Круги в пустоте - Каплан Виталий Маркович (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
— Но все-таки, — Митька не желал сдаваться, — зачем продавать-то? Ну жалко же его. Что вы чушь несете насчет денег? Много, мало… Сами ведь понимаете, что чушь… А что, нельзя его просто оставить в этом самом замке Айн-Лиуси? Там же безопасное место.
Кассар долго глядел на него. Странным, немигающим взглядом.
— Ну уж нет, Митика, — наконец вздохнул он, — я не столь бессердечен. Я его лучше продам по дешевке. И еще я молю Высоких Господ, чтобы ты никогда не понял меня. Ладно, поговорили, — сердито докончил он. — Вставай! Бери меч. Как стоишь, бестолочь? Шире ноги, шире, на левую тяжесть… да согни же ты ее! И лезвие ниже, вот так поверни…
Послушный Хьясси вернулся лишь на закате, притащил огромный веник стеблей травы лиу-кеуру-мьяни. Робко уставился на кассара.
— Вот, господин. Я собрал… Мало, наверное?
Харт-ла-Гир прищурился.
— Собрал-то ты неплохо, мальчик, но кое-что подзабыл. Ибо ведешь ты себя неприлично и дерзко, что не подобает рабу. Стоишь прямо, смотришь хозяину в глаза. Вот так, правильно, ниже голову, еще ниже. Сейчас я не буду тебя наказывать, но впредь смотри. И нечего прохлаждаться! Почисти Уголька, займись костром, разложи траву вон там. И горе тебе, если к завтрашнему утру она не высохнет. А ты чего расселся? — сурово гаркнул он на Митьку. — Ну-ка живо ему помогай. Эх, давно я тебя не порол, ибо разленился ты ужасающе.
Пришлось суетиться с Хьясси на пару, ломать сухие ветки для растопки, чистить Уголька скребницей. Но суровость кассара все равно не могла заглушить звенящей в груди радости. Значит, не навсегда! Значит, скоро домой! И даже если не очень скоро, то все равно…
Потом была пустыня. Такая, как рисуют на картинках в учебнике географии — ярко-желтая плоскость до самого горизонта, чахлые колючие кустики не поймешь чего, вертлявые зеленые ящерицы сновали туда-сюда, ехидно глядели на него.
А он шел, проваливаясь в песок едва ли не по колено, шел на одном лишь упрямстве, уже не обращая внимания ни на одуряющую, равнодушно-злобную жару, ни на ссохшуюся глотку. Ноги — он это знал — навсегда сожжены раскаленным песком, и внутри у него тоже все давно сгорело. Но идти было надо — к неровному, изрезанному верблюжьими горбами барханов горизонту. Туда, где ждет его мираж… который уже по счету? Призрачные пальмы, призрачный родник, и кажется, что уже рукой подать, а протянешь руку — и проткнешь искрящийся от зноя воздух.
Самое противное — он никак не мог понять, какая такая сила тащит его вперед, почему нельзя просто лечь на спину, раскинуть руки и глядеть в светлое небо. До самой смерти, и смерти недолгой. Зачем он цепляется за утекающую из тела жизнь? Ведь это глупо!
Нога запнулась обо что-то твердое, и он остановился, глянул вниз. Нет, теперь ничего уже не казалось удивительным. Даже этот скелет — желтый, отполированный песком до блеска, вон как солнце играет бликами на костях. А самое смешное — это ведь его, Митькин скелет! Он знал это совершенно точно. Скелет валяется здесь давно, так давно, что и не вспомнить. Может, тысячу лет, может, и больше. И это плохо, понял Митька. Значит, уже без толку надеяться на милосердную смерть, та приходит лишь единожды, и теперь придется шагать сквозь пустыню вечно. Понимание страшной, ржавой иглой пронзило его всего насквозь, от макушки до пяток. На глаза навернулись слезы, и он сам не заметил, как зарыдал.
И только подняв голову, понял, что рыдает-то как раз не он. Его глаза сухи, словно колышущиеся от слабого ночного ветерка травы. И холодные, безразличные звезды смотрят на него сверху, с темного, невероятно высокого неба. Невдалеке похрапывает черный — чернее ночи — Уголек, еле слышно дышит завернувшийся в плащ кассар. А плачет — Хьясси. Лежит, раскинув тонкие руки, словно пытается обнять землю, и негромко, на одной ноте, воет, точно раздавленный мотоциклом щенок.
