Как Из Да́леча, Дале́ча, Из Чиста́ Поля... (СИ) - Тимофеев Сергей Николаевич (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗
Выбрался Обух на дорожку, что к дому вела, и по ней подниматься начал. Остановился, крикнул что-то на языке незнакомом, - местном, должно быть, - постоял, на Алешку обернулся, дальше пошел. До дома добрался, по стенке постучал. Еще постоял. Потом же, - видно, была, не была, - к двери наклонился. Замер. А потом вдруг метнулся от дома, как ошпаренный, крикнул что-то, сверзился и кубарем покатился по склону. Алешка, - щит в одну руку, булаву - в другую, - и на помощь кинулся. Сам к Обуху катящемуся бежит, однако ж и дом из виду не выпускает, и по сторонам оглядывается, не иначе, выскочат сейчас карлики, привечать гостей незваных по-недоброму...
Добежал до места, где Обух уже и подниматься начал, головой трясет, ан никто ниоткуда не выскочил.
- Ты... ну... чего там? - спросил.
Обух же, глаза навыкате, рот распахнут, ухватил Алешку за руку и прочь тащит.
- Да погоди ты, - Алешка ему, - руку выхватишь. Скажи толком, приключилось чего? Чего увидал-то?
Видит, нет проку от Обуха, одурел совсем. Сам к дому подниматься начал. С опаской, конечно. Потому как в доме этом кто-то все ж таки есть, - выглядывает. Махнул ему Алешка булавой, выходи, мол, не прячься, на свету потолкуем, - не выходит. Ну, мы люди не гордые, мы и сами подойти можем.
Лучше б не подходил. Тот, кто в дверь выглядывал, вовсе и не карликом оказался. Да и не выглядывал вовсе. Лежал, голову в проход выставив. И не голову - череп. Не живой жилец в доме оказался, мертвый. Одни кости, лохмотьями прикрытые. Обычным человеком прежде был, как и они с Обухом. Присмотрелся - а за первым, и другие лежат. Кто поцелее, а кто совсем рассыпался. Может, без зверей диких не обошлось, помогли.
Приметил еще один дом без двери, подошел, глянул - и там тоже неживые лежат. А возле дома - поблескивает что-то. Наклонился - вроде на монеты похоже. Трогать не стал, ни к чему то беспокоить, что мертвым принадлежит.
Значит, и в других домах, должно быть, то же, что и в этих. Значит, надобно ноги отсюда уносить побыстрее. Ежели никакого разорения нету, знать, хворь какая жителей погубила. И неизвестно, ушла куда, али тут где-то затаилась.
Повернулся к Обуху, а тот крикнуть не может, зато рукой тычет. И с той стороны, куда он тычет, человек к селению направляется. Старый-престарый, еле ноги волочит. Седой, как лунь. И коли это та самая хворь и есть, садись, Алешка, на камушек ближний, и дожидайся судьбу свою незавидную. Ибо даже на коне чудесном не найти от нее спасения...
Обух вскарабкался, рядом стал. Ждут. Старик же не торопится, ему и незачем. Пару шажков проковыляет, остановится. Еще пару... К ним направляется, а будто и не видит...
Сколько не дошел, свернул, вниз спускаться начал. Отлегло у Алешки от сердца, однако, не до конца. Мало ли, что старик удумал. С виду, конечно, обычный человек, а там, кто его знает.
Спустился старик к дому, что почти прямо под ними, шагах в десяти, стоит. Наклонился, повозился, дверь, должно быть, отпер. Выпрямился. Сунул руку за пояс, достал что-то блестящее, к порогу бросил. Повернулся спиной к двери открытой, перед собой смотрит. Прощается, будто, со светом белым.
Или ждет, пока Алешка храбрости наберется.
Тот и набрался. Ухватил Обуха, и за собой, вниз, к старику потащил. Обух упирается, Алешка его волочет, ровно плуг, аж борозда остается. А что делать? Сам-то по-местному не разумеет, вот и приходится. Пройти всего ничего, а так умаялся, ровно медведя на себе сто верст без отдыха тащил. Шуму столько наделал, глухой услышит, старик же даже не пошевелился.
Держит Алешка Обуха за руку, для верности, чтобы не сбежал, и тихонько эдак ему шепчет: спроси, мол, чего это он тут делает? Может, ему помощь какая нужна?
- Да какая-такая ему помощь!.. - взвился было Обух, а Алешка ему снова: главное - пусть ответит, заговорит. Глядишь, куда-нибудь кривая и вывезет, узнаем что-нибудь. И легонько так толкнул товарища к старику.
