и крепенького младенца, маэстро Никколи согласился стать крестным.
Впоследствии дитя росло полнокровным, буйным, полным радости жизненных соков, как цвет граната.
Если кто выкопает цветущее гранатное деревце и принесет его в каменные покои и замкнет на замок и расставит ловушки для приходящих — сможет ли он насладиться цветением хотя бы неделю.
Нет — без ласки земли и солнца погибнут цветы и иссохнут ветви. Так и запертая книга медленно умирает без читателя, и некому снять животворный плод радости и мудрости. Многие из тех, кто замыкает библиотеки, содрогнулись бы, если бы смогли услышать, как стонут в изнеможении плененные начертанные слова, подобно женщине, которая не может разрешиться от бремени. -
Так говорил маэстро Никколо Никколи, сидя у привратного столба во дворе своего проданного дома с деревянной чашкой для подаяния на коленях.
И рядом с нательным крестом глубоко под ветхим одеянием он скрывал свое последнее сокровище — почерневший от времени обломок каламуса — тростниковой флейты пана. Знак обмена. И знак охраны.
Новелла 20. О фьезоланских пастушьих собаках
На тучных пастбищах по склонам фьезоланских холмов то под облаками, то под звездами блуждают многочисленные стада тонкорунных овец с черными мордами. Их серебристое руно славится далеко за пределами Тосканы, и для того, чтобы сохранить драгоценные стада от волков и лихих людей, пастухи издревле разводят особую породу собак.
Одни говорят, что порода эта берет начало от совокупления одичавшего кобеля, из тех, что преследовали беглых рабов, и Капитолийской волчицы, вскормившей Ромула и Рема, другие утверждают, что родоначальниками Черных пастухов Фьезоле были персидские боевые псы, неведомо как и когда доставленные на италийские берега.
Фьезоланские псы отличаются злобностью и неуживчивым нравом, они необычайно велики, их головы тяжелы и грузно вылеплены природою, как у гербовых медведей. Жесткая шерсть черна, клочковата и густа, псы эти наделены поистине могучей и сокрушающей силой и выносливостью — так дитя девяти лет может без труда прокатиться верхом на подобной собаке, если она позволит это.
Во время зимовки стад псы дичают, и, случается, нападают на путников, но никогда не ходят стаей, как ненавистные им волки, а всегда по одиночке.
Чтобы псы не резали овец, пастухи каждый вечер выставляют на пастбище котлы с дымящимся кормом, а затем уходят, опасные звери в зимнюю пору не едят рядом с человеком.
Если фьезоланский пес признает человека своим хозяином, более надежного защитника не сыскать.
Но даже признавая хозяйскую руку, гордый зверь всегда будет идти на расстоянии от своего господина и не возьмет у него из рук никакого лакомства — все придется класть на землю.
В том случае, если хозяин погибнет раньше своего пса — фьезоланский пастух вовсе покидает людей, живет особняком и может сделаться опаснее волка, потому что не боится огня и окрика, такого пса крестьяне называют «вдовцом» или «вдовой» и стараются уничтожить прежде, чем он учинит потраву среди людей или скотины.
Анджело Феличе, младший сын скорняка, скупщика краденого и темного человека Андреа Феличе, которого хорошо знают в квартале Ольтрарно, в один прекрасный день принес в дом молочного щенка черной масти и вытряхнул его из подола длинной рубашонки прямо посередине кухни.
— Мама! Дай ему молока. Он хочет есть. — упрямо попросил мальчик, зная, что мать никогда не откажет ему — последышу и баловню.
— И что же он будет делать, когда поест? — спросила монна Джемма, подперев руками бока.
