Сто полей - Латынина Юлия Леонидовна (книги бесплатно .TXT) 📗
– Не было такого, чтобы простые крестьяне нападали на господ. Наверное, это и в самом деле покойники. Право, я уже чувствую морок, и ноги мои как в огне.
Даттам поглядел на него и заметил:
– Это, сударь, немудрено, так как в темноте вы сели на муравейник.
Тут Лиддин с воплем вскочил и стал ругаться.
А неподалеку стоял большой котел с кипящей водой, в нем собирались варить мясо. Даттам пихнул этот котел так, что тот вылился на пенек с муравейником.
И только он это сделал, как поднялся страшный визг и вой, с неба слетели демоны, закружились голубые мечи. Зашумело, заухало, Лиддина швырнуло о камни. Он вскочил: далеко внизу храм Варайорта разлетался цветным громом, землю под ногами крестьян дурно пучило, мяло их, как в крупорушке.
А Даттам выхватил меч, прыгнул на поляну и закричал своим людям:
– Это чудо! Сами боги нам помогают!
Тут он отдал приказ: заскрипели веревки, заново сколоченная секция подвесного моста поехала вниз, и монахи побежали через овраг рубить остатки крестьян. Даттам побежал первым, посмотреть, живы ли пленники или их поело вместо с крестьянами.
К рассвету все было кончено. Люди восстали необдуманно и мало что могли сделать для своей защиты. Вдоль всей дороги от храма до деревни лежали мертвецы и куски мертвецов. Крестьяне были одеты так скверно, что никто, вопреки обычаю, не позарился на платье, и странно было видеть такое множество покойников, лежащих одетыми.
Пленники были почти все живы. Бредшо обнаружил, что он может держаться в седле, несмотря на рану.
Бредшо съехал вниз, облазил развалины храма, а потом попытался найти обломки желтой священной повозки, за которой Даттам всегда приглядывал на крутых спусках и ящики из которой снесли в храм, а не за мост. Повозку разнесло на такие щепки, что дышло ее Бредшо нашел метрах в трехстах от эпицентра взрыва.
Потом он поскакал за Даттамом в деревню. Он сам был бы не прочь повесить иных здешних крестьян и заранее ужасался тому, что сделает Даттам. Он догнал Даттама в конце ущелья и спросил, что же случилось с храмом Варайорта.
Даттам закатил глаза и важно ответил:
– Чудо, сударь! Храм Шакуника – великая чаша, основание коей на небесах! Немного найдется на небе богов сильней Шакуника и колдунов лучше меня!
Тогда Бредшо спросил:
– А что, говорят, пять лет назад двадцать тысяч аломов напало на империю – так налетел вихрь, закружились огненные мечи, скалы выломились из своих корней и уничтожили святотатцев, – это правда?
– Разумеется, – ответил Даттам. – Еще государь Иршахчан завоевал империю две тысячи лет назад, оживив железных быков и самодвижущихся черепах.
«Вы – лжец, – хотелось сказать Бредшо. – Вы – лжец, и вы везли в графский замок целый фургон взрывчатки, уж не знаю, порох это был или динамит. Но этой взрывчатки империя не то что две тысячи, а и двести лет назад не знала, иначе бы варвары не завоевали ее. Немудрено, однако, что империя теперь позволяет торговать холодным оружием, – если у нее есть взрывчатка».
Ничего этого Бредшо, конечно, не сказал, да и главного в истории со взрывчаткой, признаться, не понял.
Когда Даттам прискакал в деревню, из графского замка на скалы уже выехали вооруженные люди. Вокруг замка все было выжжено. Даттам принюхался: пахло паленой шерстью; а шерсти был весь годовой сбор. Еще пахло жареным мясом. Даттам подумал: нищенский бунт, как нищенская свадьба, и длится меньше суток, и вещей истребит – годовой запас. Единый бог управился с конфискацией быстрее, чем единое государство, благо трудился не пером, а мечом.
Тодди Вывороченный Кафтан заперся с другими на мельнице и сказал: «Горе мне, ибо я не сумел возвестить истину достаточно громко». Дрался он, по общем мнению, очень хорошо, и не будь он колдуном, следовало бы сожалеть о его гибели. Говорили, что мельничные колеса завертелись от крови. Даттам был зол на то, что пришлось сжечь из-за человека мельницу, плюнул и сказал:
– Какая разница, отчего вертятся, лишь бы вертелись.
