Золотая свирель - Кузнецова Ярослава (книги без сокращений .txt) 📗
А это значит… это значит, что я могу входить в грот без свирели. Сей факт Амаргин пытался донести до меня в том… то ли сне, то ли уроке. Именно это я и должна была сделать "сама, одна, без посторонней помощи". И то, что мне это удалось, оправдало потерю свирели. А мне это удалось, без сомнения. Я не застревала в подводных лабиринтах, я прошла этот лабиринт насквозь и вынырнула в мертвом озере.
Точно. Амаргин ясно дал мне это понять.
Для него ведь не свирель важна. Амаргин к свирели вообще никакого отношения не имеет, просто так оказалось, что ирисов подарок способен открывать скрытое и находить спрятанное. Сам Амаргин входит и выходит из пещеры просто раздвигая камень руками, словно это не камень, а шатровая ткань. Неужели и я так могу? Или мне каждый раз придется нырять в подводную нору?
"Не дорога ведет тебя, а ты идешь по ней"…
Нет. Подводная нора — это только дорога. Одна из дорог. И свирелька моя золотая, бесценная, пропавшая — тоже только одна из дорог. И раздвинуть скалу руками, словно шатер, без заклинаний и других волшебных подпорок — это тоже дорога, просто самая короткая. Почему бы и нет?
Почему бы и нет, черт побери?!
Бомм! Бомм! Бомммм….
Дин-дилин, дилин… дилин…
С высоких серо-розовых башен замка потек медлительный полуденный звон — вниз, через перекаты крыш, через ступени улиц, через пеструю рыночную площадь, по пути подхватывая чаячьи голоса разбуженных колоколен — вниз, вниз, разливаясь по кварталам Козыреи, горячим маслом стекая сквозь бойницы стен, выплескиваясь из распахнутых ворот в порт, на длинные причалы, на корабли и лодки, в зеленую, запертую приливом воду Нержеля.
Белесое слепящее небо подернулось пепельной дымкой. Концом шали я вытерла вспотевший лоб.
— Гроза идет, — сказал Пепел, глядя в мутную даль за громадой Бронзового замка.
— Гроза?
— А ты разве не чуешь? Вон оттуда идет, с юго-востока. До ночи здесь будет.
— Смотри, народ уже впускают. Пора.
С последним ударом толпа загомонила и заволновалась. Большие, усаженные бронзовыми бляхами двери в здание суда неспешно разошлись на две половины — толпа потоком хлынула внутрь.
— Пепел! — Я схватила певца за рукав. — Для тебя осталось одно доброе дело. В этом узелке деньги, передай их ратерову отцу. А если не сможешь передать — заплати за мальчишку сам, хорошо?
Пепел взвесил узелок в руке:
— Ого! Сколько же здесь?
— Шут его знает… не считала. Вообще-то ты прав, Ратер говорил, нужно пятьдесят авр, а здесь значительно больше. Давай-ка отсчитаем, а остальное Хелду отдельно отдадим, чтобы он потом свой паром обратно выкупил.
Мы отошли еще дальше за угол, где развязали узел и Пепел отсчитал в свой тощий кошель столько, сколько требовалось. Полегчавший узелок я оставила при себе.
После ослепительного полдня зал суда показался мне мрачным темным подземельем. Народу внутрь понабилось — не протолкнуться, люди копошились и ворочались в полумраке, и все это напомнило мне миску, полную свежевыкопанных садовых червей, готовых для рыбалки. От такого зрелища кому угодно дурно сделается.
— Отсюда ничего не видно, — пожаловалась я.
— Держись за мной.
Пепел вдохнул поглубже и стал протискиваться на другой конец залы, где тускло светилась пара окон. Почему-то там голов было меньше. Оказалось — цепь. Где-то около четверти зала отгораживала толстая черная цепь на столбиках, оба ее конца охраняла пара стражников с деревянными мордами; за цепью, словно в храме, находилось возвышение, а на возвышении — длинный, во всю торцовую стену, стол.
За столом, ровно посередине, восседал сухонький мятый старичишка в круглом колпаке и алой мантии. На столе курганами громоздились бумаги, и бумаг этих было что-то уж слишком много. Неужели все эти дела они собираются рассмотреть сегодня?
Громоздкий стол был несомненно велик старичку в алой мантии, и кресло судейское, резное, тоже было ему велико. Старичок привычно маялся в этом кресле, словно вошь на гребне, и очевидно было, что он заранее ненавидит всех скопом — и преступников, и потерпевших, и свидетелей, и просто зевак, и вообще весь белый свет. Страшненький был этот старичок, ядовитенький… вроде осенней поганки.
Сбоку от стола, на низенькой табуретке, сидел, положив доску на неудобно вздернутые колени, обморочно бледный юнец с воспаленными глазами и теребил очиненное перо.
Я заозиралась: где же заключенные? Истцы где? И где, собственно, паромщик?
Лица толпы сливались в какую-то кашу. В зале сгущалась духота. Деревянные физиономии стражников блестящим лаком покрыл пот. Экое проклятье, суд еще не начался, а дышать уже нечем. Не удивительно, что старикашка похож на заветрившуюся маринованную брюкву, а мальчишка-писец — на несвежего утопленника.
Судья торжественно продул нос, крякнул, повозился и сказал, вроде бы ни к кому не обращаясь:
— Ну, сначала мелочь…
Писец привстал. Сгреб со стола стопку пергаментов.
— Газар по прозвищу Полпальца, — прочитал он нараспев, высоким и одновременно глухим голосом. — Обвиняется в побитии осьмнадцати горшков и ударянии мастера-горшечника из деревни Белобрюха, по морде палкою…
— Не по морде, а по личности, ковыряло! — брезгливо поправил судья и пожевал губами. — Учишь тебя, учишь, бестолочь… Ну давайте сюда Газара этого.
Один из деревянных стражников утопал куда-то за приделы видимости. Вскорости он снова появился, волоча за ворот небольшого взъерошенного человечка, которого и свалил неопрятною грудой на пол перед судейским столом.
— Газар Полпальца? — тускло выплюнул судья в человечка.
— Никак нет, — тоненько отозвался тот. — Рагнар я, господин судья. Только не брал я эту утку, вот чем хотите — не брал!
— Мда, — не удивился судья, — а где же тогда Газар? А?
— Да кто ж их, сударь, разберет, — честно ответил стражник, — может, и помер уже…
— Ну если помер, то дело закрыть, — распорядился судья.
— А деньги-то, деньги? — заверещал кто-то в первом ряду, и я, наконец, поняла, зачем тут толпится такая прорва народу. Это и были истцы. — Господин судья, мне ж тот паскудец всю посуду поколотил, да глаз же чуть не выбил, сволочь!