Обух перечить не стал, пожал плечами и чего-то забормотал. Закончил, подождал сколько, к Алешке повернулся, руками развел. Сам, мол, видишь, сделал, что мог. Не судьба, знать. И тут старик заговорил.
Смотрит Алешка, а у Обуха лицо из круглого вытянутым становится. Ровно кто ему к подбородку тяжесть привешивает. И чем дольше слушает, тем более вытянутым и удивленным становится. Раскрыл было Алешка рот, останови, мол, да мне перетолмачь, об чем это он, но Обух тут же глаза страшные сделал - не мешай.
Замолчал старик, а тот все стоит, пригнувшись. На Алешку смотрит, и будто не видит. Пришлось окликнуть.
Очухался Обух.
- Да... - протянул. - Дела... Я тебе, конечно, скажу, но только своими словами. И короче.
Куда уж короче. Старик эвон, сколько говорил, а Обух парой слов и обошелся. Селение, из которого старец, оно... ну, как бы это попроще сказать... рядом где-то... Так вот. В старые-старые времена, когда он еще молодым был, объявилась в их селении девица-красавица. Такая, что и описать невозможно. Он, правда, описал, но я как-то все слова его подзабыл... Краше солнца златого, пуще месяца серебряного. Или это глаза у мужчин так блестели, когда они на нее смотрели? В общем, неважно. А только началась после этого у них в селении не жизнь, а не пойми чего. Молодые за ней табунами ходят, женатые жен побросали, даже старики, и те не отстают... Каждому хочется ее в жены себе заполучить. До драк дошло, а там и до смертоубийства. И тогда женщины ихние, видя такое дело, потребовали либо изгнать красавицу из селения, объявив колдуньей, либо самим убираться вместе с нею, за ненадобностью. Какой от тебя прок, ежели ты, вместо хозяйства, за девкой, глаза вылупив, бегаешь?
Те, конечно, задумались. С одной стороны, кому ж охота вот так, за здорово живешь, красавицу кому другому отдать, а с другой - правы женщины. Коли оставить ее, совсем жизни не будет. Кто-то и предложил: башню для красавицы построить, и поить-кормить через окошко, но так, чтоб никто ее увидеть не мог. Вон она, башня эта... - Обух ткнул пальцем. - Там она и... - Он покачал головой.
А как не стало ее, так болезнь в селении приключилась. Такая, что одних мужчин и забирала. Обычай у них, мертвых в землю закапывать. Тут же - как кого ни оплачут, ни зароют, - он непременно поверх земли снова окажется. Хоть ты камень ставь, хоть чего делай - не принимает земля, и все. Вот они и построили эти дома, и хоронят здесь тех, кто руки красавицы домогался. Или сам кто приходит, когда чувствует, что настало его время...
Закончил Обух толмачить, тишина настала. Ну и нравы тут у них, Алешка думает, живого человека - и в башню ни за что. За то только, что красивый. Дикий народ. Вот у нас, например, за просто так никого в поруб не сажают. И тут, некстати, Илья вспомнился...
Опустил голову, вздохнул тяжко, а старик снова о чем-то заговорил. На этот раз гораздо короче прежнего. Сказал, что хотел, согнулся в три погибели, отворил дверь, залез, кряхтя, внутрь дома, и закрылся изнутри.
Поежился Алешка. Прав был Обух, лучше бы стороной это селение обойти.
- Чего он там? - спросил. - Нешто еще одну девицу где в башне замуровали?
Да нет, отвечает Обух. Рассказывают старики ихние...
- Какие старики?.. А сам он, что, молодой, что ли?
- У них и постарше есть, что возрасту своего не помнят... Да ты не перебивай...
Рассказывают старики ихние, что когда-то, давным-давно, враждовали они с соседним селением, из-за земли. Сам знаешь: у соседа всегда и корова толще, и репа слаще... Долго вражда длилась, пока не надоумил кто-то, - пусть, говорит, выберут у себя самого жадного, да на нашу землю и пустят. Колышек вобьют поутру, и нехай себе бежит. А на закате - возвращается. Сколько обежит за день, столько пусть земли и забирают от нас, - на том вражде и конец. Те, кто слышал, сразу поняли - решился советчик разума. Жадный, да за день, - совсем без ничего останемся. Некуда будет скотину гонять. А тот им - хотите миром жить, делайте, как говорю. Нет - так и будете друг дружку до скончания века мутузить. И, вишь ты, уговорил. Потому как мудрее мудрых был, и все, что ни говорил, непременно сбывалось. Заслали сватов...
