Трон знания. Книга 3 (СИ) - Рауф Такаббир "Такаббир" (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
— Адэр! Остановись!
— Так и проживёшь…
— Хватит!
— Всё. Не буду. — Адэр притянул Элайну к груди. — Скажи, Модеса ты любишь так же сильно, как когда-то любила Вилара?
Сестра вздохнула:
— Кроме Модеса у меня никого нет. Знаю, он тебе никогда не нравился. И знаю, что всё из-за Вилара. Но ты уже взрослый мальчик и должен понимать, что наш с Модесом брак был выгоден Великому. — Элайна села рядом с Адэром и стала теребить рукав платья.
Он усмехнулся:
— Спрашивай.
— Ты влюблён?
Адэр рассмеялся:
— В кого?
— Вот я и спрашиваю: в кого? Например, в Галисию.
— Она мне нравится.
Элайна глянула из-под длинных ресниц:
— Великий не заинтересован в вашем браке.
Адэр хмыкнул:
— Не скажу, что не расстроюсь, но я смирюсь.
— Скажи, какая женщина нужна тебе для жизни?
— Мне всех женщин мало, поэтому мне никто не нужен.
Элайна сжала ему колено:
— Поздравляю с днём рождения и желаю никогда не терять голову.
Выпроводив Элайну, Адэр отправился в душ. На сердце было неспокойно. Он старался не прислушиваться к себе, но внутренний голос, пробиваясь сквозь мимолётные мысли, нашёптывал, что предстоящий вечер принесёт много неприятных сюрпризов.
Завернувшись в полотенце, Адэр вышел из ванной. Сирма застилала постель. Услышав шаги, обернулась.
— С днём рождения, мой правитель, — сказала она и принялась расправлять бахрому на покрывале.
— Ты плакала?
— Нет, мой правитель.
— Не лги.
— В глаз попала песчинка. Я моргала и умывалась. Ничего не помогает.
— Сходи к маркизу Ларе. Он вытащит песчинку.
— Она выйдет со слезой.
— Иди сейчас!
— Схожу после бала, — произнесла Сирма и, схватив с кресла мятую одежду, удалилась.
Адэр сдёрнул с себя полотенце. Скомкав, швырнул в угол. День начался со слёз. Хоть бы он не закончился этим же.
***
В коридорах стражи и охранители встретили поклонами, поздравлениями и пожеланиями. В столовой слуги спели поздравительную песню и, широко улыбаясь, запорхали с блюдами. В приёмной Гюст произнёс длинную речь, к концу которой забыл, о чём говорил вначале.
Войдя в кабинет, Адэр уселся в кресло. Прошёл год правления. Пора подвести итоги. Достал из стола чистый лист бумаги, взял ручку. Разделил лист на две части вертикальной линией. Справа написал, чего удалось достичь за год. Слева — что следует решить в срочном порядке. Перевернул бумагу. Сейчас личное, изматывающее.
Из-за нелепого пророчества для всех он временный правитель. Об этом каждый раз напоминают флаги в Лайдаре, прикреплённые к флагштоку широкой стороной. До сих пор неизвестно, с чьей подачи он выдвинул кандидатуру последнего наместника Порубежья, который приказал открыть лагерь смертников. И если не наместник, то кто на протяжении трёх лет прикарманивал редчайшие сапфиры с подпольного прииска «Котёл»? Фальшивый алмаз лежит в сейфе, и над душой стоит экспертная палата с требованием зарегистрировать кристалл.
Адэр нащупал в кармане пиджака конверт. Ещё одна головная боль. Есть два варианта: либо сжечь документ и никогда не вспоминать о тайне знатных родов, либо расшатать весь мир и приготовиться к войне. И ради чего? Ради восстановления чести морун. Ему это надо?
Придерживая Парня за ошейник, Адэр медленно шёл по слабоосвещённому коридору к низкой двери. Не будь злосчастного документа в кармане, он бы гулял по саду, настраиваясь на праздничный лад. Или отправился к Дамиру, прихватив пару бутылок вина.
Летописец, не изменяя себе, сидел за столом и, глядя на свечу, держал в руке новое перо. На отточенном конце зависла капля чернил. Перед стариком лежала толстая книга, раскрытая посередине.
— Вновь свеча, — проговорил Адэр и сел на шаткий стул.
