Альвийский лес (СИ) - Пасценди Доминик Григорьевич (книги онлайн полностью .TXT) 📗
Уаиллар едва успел выхватить своё полукопьё-полумеч и отскочить от второго всадника, заодно ткнув его в подмышку, под занесенную руку с мечом. Оружие вылетело у воина аиллуо из рук, и он завертел головой в поисках чего-нибудь взамен — при этом уже держа в руках наготове два своих аэ. Он успел ещё крикнуть, чтобы женщины прятались под телегами, когда из дыма выскочил ещё один всадник. Только природная ловкость и реакция спасла Уаиллара от гибели, он буквально свернулся в кольцо, пропуская копьё мимо своей груди, и еле успел отскочить с пути коня. Животное, правда, пришлось убить, разрубив ему ножами горло. Всадник, промахнувшись копьём по Уаиллару, попал им в соседнюю телегу. То ли из-за этого, то ли из-за судорог смертельно раненного коня, он тяжело грохнулся на телегу, где Уаиллар его и прикончил.
Последовала очень короткая пауза, которую воин аиллуо сумел использовать: он выдрал из кобур, висевших на двух убитых им конях, аж четыре громотрубы, которые все оказались уже взведёнными. Поэтому следующие три всадника, вылетевшие на него, получили по заряду картечи в голову и не пережили этого.
Только теперь Уаиллар смог подойти к Оллэаэ, которая лежала в луже крови рядом с их повозкой, мотая головой и дёргая ногами. Левая рука её была отрублена вовсе, вместе с лопаткой. Из раны торчали осколки костей и видна была серая верхушка лёгкого. Женщина была в сознании, но говорить не могла, только хрипела и умоляюще смотрела на Уаиллара. Воин наклонился низко над ней и поговорил, как положено, чтобы подарить ей лёгкую смерть — это было всё, что можно было для неё сделать.
И тут он почувствовал, что теперь у него есть настоящие враги: не соперники из соседнего клана и не случайные круглоухие, с которыми сражаются ради чести, а враги смертельные, рождающие в душе не азарт воина, а глухую, тяжёлую ненависть, утоляемую только убийством. Женщины аиллуа очень редко умирают насильственной смертью: обычно от зубов или когтей случайного хищника, зазевавшись или оставшись без охраны вне своего аиллоу. Про это всегда долго рассказывают под Великим Древом, чтобы дать урок молодым. В памяти кланов есть и случаи, когда потерявший себя воин убивал женщину, которая не согласилась стать его женой; это бывало иногда с лаллуа. Но такого больше не считали частью народа аиллуэ: он подлежал мучительной смерти. Нельзя убивать членов своего клана, но убивать женщин — это преступление ещё страшнее.
Ни один из воинов аиллуо не мог бы остаться спокойным, увидев насильственную смерть женщины. Не остался и Уаиллар, тем более, что павшая Оллэаэ была для него одним из очень немногих членов его собственного крошечного клана. Он принял на себя ответственность за всех троих женщин, за уже рожденного уолле и двух нерожденных — как воин, но и как Великий Вождь, поскольку у них другого Великого Вождя не было и быть не могло.
И теперь его долг был — кровью многокожих, напавших на их колонну, залить свой промах, то, что он дал возможность лишить женщину жизни.
Уаиллар выдернул своё копьё из тела многокожего, пристроил его в перевязь, вытащил из сбруи убитых им всадников ещё две громотрубы и решительно рванулся туда, где гремело, звенело и лязгало.
Глава 9. Дорант
— Зачем они это сделали? — В недоумении спросил Император, разглядывая войско, выстроившееся меж двух холмов поперек долины, по которой шла Императорская дорога. — Я не очень разбираюсь в военном деле, но меня чему-то учили. И даже я понимаю, что им достаточно было засесть в крепости, и у нас не было бы выбора: или осадить их и потратить время, или идти в обход.
— Точно, ваше императорское величество, вы очень проницательны, — отметил Кинтан Горжи, стараясь держать тон хвалебный и в то же время не подобострастный. Получалось у него не очень, лучше бы он говорил с Императором как с обычным человеком: не звучало бы тогда в его речи фальши, которой на самом деле в душе бывшего гуасила Моровера не было. Он всего лишь никак не мог привыкнуть к тому, что разговаривает не просто в присутствии столь высокой особы, но с нею самой. — Если бы мы мимо прошли, они бы начали нас щипать с тылу, и недалеко мы ушли бы, с таким-то у них превосходством в числе.
