Кровь и туман (СИ) - "nastiel" (книга бесплатный формат .TXT) 📗
Что за детский сад? Я не понимаю. В день, когда погибла Марья, они взрывали едва ли не каждого встречного, или, по крайней мере, не очень заботились о том, если кто-то вдруг пострадает. Сейчас же всё совершенно иначе…
Пока Бен продолжает о чём-то говорить, я ещё раз внимательно оглядываюсь. Фигуры в однотипной одежде с разнообразным оружием разошлись по автомобильной колонне едва ли дальше, чем на сотню метров. Если останавливать взгляд на каждой, можно заметить, что их не так уж и много, а эффект толпы создаётся за счёт хаоса, который они создают, разбивая окна машин и ломая зеркала заднего вида, заставляя людей кричать о помощи… Чёрт. Это же очевидно! И ведь буквально перед носом у нас лежит! Взбудораженная от своего внезапного открытия, я обрываю разговор Нины и Бена на полуслове:
– Их глаза. Мы думали, это оборотни, потому что кто ещё? Но вы присмотритесь. Перед нами – только люди.
Нина хмуро оглядывается. По мере того, как мои слова становятся для нее истиной, её лицо вытягивается.
– Твою мать, – протягивает в динамике Бен. – Точняк. И что это значит?
– Во-первых, то, что люди – отстой, – цедит сквозь зубы Нина. – Трусливые недомерки.
– А во-вторых, – присоединяюсь я. – Это была диверсия.
Точно как в Огненных землях, когда Влас и дети Христофа устроили нападение на одну из деревушек лишь чтобы выманить Доурину из столицы и, воспользовавшись её отсутствием, украсть Нити Времени.
– Штаб, – раньше, чем я подвожу свою мысль к кульминации, произносит Бен.
– Штаб, – подтверждаю я.
– Попробую связаться с кем-нибудь, – говорит Нина. – И если вы оба правы, то…
Нина замолкает. Её глаза белеют, и в этом – моя вина. Вместе с осознанием истины пришло излишнее возбуждение и страх за друзей, оставшихся в штабе.
Моё тело подвело меня. Я подвела Нину.
– Вы чего там замолчали? – спрашивает Бен.
– Тихо, – цыкаю я. – Нина… временно недоступна.
Бен протяжно вздыхает. Ещё секунду Нинины ресницы подрагивают в такт рваному дыханию, а затем она, моргнув, возвращается ко мне.
– Ну что? – спрашиваю я, а сама начинаю нервничать ещё сильнее.
– Не забудь забрать медальон, – шепчет Нина. Меж её бровей пролегает глубокая складка, когда она хмурится. А затем повторяет: – Не забудь. – И снова, но уже словно не мне, потому как отводит взгляд в сторону: – Не забудь.
В этот же момент, перебивая связь с Беном, мне на нарукавник поступает параллельный звонок. Я хватаю Нину за локоть освободившейся рукой, потому что мне совсем не нравится то, как она выглядит. Принять звонок приходится, нажав на нужную кнопку подбородком.
– Да?
– Слав. – Это Даня. – Дядя Дима не стал отменять казнь Кирилла. Более того, он перенёс её. Он считает, что нападение оборотней может быть…
– Перенёс на когда? – перебиваю я.
– Его казнят сейчас.
Разумеется. И Нинино предсказание сразу обретает смысл.
– Уже бегу, – бросаю я, прежде чем отключить одну связь и возобновить другую. – Бен? Ты ещё тут?
– Ага.
– Переводи звонок на Нину. Мне нужно уходить.
– Куда?
– Потом расскажу.
Я вырубаю и этот звонок. Бегло оглядываю Нину.
– Сама справишься? – спрашиваю я.
Она кивает, крепче берясь за оружие. Где-то в толпе сражается Марсель, и я, не находя его взглядом, кричу в воздух, чтобы он подстраховал Нину, а сама пускаюсь бегом до ближайшей стены, где открываю портал в штаб.
Ваня уже успел обрисовать мне предстоящий процесс, поэтому я знаю, что казнь не выставляют на обозрение общественности. Её проводят в небольшом помещении, попасть в которое можно через морг, что кажется мне достаточно ироничным. Несмотря на то, что среди свидетелей казни должны быть лишь исполняющий процесс и фиксирующий его в протоколе, я собираюсь нарушить и этот закон и стать третьей.
Появляясь на нужном этаже и видя Даню в конце коридора у лифта, я сразу оживляюсь.
