Мир Чаши. Дочь алхимика - Крамер Филипп (книги без регистрации полные версии .txt) 📗
— Хорошая лошадка… — говорил Серж, гладя ластящегося к нему Зверя, проводя опытными, чуткими пальцами по мягкому теплому носу, по бархатистому храпу, у опушенных длинными ресницами глаз. — Только вот, простите, госпожа, розог бы тому местному конюху, кто ж так за животинами-то следит…
Отказываясь верить, Жозефина не прекращала попыток, но уже помимо воли чувствовала, как ускользает из-под пальцев жизнь — жизнь того, кто был частью ее семьи с самого детства, кто баюкал ее на коленях, кто встретил ее со всем уважением как полноправную хозяйку особняка и кто единственный выжил в пожарище, сотворенном ее глупостью…
Щеку согрело дыханием: это Лаки, стоявший потупившись после упрека старого конюха, вдруг придвинулся, наклонился к уху девушки:
— Госпожа, Белокрылая говорит, что старик выживет.
— Его зовут Серж… — прошептала Жозефина, все еще сжимавшая плечо своего верного слуги.
— Она говорит, чтоб вы не тратили силы, они сами справятся, — и добавил, будто извиняясь: — Ваша Сила для него слишком… сильная, что ли. Белокрылая поделится своей.
Жозефина кивнула — обессиленно и благодарно. Надежда в ней вновь поднималась — не отчаянная, но ликующая, уверенная в том, что все будет хороню. Если Небесный Зверь говорил, его поистине стоило слушать. А молчаливая вера стоявших плечом к плечу людей — ее людей — поддерживала ее тем паче, что эту веру нельзя, невозможно было ни подвести, ни сломить.
— Я, ежели выживу, с вашего разрешения тутошних конюхов… поправлю. — Серж лежал, закутанный в чистый Свет, укрытый серебристым крылом. — А хотя в чужой монастырь…
— Ты здесь свой, — твердо ответила его госпожа. — Это и твой дом, пока здесь жив хоть кто-то верный имени де Крисси.
— Мне дом везде, где вы есть, — беспечно отозвался старый конюх. — А на столицу вы наплюйте. Жить надо там, где вас любят.
— Там вы меня любили… — снова шепотом, через сжатое судорогой горло.
— Они ушли не просто так, — в его глазах все так же пребывал Покой, но к смерти он уже не имел ни малейшего отношения, — каждый дрался как мог.
— Они не должны были уходить, — ответила Жозефина и запрокинула голову, чувствуя, как набухают в глазах прозрачные горькие капли.
— Так Боги решили. — Девушка видела, как окутавшее тело Белокрылой серебристое облако тянется к Сержу, заплетает его тонкими нитями — и как нити вливаются в Узор Потоков, и он светится все ярче, вбирая их Силу — чистую Силу Ветвей, составляющую самую суть каждого Небесного Зверя. — А ваша Зверушка где?
Она помолчала, не зная, как ответить; стыд снова охватил ее, и еще пронзительней была только тоска.
— Я не знаю. Мне надо его найти.
— Вы, госпожа Жозефина, простите, — вздохнул Серж, — но вы не в матушку пошли. И судьба у вас другая совсем.
— Я бы хотела ее судьбу. Чтобы был дом, семья, где можно жить спокойно… лечебница… Какая разница, что творится в столице, если дома любят…
— Вас тут любят, — со всей серьезностью сказал Серж. Не отнимая руки от бархатистой Звериной шкуры, он перевел взгляд на госпожу, и светлое пламя Жизни в его глазах сияло несильно, но уверенно. — Я вижу, как смотрят на вас ваши люди.
Жозефина не попыталась посмотреть на них, но все вдруг отвели глаза, будто устыдившись того, как некто обнажил их мысли. Миг спустя каждый вновь смотрел на свою госпожу: она ощущала их чувства — окружающие, оплетающие ее, сначала стеснительно пригасшие, а потом окрепшие вдвое против прежнего.
Они действительно любили ее — трепетно, сильно и преданно, равно готовые утешить, исполнить любой приказ и умереть с ее именем на устах.
И те, кто жили в столичном поместье, тоже ее любили — иначе, ровнее и тише, но ничуть не слабее. А она любила их, их всех.
И сейчас она готова была оплакивать не ушедшую любовь к ней, а свою ушедшую любовь.