Некоторые крестьяне убежали в лес и горы, а остальные сыпали себе на волосы грязь и ложились на обочину, раскинув руки.
Лиддин Черноногий, племянник графа, сказал:
– Надо сжечь деревню и засеять место это солью.
Чужеземец Бредшо принялся говорить ему громкие слова и под конец заявил:
– Сначала вам придется иметь дело со мной.
Лиддин очень удивился и сказал:
– Его, наверно, околдовали, пока он висел на скале. Я думаю, этих грязеедов надо сжечь, а с вами, господин Бредшо, я сочту за честь драться через неделю, когда пройдет ваша рука.
Тут подъехал Даттам от горящей мельницы, весь в грязи и крови, узнал, в чем дело и сказал Лиддину:
– Я обязан господину Бредшо жизнью. Стало быть, обязан поддержать его просьбу.
Опустил глаза и прибавил:
– Помилуйте! По всей стране будут петь: Лиддин Черноногий дрался с юродивыми, чтобы отомстить за убыток, справлял тризну по амбарам.
Лиддин смутился, и больше его имя в этой истории не упоминается.
А граф проехал в окружении своих людей по деревне и объявил, что не преступит рамок закона. Он был зол и задумчив, потому что ржаные корольки раньше были хорошими работниками.
По закону, если в местности совершено преступление, а преступник не пойман, правосудие обязано арестовать местных жителей в количестве, достаточном для того, чтобы их односельчане сами разыскали и представили виновника. Люди графа стали вязать крестьян из уважаемых дворов: те, впрочем, сами протягивали руки и выходили распоясанные. Суд назначили на вечер.
К вечеру о бунте стало известно в соседних селеньях, и многие прискакали на помощь Даттаму, большею частью для того, чтобы выпросить у него подарки за вассальную службу. Были, однако, и такие, которые стояли кружком и роптали, что раньше крестьяне не бунтовали, и не проклятая ли шерсть тому виной?
После этого люди Даттама поехали по полям и вскоре набрели на отряд из троих рыцарей, охранявших какого-то человека на ослике, и один из дружинников Марбода Кукушонка сказал, что это тот самый проповедник, которого они убили в Золотом Улье. И так как дружинникам показалось подозрительным, что убитый проповедник воскрес, они решили, что без колдовства тут дело не обошлось и потащили его в замок.
У стен замка они повстречали Даттама, – тот ехал на лошади. К уздечке лошади была привязана длинная веревка, а к веревке были привязаны за шеи десяток бунтовщиков. И как только один из бунтовщиков увидел человека на ослике, он сказал:
– Этот проповедник – и вправду колдун. Я почему ему поверил? Я пахал барское поле, работы на два дня. Вдруг стоит, откуда ни возьмись, этот: «Давай пособлю». Я прилег под куст, – глядь, все уже вспахано и засеяно.
Тут один из рыцарей, сопровождавших человека на ослике, спешился и сказал:
– Все те из нас, кто верит в единого бога, знают, что этого человека зовут Белым Ключником, и он не колдун; а вера наша запрещает убийства и насилия. И еще я готов свидетельствовать, что три года Белый Ключник проповедовал в столице, а неделю назад вернулся сюда, ушел в скит и никого к себе не допускал. А еще я хочу сказать, что в Золотом Улье Марбод Кукушонок рассек мечом не его, а его брата. И мертвец, конечно, не ожил: разрубленное тело, однако, сползлось.
– Снимите его с ослика и привяжите к хвосту моего коня, – сказал Даттам.
Это не всем понравилось, и люди сказали:
– Он не делал зла.
– Он-то и виноват больше всех, – возразил Даттам, – потому что прочие только рубят головы, а этот навязывается в советчики мирозданию. Отдайте мне его. Это он везде говорит, что добро должно бороться со злом, и из этой веры и произошел бунт.
Рыцари зашептались. А в этих местах у многих были управляющие из ржаных корольков.
Проповедник поглядел на него, а потом сказал:
– Вы, господин Даттам, человек хищный и страшный, но и вы знаете, что наша вера воспрещает насилие. А когда мы говорим о борьбе добра и зла, мы имеем в виду борьбу между тем, что существует, и тем, что не существует, а тайная борьба происходит только в душе человека, если она у него есть. А вы, господин Даттам, человек бездушный. И бог ваш, Шакуник, о нем и говорить-то нельзя, как сорока, любит грязь и золото.
