Год змея - Лехчина Яна "Вересковая" (бесплатные серии книг .txt) 📗

Голова горела. В ушах стоял звон, в горле — стук сердца. Поздно, поздно думать — давно уже все решила. Малика выпрямила спину и смахнула с плеч волну расплетенных, медовых волос. Вдох-выдох, шаг, еще один…

Сиротливо стояла прялка, оставшаяся без хозяйки, — колесо едва покручивалось, будто от ветра, хотя в комнате было донельзя душно. На белом полотне, которым вёльха застилала сундук, явственно чернел обрядовый кинжал — не захочешь, а все равно увидишь. Этим кинжалом Хиллсиэ Ино обрезала нити, когда княжна встретилась с ней во второй раз.

Ноги то подкашивались, то совсем не гнулись. Кровь стучала в висках, норовя выплеснуться из жил. Малика шла, и трепетали ее юбки, киноварные в рыжину — цвет Гурата. Пылали свечи, расставленные вдоль стен, — пламя взлетало и опускалось, будто грудь при сбившемся дыхании. Комната кружилась, белело полотно, и чернело острое лезвие: Малика сжала рукоять холеными пальцами.

А потом спрятала кинжал за пояс и резво вышла вон.

ЗОВ КРОВИ X

Зимний солнцеворот — особое время. Сармат сказал, что обернется человеком на четыре дня. Долгий срок, и оттого Малика не сомневалась: Сармат придет к ней. Ему нужно было юлить и очаровывать, чтобы из семян злобы в ее душе выросла если не любовь, то привязанность. Княжна жалела всех женщин Сармата, которых он взял из разрушенных поселений: глупые, потерянные девушки. Как же их изуродовали надежда и страх, раз они млели под поцелуями твари, разрушившей их дом.

Нет, Сармат. Все, что ты принимал за показную княжескую гордость, за пустую злобу, — это не попытка понравиться тебе. Это чистая, тихая, жаркая ненависть, и она текла в жилах Малики вместе с кровью, обволакивала ей сердце. Как бы ты ни был красив, лукав и весел, сколько бы ни дарил самоцветов и ласк, не откупишься. Бедные, бедные твои женщины, Сармат. Нежные слова разъедали их хуже яда, даруя веру, что каждая из них — особенная. Ради этого можно было простить тебе все что угодно.

С тех пор как рухнул Гурат-град, Малике оставалось лишь ждать. И это оказалось непросто: снимать с Сармата сапоги, расплетать ему рыжие косы, вести пальцами по шее, по груди, по… Как же так, Сармат-змей? Нынешняя ночь — самая длинная в году. Слышишь? То не ветер воет, а твой брат рыщет по миру, чтобы отыскать тебя и убить. Отчего же ты не выходишь к нему, лишь обнимаешь гуратскую княжну и прячешься здесь, в одной из своих спален, в густом свете лампад? Дышишь прерывисто и горячо, сцеловываешь с ее волос медовое золото, хотя давно уже должен стоять у подножия горы, обдуваемый бурей. Слышишь, слышишь, Сармат-змей? Это не сквозняк в самоцветных горах, это — зов. На битву, на кровь, на гибель.

Зимой в княжеских чертогах Халлегата было холодно. Княгиня Ингерда шла, одетая лишь в нательную рубаху, расшитую аметистовыми нитями; на ее тонких плечах лежали ничуть не греющие шелка. Княгиня несла свечу, и пламя дрожало на сквозняке, отражаясь в рыжих волосах, спешно собранных в узел, — как она была красива, Ингерда. Ее не состарили ни скорбь, ни потери, ни годы затяжной войны. Княгине минуло сорок, а она все равно оставалась изящной статуей, с узкими лодыжками и запястьями, обвитыми самоцветами.

Чертоги Халлегата казались вымершими: ни слуг, ни стражников — никого. Людей давно не хватало. Ингерда шла, будто по древнему лабиринту. Боязливо переступала по каменным полам, закрывая свечу от ветра, — слегка колыхались шелка, полы рубахи и прядки волос. В приоткрытых ставнях одного из окон мерцала луна, не то серебряная, не то золотая. Яркая луна самой длинной ночи.

Княгиня не верила в то, что собиралась сделать. Страх клокотал в горле, а нож холодил ее кожу сквозь тонкую рубаху. Ходили слухи: скоро эта война закончится. Известно, как — Сармат силен и буен, но ему не одолеть Хьялму даже в теле дракона. Халлегатский князь умнее, хитрее и грознее своих младших братьев, даром что один из них — чудовище, а другой — великий воин. И за победу в этой войне Хьялма уже заплатил страшную цену, но, если понадобится, заплатит еще. Его земли опустели, напитавшись кровью, но владениям Сармата приходилось хуже.