Любовь, величайшую силу всех миров, которая их не спасла.
Утешала ли их собственная любовь к ней их же смертные муки в когтях тварей?..
— Надо было вас забрать… — прошептала девушка. — Забрать сразу, как только все началось.
— Никто не знал, госпожа. Да и как тут узнать-то, мы ж не ясновидцы…
«Я знала!» — могла бы она закричать.
— Я знала, — ответила она тихо и добавила то единственное, что могло служить хоть каким-то утешением для нее: — Но узнала уже слишком поздно.
— Белокрылая говорит, там были твари, и они были большие и сильные, — прошуршал на ухо Лаки.
— Надо было разрешить Мартину продать браслеты, — это был прорыв боли, который девушка сдержать уже не смогла. — Приказать…
— Там было пламя, госпожа. И внутри, и снаружи. Сбылись чьи-то проклятия.
Проклятия Штерна, могла бы сказать она. Проклятия моего отца, Первого алхимика и Последнего заклинателя. Реннана Орбо.
— Как ты считаешь, чьи?
— Кого-то из старых магов, этакое только им под силу. Король, видать, накликал, Ирокар его забери и оты… простите, госпожа…
Она провела пальцами по сухой стариковской щеке, и трепетавшие, то поднимавшиеся, то опускавшиеся веки наконец закрылись: старый слуга уснул, ибо тело и разум, чудом Ветвей удержавшиеся по эту сторону Порога, нуждались в отдыхе, как и настрадавшийся дух.
Белокрылая убрала крыло, и Каталин сама легко и бережно подняла Сержа на руки. Жозефина знала, что дом, долженствующий вмещать хозяина поместья, его жену, пару-другую детей и десяток слуг, с ее приездом да с прибавлением учеников был давно уже переполнен, но она не успела приказать отнести старика в свои покои.
— Мы с парнями потеснимся, — пояснила Каталин и вышла из зала.
Стараясь не горбиться под вдруг свалившимся грузом горя и вины, Жозефина из последних сил добралась до своей комнаты. Там, задвинув засов, девушка сползла по дверному косяку на пол и, свернувшись раненым зверем, какое-то, неизвестное ей самое время плакала, вытирая слезы рукавами дублета и открывая рот в беззвучном, страшном вое из сдавленного будто удавкой горла. Она оплакивала своих домочадцев, а вместе с ними — мать, и отца, и тех, кто погиб при штурме Кор Фъера, — всех, кого она не сумела, не смогла защитить, на кого навлекла беду.
Парни, тихо подкравшиеся на стражу к двери госпожи, готовы были зажать уши, чтобы потом с чистой совестью говорить, что ничего не слышали, но им так и не пришлось этого делать — Жозефина всегда плакала молча.
Потому что собственная боль — вовсе не повод причинять ее другим.
Отец, не умея лечить, всегда терялся, когда маленькая Жози разбивала коленку, и спешно нес девочку к маме; а мама, улыбаясь, легким касанием рук исцеляла очередную ссадину и потом они вдвоем утешали папу, который пугался куда больше их обеих…
Яростно растерев лицо холодной водой из умывальника и заново расчесав костяным гребнем светло-каштановые кудри, Жозефина заплела их в косу как северянка, пропуская пряди снизу вверх, и, плавно сдвинув засов, распахнула дверь. Парни, сидевшие в трех шагах от двери и самозабвенно резавшиеся в кости, мгновенно вскочили, не иначе как магией успев подобрать и шесть костей, и стаканчик, и кожаный кошель, в котором все это хранилось.
— Берите палки и снимайте наконечники со стрел, — объявила она. — Продолжим занятия.
Если Зверь взлетел — охотиться на него нет никакого смысла: Небесный Зверь в небе — все равно что рыба в воде. Причем рыба очень сильная, быстрая, умная и созданная для боя.
Снова участвуя в общей удалой свалке, раз за разом наполняя грудь холодным воздухом, Жозефина испытывала некое отстраненное чувство, которое можно было бы назвать завистью, если б она только умела завидовать. Ей было грустно, что сейчас она не может ощутить этого дивного единения со Зверем, вертясь, пикируя и отбиваясь от наседающей толпы. Она улавливала ощущения Всадников, и оно ясным горным эхом отдавалось в ней — Зверь был и другом, и защитником, и оружием своего Всадника.
Частью него самого.
И как знать, чья душа появлялась на свет раньше…
