Год змея - Лехчина Яна "Вересковая" (бесплатные серии книг .txt) 📗
— Воздуха… Пожалуйста, пожалуйста…
Ах, какая глупая смерть.
Матерь-гора выжимала из Рацлавы последние вдохи — девушка металась по полу, сплевывая багряную слюну. Ее рассеченные руки с трудом касались шеи, оставляя на платье влажные подтеки. Неужели весь путь был ради этого? Недремлющий перевал и северные леса, пахнущие дождем и туманом, русалочьи реки и разбойничьи ставки… Все это — ради такого конца?
— Воздуха…
Будь ты проклят, Сармат-змей. Ты, и твоя сокровищница, и твои мятежи.
Рацлава каталась у ног десятков каменных воинов — то закрывая уши, то хватаясь за колыхающееся горло. Кровь расплывалась по голубовато-лиловым шелкам и узорным рукавам, со свирели стекала на жемчужные бусы. А потом Рацлава начала затихать — только всхлипывала горестно и рвано, путаясь в тканях, словно паук в ошметках паутины.
— Пожалуйста… — Голос исчез — остался лишь хрип. — Пожа…
Ее подняли на ноги одним рывком. Грубо оттянули за ворот, тряхнули, наматывая косы на кулак, — Рацлава вскинула синеющее лицо и от испуга сделала вдох. Она даже не стояла — лежала на чьей-то руке, которую сейчас не отличила бы от камня. Или рука и была каменной?
Марлы! Сознание ускользало от Рацлавы, и девушка не сумела подумать как следовало. Только обвила чье-то тело, будто утопающий — обломок ладьи, и почувствовала, что ее поволокли прочь от места, где она едва не отдала богам душу. Рацлава еще задыхалась и сипела, но теперь внутри затеплилась надежда: сейчас все станет хорошо, сейчас все наладится.
И только потом, где-то на границе рассудка, Рацлава осознала: она лежала на слишком сильной, слишком широкой руке. И почувствовала кожей: порода, к которой она прижималась, шла щербинами и сколами. Когда же Рацлава впервые коснулась марл, то запомнила, что их лица и тела — сплошь плавные бугры и пологие каменные волны.
Сармат рассказывал ей и про других слуг, суваров. Рацлава даже слышала их однажды: низкорослые и суетливые, с шаркающими шажками, напоминавшими детские. Сувары накрывали столы и двигали сундуки с нарядами — кто сумел бы оторвать ее, полнотелую, от пола так, словно Рацлава ничего не весила?
Если бы ее рассудок был свеж, она бы поняла: ее поднял каменный воин, и… Кто бы из них, умеющих лишь исполнять приказы, вздумал подойти к ней — вместо того, чтобы не заметить и оставить тихо умирать? Кто бы из них посмел намотать ее волосы на кулак и вздернуть так, словно она — не жена Сармата-змея, а простая девка, живущая на воле?
Да и, право, какая разница. Страшнее ей все равно уже не будет.
Жена его брата завывала на все голоса. Булькала кровью, хрипела и синела, словно в петле. Не то чтобы Ярхо мешали ее крики — он слышал достаточно женских визгов и плачей. И не то чтобы он хотел видеть девицу в этих залах — умрет здесь, да так и останется. Драконьи слуги слишком трусливы, чтобы прийти во владения Ярхо даже для того, чтобы вынести окоченевший труп.
У его брата было много жен. Одной больше, одной меньше — велика ли разница? Если девица слепая, то это ее беда: она не будет первой, если не доживет и до летнего солнцеворота. Сармату привезут других невест, которые станут развлекать его танцами и музыкой, — ничего с его братом не случится, перетерпит.
В Ярхо давно не осталось ни злобы, ни доброты. Ему было незачем обрекать девицу на гибель — и было незачем ее жалеть. Ее песни, с некоторых пор звучавшие во всех коридорах Матерь-горы, забавляли Сармата, но не Ярхо.
— Во-оздуха, — сипела жена его брата, упираясь невидящим взглядом ему в колени, — даже не услышала, как он подошел. — Пожалуйста…
Ярхо не собирался идти в чертоги, где воины ждали своего часа, но Матерь-гора вывела его сама — не позже и не раньше, сейчас. Обычно она не смела изменять пути, которыми ходил Ярхо, но сегодня перекроила все коридоры, спутала двери, и…
Матерь-гора радела за любимого сына. Сармат не успел наиграться со слепой и с ее песнями: огорчился бы, если б потерял раньше срока. Ярхо мог бы прийти в ярость от такой заботы, но единственное, что сумел вспомнить сейчас: женщина, которая стала горой, когда-то была и его матерью тоже.