Ингерда была слабой женщиной, привыкшей к неге и богатству. Она не разбиралась в ратном деле и даже не могла представить, какую казнь Хьялма уготовит ее любимому сыну. В воздухе пахло поражением Сармата и Ярхо — отныне их не спасали ни драконье пламя, ни верные мечи. Хьялма будто озверел, раз за разом загоняя братьев в ловушки, преграждая им путь не стенами, но горами трупов. Еще чуть-чуть — и все закончится, навсегда закончится, и княжества устроят по своим павшим великую тризну.

Потери сделали Хьялму таким бессердечным, жестоким и решительным, каким он отродясь не был. Его сухопарая рука, сжимавшая то меч, то княжеский жезл, стала тяжелее крыла Сармата. Одно его слово, летевшее с губ, исполнялось быстрее, чем раскатистый приказ Ярхо. Княжества, не так давно помогавшие его братьям, трепетали и шли на поклон: понимали, что Хьялма — не Сармат. От него нельзя было откупиться ни золотом, ни пленными. Тех, кто восставал против него, халлегатский князь вырезал под корень.

Страшные времена требовали страшных мер. Ингерда знала, что скоро увидит чудовищную расправу, — год назад Сармат сделал то, что вырвало у Хьялмы сердце. Он сжег многолюдный Божий терем, стоявший в Халлегате на Хормовом холме. Там была жена Хьялмы, и там был его сын, едва научившийся ходить. Ингерда видела их после — и тел-то толком не осталось, одна труха. Хоронить нечего.

Когда Хьялме принесли весть об этом, он был в походе — сдерживал рати Ярхо у Невестиной реки. И приказал вздернуть тех, кого уличили в связи с Сарматом. Несколько конюших из Халлегата рассказали его братьям, что на зимний солнцеворот в тереме соберется тьма народа; что княгиня Ингерда, скорбя по павшим, в тот день останется в своих комнатах. А потом эти же конюшие подперли двери терема, и сотни горожан сгорели заживо, не сумев выбраться.

Следующий год стал для Сармата роковым. Он потерял почти все армии и всех союзников. Ярхо тяжело ранили у Кислого брода — говорили, тогда Сармат был в человеческом теле и, испугавшись Хьялмы, не пришел на помощь. У Ярхо оставалась лишь горстка людей, которым пришлось выйти против мощных ратей. Говорили, его изрубили настолько, что Сармат пошел к ведьмам, и те начали обращать Ярхо в камень — лишь бы сохранить в нем жизнь. Затем — Грозовая падь. В битве под ней лучники пропахали драконье брюхо рядом жалообразных стрел, и Сармат залег на дно, принявшись зализывать раны.

Поэтому сегодня, самой длинной ночью, Хьялма был в Халлегате. Люди шептались: он готовит то, что окончательно добьет его братьев. Скоро, скоро война закончится и наступит мир. Придет весна, сползут толщи снега, и токи талой воды смоют всю кровь, пролитую за эти годы. На деревьях набухнут почки, в истоках ручьев проклюнутся первые цветы — начнется новая жизнь, свежая и безбедная. Семьи вдоволь оплачут своих погибших и пойдут поднимать из оврагов деревянные столпы, на которых вырезаны лица божеств. А потом украсят столпы лентами и травами, распашут черную землю и засеют ее хлебом. Будут гулять свадьбы, чествовать дни жатвы и праздновать рождение детей — так, как несколько лет назад сама Ингерда праздновала рождение внука. На городских башнях весело зазвенят колокола, а в деревнях устроят пляски у дымных кострищ. Люди отправятся на шумные ярмарки и пересекут студеные реки, исходят леса, окутанные старыми легендами; кто станет лечить, кто — выращивать и строить, кто — баять о приключениях, а сыновья Ингерды, все пятеро, будут лежать в земле.

Княгиня не верила в сказки о ведьмах, ковавших каменный панцирь. Ярхо много раз бывал ранен, порой — так страшно, что для него начинали насыпать курган. Но неизменно оказывался крепок: на один день, стиснув зубы, вставал с постели, на второй — садился в седло и брал меч. Раз пошли такие слухи, значит, Ярхо действительно плох и скоро в Халлегат прилетит весть о его кончине.