Парень улёгся на пол, опустил морду на лапы и тяжело вздохнул. Кебади положил перо на чернильницу, снял очки. Адэру был знаком каждый жест. Сейчас старик подышит на стёкла, возьмёт фланелевую тряпочку и, заговорив, забудет протереть линзы.
— Я пишу самую романтичную историю, — проговорил летописец, комкая в руке фланельку.
— Я слышал. Она пишется при свечах. Дай прочесть хоть страницу.
Кебади прищурил и без того маленькие глазки. Узкие губы растянулись, сетка морщин покрыла щёки.
— Страничку о себе?
Адэр усмехнулся:
— Обо мне? Что ты можешь написать? Рядом со мной тебя не было.
— Чтобы видеть и слышать, не обязательно чтобы видели и слышали тебя. Зная, кто находится рядом, люди надевают маску и играют роль. Их слова лживы, а поступки неискренни.
— Как и твои? Ты знаешь, кто перед тобой.
— Начнём с того, что я пишу историю о вас, а не наоборот.
Кебади наконец вспомнил об очках — долго протирал стёкла, смотрел сквозь них на свет, затем заложил дужки за уши:
— С днём рождения, мой правитель!
Пляшущее пламя свечи освещало дряблую кожу на лице. Глаза за выпуклыми линзами казались намного больше, чем были на самом деле. Наверное, поэтому исходящее от них спокойствие чувствовалось сильнее. Это спокойствие разбередило злость, заставило Адэра засунуть руку в карман и стиснуть конверт.
Кебади подправил мягкий воск свечи:
— Вы пришли сюда не для того, чтобы услышать моё поздравление.
— Ты был одним из немногих, кому я доверял.
— Был?
— Дай мне минуту.
— Что будет через минуту? Вы откажете мне в доверии?
— Сними очки.
Кебади снял очки, положил их на стол.
— Так лучше, — сказал Адэр и вытащил из кармана конверт. Достал бумагу. Неторопливо разровнял в местах сгибов. Отбросив сомнения, положил лист перед летописцем.
Старик не потянулся к очкам, не притронулся к документу. Только глянул на него и уронил руки на колени.
— Что скажешь, Кебади?
Летописец с трудом встал, взял свечу, упёрся бедром в стол:
— Помогите мне.
Адэр сдвинул стол в сторону. Поставив свечу на место, Кебади наступил носком башмака на половицу; половица слегка приподнялась. Вытащил из тайника листок, скрученный трубочкой. Сдунул пыль, раскрутил и положил на стол точно такой же документ.
Адэр скривил губы:
— Ты так сочувствовал Зервану. С такой болью рассказывал о сгоревшей библиотеке. О страданиях и стараниях своего деда. И я тебе верил.
— Он не участвовал в поджоге.
— Шаан. Это его имя?
— Его, — кивнул Кебади. — Он не поджигатель.
— Его имя стоит под признанием в заговоре.
— Там нет его подписи.
— Но есть имя!
— Там должно стоять другое имя!— вскричал Кебади и, вмиг обессилев, упал на стул. — Библиотеку поджёг мой отец.
Адэр присел на угол стола.
— Вот как.
— Ему было двенадцать. Они обманули его. Запугали. Потом вписали в бумагу имя моего деда. Он должен был следить, чтобы мальчишка не проболтался. А дед не смог простить. Он избил его до полусмерти, и мой отец сбежал. Ему пришлось туго. Один-одинёшенек. Я видел его только несколько дней, сразу после рождения, и конечно же, ничего не помню. Моя мать умерла во время родов, отец был уже болен лихорадкой. Так я младенцем оказался у деда.
Кебади облокотился на колени, упёрся лбом в кулаки:
— Мой дед ничего не знал, пока не получил документ. Честно. Когда подожгли библиотеку, он был в подвале. Он еле оттуда выбрался. Дым выел ему глаза. Одежда сгорела. На теле не было живого места. Он до своего последнего вздоха пытался восстановить архив. Мой дед стал для меня святым. А этот документ порочит его светлую память. Мы собирались. Потомки заговорщиков. Тридцать лет назад. Хотели сжечь бумаги, но один вдруг передумал и не пришёл.
— Ты их видел?
— Как вижу вас.
— Где собирались?
— Я не могу сказать. Не могу предать остальных. Они ведь тоже несчастные люди. Тянут на себе чужой грех.
Летописец вскинул голову:
— На признание в заговоре есть другое признание!
— Ты говоришь о тетради деда?
— Да. Вы помните последнее пророчество Странника?
— Смутно.