Дорант, разглядывавший разворачивающуюся перед ними картину в подзорную трубу, произнёс неторопливо:
— Нам сильно повезло: у них командует дука Таресс — видите вон там, на взгорке пёстрое пятно? Это его цвета. Он, наверное, последний, кто в Марке ходит в одежде цветов своего рода. Я его знаю лет пятнадцать, еще с кирнийской кампании. Самовлюбленный честолюбивый дурак. Вице-король это быстро понял и посадил его наместником в Сайтелерском гронте, подальше от тех мест, где надо воевать. Кстати, он и в хозяйстве ничего не понимает, если бы не секретарь, тут вообще бы всё пришло в запустение. А сейчас, видно, ему кто-то рассказал, что ваше императорское величество идет с небольшими силами, из которых две трети вообще дикари. Он и решил нас быстренько разгромить, славу воинскую приобрести, а ваше императорское величество доставить в клетке в Акебар. Зная его, думаю, что он сейчас прикидывает, что надеть к триумфу, когда его будут чествовать как спасителя отечества.
— Вы беспощадны, комес, — смеясь, заметил Император.
— Дураков — не люблю, ваше императорское величество.
Юноша дернул щекой: титулование в устах Доранта его раздражало, хотя на людях было неизбежно.
— И что теперь, комес?
— А теперь он сделает еще одну глупость: будет атаковать первым. И похоже, одной конницей — посмотрите, что они делают!
Действительно, с холма, где они располагались, было хорошо видно, как в середине долины, фронтом шагов в тридцать, строилась латная конница — на взгляд, с полсотни человек. Похоже, дука Таресс вытащил всех дворян, у кого сохранились доспехи и копья. Легкая конница, числом до двух сотен, состоящая из дворян победнее или поумнее, стояла на правом фланге неприятеля, то есть на левом от Доранта и прочих, тоже выдвинутая вперед за довольно жидкую линию пехоты. Пехота же не впечатляла: в ней по центру выделялись неплохо экипированные, судя по блеску кирас, городские стражники — небольшой кучкой, плохо державшейся в строю, — а остальные были явно наспех вооруженным ополчением из местного случайного люда, которое даже строя толком не держало. В подзорную трубу было заметно, что люди противника полны энтузиазма, отчасти объясняемого употреблением напитков, а отчасти тем, что командование их, по-видимому, накрутило на легкую победу над немногочисленным сбродом, сопровождающим "самозванца".
Впрочем, пехоты было до тысячи, и при умелом командовании они были бы опасны.
Артиллерии у дуки Таресса вовсе не было.
Дорант оглядел своих. Пехота, состоящая из спешенных стражников и добровольцев Кармона и Моровера, людей Красного Зарьяла, пеших гаррани, вооруженных огнестрелом, насчитывала чуть больше четырех сотен, которые уже почти закончили строиться в две шеренги посреди долины, шагах в пятистах от неприятеля. По качеству она была лучше, чем у противника, по двум причинам: во-первых, трезвая, а во-вторых, все-таки хоть немного, но обученная и сколоченная, что стоило Доранту и Харрану, а потом и ньору Горжи, большого количества пота. Да и огнестрел имел в ней каждый, в отличие от ополченцев дуки Таресса. Сейчас императорская пехота как раз этот огнестрел готовила к бою.
Позади пехоты лихорадочно разворачивались четыре пушки, на которые была основная надежда. Поскольку дука Таресс любезно показал, где намерен нанести основной удар, пушки там и разместили, прикрыв на время строем пехотинцев.
Дорант не обольщался: его пехота не удержала бы удар копейной латной конницы, до нормальной терции их было учить и учить, и если бы пришлось заставлять их тащить тяжелые пики, половина бы рассеялась еще до Моровера. Но огнестрел и пушки (а главным образом, немногочисленность и явная необученность тяжелой кавалерии дуки Таресса) давали неплохой шанс. Тем более, что Дорант поставил во главе пехоты Калле, и даже отдал тому свою нежно любимую четырёхстволку.