– Это неправильно, – сообщает он, когда я подхожу. – Мне не стоило тебе говорить.
Его голос едва различим и тонет в окружающем шуме; половину слов приходится угадывать по губам. Гул. Вокруг – самый настоящий гул, словно я стою рядом с проносящимся мимо поездом. Он одновременно везде и словно нигде, словно лишь в моей голове.
– Я должна попрощаться, – отвечаю я.
Лифт идёт вниз только с третьего этажа, заполненного общими комнатами. И здесь до странности пусто. Видимо, противник ещё не успел подняться так высоко.
Но этот гул … Словно сами стены штаба просят о помощи.
– Насколько всё плохо? – спрашиваю я.
А затем замечаю в одной руке Дани пистолет и всё понимаю сама. Когда за оружие берутся пацифисты, пора начинать обратный отсчёт.
– Они, знаешь, оказались в штабе внезапно, – говорит Даня. – Словно пользовались не входом, а порталом. Просто в какой-то момент мы услышали первые крики, и… всё началось.
Даня покусывает губы. Пистолет-то он держит, но сможет ли им воспользоваться? Ох, лишь бы только он не ранил себя самого!
Больше Даня ни слова не произносит. Мы стоим спинами к лифту и лицом к лестнице и коридору, чтобы, в случае чего, сразу отразить попытку нападения, но пока на этом этаже спокойно.
Когда на лестнице появляются тени, я тянусь к мечу, который уже успела спрятать в креплении за спиной. Сначала показывается Валентин, потом Евгений.
Я шумно выдыхаю.
Валентина моё присутствие не удивляет. Он не спрашивает, что я здесь забыла, и не приказывает немедленно уйти. Он просто смотрит, – так, как может только психиатр: без злобы, но с явной надеждой “раскусить”, – коротко кивает и обращается к Дане:
– Ваня искал тебя, – рука отца ложится на плечо сына. Я чувствую укол ревности к отношениям, которых мне так и не удалось познать в полной мере. – Прошу вас, держитесь рядом. Мне нужно знать, что вы присматриваете друг за другом.
– Хорошо, пап, – отвечает Даня.
Разворачивается на пятках и бежит к лестнице. За его исчезающей спиной я слежу до самого конца.
– Пора, – напоминает Евгений.
Он же открывает лифт, в который я захожу самая последняя. Привычно бесшумно закрывающаяся дверь сейчас, как мне кажется, хлопает с излишне громким лязгом даже на фоне гула.
– Таня правду говорит: вы, дети, сумасшедшие, – нарушая паузу, произносит Евгений. – Но безумно храбрые. И в вас есть то, чего нет в большинстве взрослых. Самоотверженность, склонность к импульсивным действиям. Думаю, именно поэтому всё на вас и держится. Армия, состоящая из одних лишь подростков. – Евгений ухмыляется собственному утрированному заявлению. – Вы лезете в самое пекло ради того, чтобы спасти чужую жизнь. Ни один взрослый на такое добровольно не пойдёт.
– Самоубийство.
– Что?
– Самоубийство, – повторяю я тем же тоном. Лифт останавливается, его дверцы расходятся. – Лезть в самое пекло. Самоубийство ради спасения. Парадокс.
Перед нами открывается морг, но направляемся мы в дальнюю боковую комнату-пристройку, которая, в свою очередь, рассчитана на троих, а потому меня, четвёртую, вмешает в себя с трудом. Мне приходится оставить дверь позади себя открытой нараспашку, пуская гулять сквозной и пропахший гниющей плотью ветер.
Кирилл сидит на металлическом стуле. Его руки прикованы к подлокотникам специальными креплениями, ноги – к ножкам, в области щиколоток и бёдер. Раны на теле Кирилла не заживают, но это уже не важно.
Пока Евгений что-то записывает на бумагах, приколотых к планшету, а Валентин раскладывает на небольшом столике у стены какие-то инструменты, я пытаюсь убедить себя, что поступаю правильно. Перед глазами возникает лист с пятьюдесятью четырьмя пунктами, и вроде вот оно – всё, что нужно, чтобы превратить любое возможное сомнение в пыль, но я вспоминаю об истинной мотивации Кирилла, и сердце сжимается, а на языке появляется горький привкус металла.
Сестра. Я бы сделала что угодно для Вани, Лии и Дани, которых считаю своей семьёй. И для Артура, который по факту ей и является. Но ведь даже у “что угодно” есть границы.