Матерь-гора, как умела, просила его спасти очередную забаву Сармата. Ярхо понимал это, и, какая бы тяжесть ни лежала на каменном сердце, у него не было причин отказать. Поэтому он подхватил жену брата за ворот, не чувствуя к ней ни отвращения, ни сочувствия. Девица колыхнулась плотным белым облаком, вцепилась в его гранитную кольчугу изуродованными пальцами — но перестала голосить.
Там, где она касалась его тела, оставалась кровь. Стоило Ярхо пересечь арочную залу, как жена его брата обмякла, — бельма закатились, а рукава безвольно захлопали по его бедрам. Только на полной шее, белой в рдяных разводах, билась жилка, да у рта подрагивал воздух.
Ярхо проволок ее по ленте лестниц и вынес на выступ — нарост прочной черной породы. Это была небольшая площадка, нависшая над Перламутровым морем. Позади — Матерь-гора и узенькая щель, выводящая сюда; чтобы протиснуться, Ярхо пришлось пройти боком. Впереди — вид на темные соленые волны, перекатывающиеся в ночи, и зубцы Княжьего хребта. Высота была такая, что никому бы не удалось сбежать, — только разбиться, бросившись на скалы, щерившиеся далеко внизу. Но жена его брата не могла этого знать. Зато она догадалась, что ее вывели наружу, к чистому воздуху, — задрожали ноздри, распахнулись губы. В бельмах отразились одинокие звезды, проклюнувшиеся на безлунном небесном полотне.
…Рацлава дышала так, будто умирала от жажды, а ей наконец-то дали воды. Она пила воздух — живой, настоящий, соленый. Ее вывели наружу, ее вывели из недр — кожей она чувствовала ветер, носом — ночь и море. Каменные руки почти отпустили ее, лишь легонько придерживая за ворот, — и Рацлава, пьяная от счастья, сделала крохотный шаг вперед.
Под ступнями покатились мелкие осколки породы, и каменные руки тут же дернули ее назад. Стиснули под грудью, подхватили за волосы — Рацлава не понимала, что оказалась на выросте Матерь-горы. Площадка была такой короткой, что драконья жена грозила сорваться вниз.
Но она не слишком расстроилась. Ветер лизнул ее кожу, раздул тонкие прядки у лица — Рацлава стояла, расслабленная и радостная, в кольце каменных рук, хотя знала, что они могли бы раздавить ее, как орех. Сколько здесь было нитей для ее песен: запахи и звуки — кричащие птицы и волны, с рокотом разбивавшиеся об изножья гор. От изобилия кружилась голова.
— Там море? — спросила она хрипло и нежно, изворачиваясь, чтобы утереть губы платьем. «Море» — славное слово, ласковое. Рацлава не нуждалась в ответе, но уж очень ей хотелось это сказать, — она выросла во фьордах, и Ингар часто катал ее на студеной воде заливов.
Воин, державший ее, промолчал. Теперь-то Рацлава поняла, что это был воин: спиной она чувствовала каждое каменное звено на кольчуге, каждый скол, оставшийся после удара.
— Я люблю море, — поделилась Рацлава, будто воздух и в самом деле ее опьянил, — она никогда не была чересчур щедра на разговоры. — И горы люблю, хотя мне сложно понять, как они выглядят на самом деле. В них такая история, что становится хорошо и страшно. И я понимаю, что горы и море были задолго до меня. И будут, когда не останется ни меня, ни моей семьи, ни моих дете… — Она нахмурилась, точно что-то вспомнила. И исправилась спокойно: — Нет. У меня ведь не будет детей.
Она шевельнулась в хватке чужих рук, высвобождая разлохматившиеся косы. Теперь они лежали на ее плечах и не тянули книзу.
— Спасибо. — Рацлава вскинула голову, приближаясь лицом к тому, что могло бы быть лицом война, — носом она почти чувствовала его подбородок. — Незачем отвечать, но… я очень тебе благодарна.
Наверное, он был грозен — Рацлава могла только догадываться, насколько, щуря слепые глаза. А потом ее лоб расправился, и девушка задышала спокойно и легко — каменный воин, каков бы ни был, не сможет ее напугать.
— Ты — Ярхо?
Никто, кроме него, не решился бы вывести сюда жену Сармата-змея.