Митька присел. И что теперь делать? Идти его утешать? Или пускай выплачется, пускай выльет вместе с этими слезами свою боль? Но разве такое выльешь? Когда на твоих глазах зверски убили твоих родителей, едва не замучили самого, и впереди — черная пустота, разве уравновесишь это литрами слез? Митька тряхнул головой. Собственные проблемы показались вдруг какими-то игрушечными. В самом деле, его-то родители живы, во всяком случае, остается надеяться, что с мамой все в порядке, она ведь сильная женщина, уж как-нибудь справится с несчастьем. А главное — он вернется, он обязательно вернется домой, уже недолго осталось, какие-то жалкие месяцы. А вот этот малыш, вокруг которого сомкнулось черное облако беды… он-то как вынесет?
Все-таки он подошел к Хьясси, присел рядом на корточки, коснулся пальцами вздрогнувшей лопатки.
— Ты это… — шепнул он, — ты не реви. Я понимаю, но надо держаться… Жизнь все-таки продолжается…
Собственные слова показались ему до тошноты глупыми. А других слов у него не было.
Хьясси повернулся к нему, подпер ладонью щеку.
— Ничего, — выдохнул он, — это я так… во сне. Я больше не буду.
— Ты не думай, — мучительно выдавливая слова, вновь произнес Митька, — просто не думай об этом. Ну, было и было… а зато теперь будет другое… может, и хорошее. Главное, ты все-таки жив, эти гады не успели…
— Жалко, что не успели, — горько обронил Хьясси. — Сейчас я бы уже с мамой и папой был, в небесных садах… а так целую жизнь придется ждать.
— Значит, — Митька задумался, выискивая подходящий аргумент, — значит, на это была… ну, в общем, воля Божья.
— Конечно, была, — легко согласился Хьясси. — А ты… ты тоже веришь Единому?
Митька помолчал. Отвечать надо было правду, он отчетливо понимал это. А в чем она, правда? Верил ли он? Можно ли те мысленные разговоры с Единым назвать верой? Какая она вообще должна быть, вера?
— Я не знаю, — признался он наконец. — Иногда кажется, что да, иногда — нет. Наверное, я еще только хочу поверить. А как там дальше получится…
— Ты странно говоришь, — задумался Хьясси. — Верящие идолам говорят иначе. Я знаю, папа часто разговаривал с людьми, а я все слушал. К нам разные люди приходили, и посуду заказывать, и денег занимали, и соседи…
— А почему тебе кажется, что странно? — удивился Митька. — В чем странность-то?
— Ну… — Хьясси устроился поудобнее, — они все первым делом о Высоких Господах спрашивали, боялись, что те накажут. Ведь кто слуга Единому — тот уже идолам не служит, он рвет с ними свиток… А идолы злые, они будут мстить. А ты разве идолов не боишься?
— Да пошли они… — мрачно процедил Митька. — Не верю я ни в каких идолов!
— Да ты чего? — ахнул Хьясси. — Так не бывает. Все кому-то верят, мы Единому, они, — мотнул он головой в сторону спящего кассара, — в своих демонов, которых называют Господами. А чтобы вообще никому, про такое и не слыхано! Ты что, с белой звезды упал?
Митька досадливо скрипнул зубами. Ну вот, плакала вся кассарова конспирация. Хорошо еще, если тот крепко спит и не слышит, а то ведь будет потом нахлобучка… И что теперь делать? Изображать простачка-дурачка из ихних северных варваров? Не хочется. Рассказать Хьясси правду? Он не поймет и не поверит. Примет за психа, еще, глядишь, и испугается.
— Ну вот такой я странный, — скорчив смешную рожу, протянул он. — Считай, что и впрямь с белой звезды. Не верю я во всяких идолов. А в Единого… я видел, как в городе казнили единян… и еще я пробовал говорить с этим вашим Единым, просил, чтобы Он мне помог в моей беде…
— Ну и как? — оживился Хьясси. — Помог?
— Трудно сказать, — пожал плечами Митька. — Ничего пока еще непонятно. Это будет видно нескоро. Да и как разберешься, Он ли помог, или само собой все сложилось?
— А зачем разбирать? — удивленно спросил Хьясси. — Ты не разбирай, ты Ему просто верь, и все. Старец Лоуми нам говорил, что сомнения — они от демонов. Демоны стоят возле входа в душу и кидают в нее всякую дрянь…
— В какую душу? — усмехнулся Митька. — Господин Харт-ла-Гир говорил, у каждого из нас аж целых три души.
— А ты не верь ему, — посоветовал Хьясси. — Он, наверное, хороший человек, но он не знает, он во тьме ходит.
