Словами огня и леса (СИ) - Дильдина Светлана (читать хорошую книгу txt, fb2) 📗
— Почему, али? Он с детства привык, что я рядом. Что я сделал не так?
— Вы находились на его территории. Ты… стоило держаться спокойней. Резкие движения раздражают зверя.
— Да, он смотрел так, словно вот-вот перекинется. Нет, хуже. Никогда не видел у него таких глаз — в этом обличьи.
— Мог, да… — Къятта сжал зубы. — Мог… Скажи, ты бы справился со взрослым энихи?
— У меня при себе был чекели. Али… ты знаешь, что я могу.
Резкое лицо застывает, как маска.
— Ну конечно. Иди.
Хлау остановился на пороге:
— Али, раньше он не был настолько опасен для обитателей этого дома. И… он понимал, что он человек. Сейчас ему приходится напоминать.
Къятта шагнул к нему:
— А если бы тебя… выжигало изнутри, ты что бы попробовал? Плести венки из колокольчиков? Спасибо скажи, что он уходит под шкуру зверя — а не убивает Огнем!
— Али, тогда его уничтожили бы, — Хлау взгляда не отводил. — Чтобы сохранить Асталу…
— Что посоветуешь? — спросил тот более мирно.
— Он весь в себе. Был открытым ребенком, а сейчас — не прорвешься. Никто не нужен. Пока он еще владеет собой. Дай ему… нечто новое, с чем он справится даже сейчас. Я не знаю, что — но только без крови. Игру, игрушку, дело… и держи в руке при этом. И ради всего святого, не оставляй одного.
Откинул полог, уже с той стороны произнес:
— Я ведь тоже… не хочу ему ничего дурного.
Опустить веки — и думать. Сумерки, быстрые и настойчивые, будто юность. И так же быстро сменяются тьмой.
…Если братишке плохо, не будет никому хорошо на расстоянии полета стрелы… разве что отпустить его. Это опасно, мало ли что взбредет ему в голову. Но иначе и страх, и боль, и ярость, или что там еще, он выместит на других. И самое худшее — осознает потом, что позволено все.
Не раз ловил себя на том, что все чаще вспоминает его ребенком. Невозможный, порой впадающий в бешенство, порой — в шальное веселье… и первое ныне — все чаще, а от второго остались крохи.
Тот, полукровка, унес с собой его детство. Даже там, на реке Иска, брат оставался мальчишкой. Он был способен радоваться полету бабочки… а сейчас радость у него вызывает только осознание первенства.
— Ты растил из него оружие, — сказал Нъенна позже, узнав, что случилось — и что сказал Хлау. — Не думаешь, что пришло время его использовать? Пока он еще слушается руки?
И в тот же день Натиу, мать Кайе, принялась готовить самые могущественные зелья, чтобы уйти в сон и оттуда помочь младшему сыну. Или хотя бы попробовать.
**
Лес
Умеющие лечить — урши. Их почитали всюду. Но этот пугался знаков почтения, говорил, что лечит плохо и долго. Седой смирился с этим — значит, в себя не верит. Но все равно у его шалаша вешали связки ягод, перьев и трав.
Дожди закончились.
После дождей уже не первый оползень случился — но раньше все на другой стороне, и ниже. А тут вроде прочно камни лежали — Седой хорошо выбрал место.
Дочь леса, Белка, легкая и проворная, все-таки была непуганой и любопытной, забиралась, куда запрещали; оступилась как-то на мокром камне — и покатилась вниз по склону. Огонек неподалеку сидел, качнулся вперед, не сообразив, что она-то куда привычней падать. И сам не удержался. Полетел следом за ней; быстрее катился — обогнал, в ее щиколотку вцепился, ухитрился удержаться, дыхание перевел… Подполз к ней, надеясь не растревожить камни — а они, поразмыслив, поползли по склону быстрее его.
Огонек прижал девчонку к себе и зажмурился. А потом его встряхнуло, перевернуло, ударило…
Перед глазами извивались слепяще-красные змеи. Больно не было, но дышать змеи мешали — стоило набрать воздуха, они подползали и сжимали грудь. И ноги тоже, а может, ног вовсе не осталось? Не чувствовал.
Сообразил, что сидит, сжатый камнями со всех сторон, лишь когда Белка зашевелилась. Двигаться было сложно, однако в щели между камнями виднелось небо. Тогда закричал — и услышал встревоженные звуки, которыми обменивались между собой рууна.
Только тут понял, что кричит не на их языке.
Соплеменники опасались приблизиться к завалу — вдруг снова покатятся камни? Все равно не поможем, говорили Седому. Но тот настаивал, свирепо рыча, и отвешивал оплеухи особо робким. Тогда рууна по одному стали подходить и растаскивать сперва мелкие камни. Понемногу уверились, что новый обвал не грозит, и стали шевелиться уверенней. Скоро между валунами увидели торчащую рыжую прядь. А потом услышали голос чужака и тонкий визг Белки.
Огонек почувствовал, что способен дышать, только когда смог покрутить головой и увериться, что небо и лес никуда не исчезнут, и что крошечная девчонка невдалеке верещит громко и вполне по-живому. Только тогда — выдохнул полной грудью, чувствуя головокружение и блаженную слабость. Красные змеи уползли, хотя их следы еще мерцали перед глазами, если дернуть головой.
Он повернулся, глянуть, как Белка — но увидел не ее. И не соплеменников.
Увидел ноги в коротких полотняных штанах с нашитыми полосками кожи, а потом ту, чьи были ноги — высокую женщину со смуглым, но бледным лицом и собранными в узел волосами цвета пепла. Вроде седыми, но с молодым блеском. У стариков тусклее…
За женщиной стояли двое мужчин с такими же узкими надменными лицами, но с волосами темнее. Не такой, как в Астале, более закрытой была одежда людей, и богато украшена пестрой вышивкой на рукавах и подоле — узоры, непонятные, угловатые.
— Полукровка? — удивлено произнесла женщина, — Здесь есть еще люди, кроме тебя?
— Нет, я… есть рууна.
— Эти дикари?
Огонек не ответил.
— Это ты звал на помощь? — после его кивка продолжила, хмуря изломанные тонкие брови:
— Прекрасно, мы свернули с пути и мчались по кустам, чтобы найти… полукровку? — сказала она, обернувшись к своим, и спутники понимающе хмыкнули.
— И ради того, чтобы… — голос женщины прервался, потом она сказала резко:
— Смотри мне в глаза! Твоя радужка; я думала, показалось, но нет, слишком яркий оттенок…
Она сунула руку за пазухи, и Огонек подался назад, позабыв, что лежит на камне, и дышать позабыл. Знал уже, чем кончаются такие движения.
А женщина достала золотисто-оранжевый камень, но из него не вырвалось молнии или чего-то невидимого, убивающего. Пока женщина бормотала что-то, водя камнем по воздуху над Огоньком, камень будто мягко светился.
— Встать, — велела она, убирая самоцвет. — Кто ты такой?
— Я… Огонек, — будто имело смысл, как назвали в Астале.
— Это совершенно неважно, твое имя, — произнесла женщина: — Мейо Алей нечасто одаряет своей милостью тех, кто недостоин ее и не способен оценить всю ее полноту. В тебе и правда есть Сила… для полукровок это редкость. Но она еще и разбуженная! Кто ты? Откуда?
Голос ее, негромкий, был глубок и ровен, говор напоминал о ком-то из давнего прошлого. Тут только Огонек осознал, что и слова она произносит… немного другие. Давно, на агатовом прииске, привык к южной речи, а это, выходит, северная. И он ее понимает. Ах, да — Белка! Где Белка?! Она завизжала — значит ли это…
Он испуганно повел взглядом по сторонам. Заметил шевеление в кустах неподалеку. Значит, ее не тронули.
— Тебя ударило по голове камнем? — спросила женщина, и в гортанном голосе ее почудилось легкое раздражение. — Я не намерена вытягивать из тебя слова, словно искать в песке золото.
— Прости … — Огонек оглянулся в поисках дикарей, но те рассыпались по укрытиям. — Я почти позабыл слова. Я… — он кожей чувствовал ее презрение, и презрение ее молчаливых спутников, для них он был хуже дикарей: почти голый, грязный, поцарапанный, во что превратились волосы, страшно сказать. — Я ничего не могу ответить. Не знаю, что отвечать. Сейчас я живу с ними, — кивнул в сторону дикарей. — Много лун уже…
