Вавилон. Сокрытая история - Куанг Ребекка (мир книг TXT, FB2) 📗
В семье Уилсонов его называли маленьким профессором. Благословенный Рами, ослепительный Рами. Он не имел ни малейшего представления о том, для чего все это изучает, только знал, что приводит взрослых в восторг. Часто он показывал фокусы гостям, которых приглашал сэр Хорас. Ему показывали несколько игральных карт, и он с точностью повторял масть и достоинство карт в том порядке, в котором они появлялись. Ему зачитывали большие отрывки из стихов на испанском или итальянском, а он, не понимая ни слова, декламировал их с теми же интонациями.
Когда-то он гордился этим. Ему нравились удивленные возгласы гостей, нравилось, как они ерошат ему волосы и суют сласти в ладонь, прежде чем прогнать на кухню. Тогда он не понимал, в чем разница между сословиями и народами. Он думал, что все это игра. Рами не видел, как отец наблюдает за ним из-за угла, озабоченно сдвинув брови. Не знал, что произвести впечатление на белого человека может быть так же опасно, как и спровоцировать его.
Однажды вечером, когда Рами было двенадцать, гости Уилсона вызвали его во время разгоряченного спора.
– Рами, – подозвал его мистер Тревильян, частый гость в доме, мужчина с большими бакенбардами и сухой волчьей улыбкой. – Подойди.
– Лучше оставьте его в покое, – сказал сэр Хорас.
– Я пытаюсь доказать свою точку зрения. – Мистер Тревильян поманил его рукой. – Будь добр, Рами.
Сэр Хорас не запретил Рами подходить, поэтому тот поспешил к мистеру Тревильяну и встал прямо, сложив руки за спиной, как маленький солдат. Он уже знал, что англичане обожают такую позу.
– Да, сэр?
– Посчитай до десяти по-английски, – попросил мистер Тревильян.
Рами подчинился. Мистер Тревильян прекрасно знал, что Рами это умеет, представление предназначалось для других присутствующих джентльменов.
– А теперь на латыни, – велел мистер Тревильян, а когда Рами справился и с этим заданием, добавил: – И на греческом.
Рами подчинился. Раздалось одобрительное покашливание. Рами решил попытать удачу.
– Маленькие цифры – для маленьких детей, – сказал он на превосходном английском. – Если вы желаете побеседовать об алгебре, выберите язык, я готов.
Гости восторженно заохали. Рами заулыбался, покачиваясь взад-вперед на каблуках в ожидании непременной конфеты или монеты.
Мистер Тревильян повернулся к гостям.
– Взгляните на этого мальчика и его отца. Они обладают похожими способностями, похожим происхождением и образованием. У отца было даже больше преимуществ – как мне сказали, его отец был из богатых купцов. Но богатство приходит и уходит. Несмотря на прирожденные таланты, мистер Мирза сумел добиться лишь положения слуги. Ведь так, мистер Мирза?
Рами увидел на отцовском лице очень странное выражение. Как будто тот пытается сдержаться, словно проглотил горькое семя, но не может его выплюнуть.
Игра вдруг перестала казаться веселой. Теперь Рами пожалел, что решил покрасоваться, хотя и не мог понять, что происходит.
– Ну что же, мистер Мирза, – сказал мистер Тревильян. – Вряд ли вы желали стать лакеем, не так ли?
Мистер Мирза нервно кашлянул.
– Служить сэру Хорасу Уилсону – большая честь.
– Ох, бросьте, не пытайтесь быть вежливым, мы все знаем, как он портит воздух.
Рами уставился на отца, которого до сих пор считал ростом с гору, ведь он научил его писать арабские и латинские буквы, научил, как делать намаз. Объяснил, что такое уважение. Его хафиз.
Мистер Мирза кивнул и улыбнулся.
– Да, это так, мистер Тревильян, сэр. Конечно, я предпочел бы оказаться на вашем месте.
– Но вы на своем, – сказал мистер Тревильян. – Видите, Хорас, эти люди тоже честолюбивы. У них есть интеллект и стремление к самоуправлению, как и должно быть [77]. Лишь ваша образовательная политика удерживает их внизу. У Индии просто нет языков, пригодных для государственного управления. Местные поэмы и эпосы очень занимательны, но когда дело доходит до управления…
Все снова начали громко спорить, позабыв о Рами. Он посмотрел на Уилсона, все еще надеясь получить награду, но отец бросил на него суровый взгляд и покачал головой.
Рами был умным мальчиком. Он понял, что нужно незаметно удалиться.
Два года спустя, в 1833-м, сэр Хорас Уилсон уехал из Калькутты и занял должность первого декана кафедры санскрита в Оксфордском университете [78]. Мистер и миссис Мирза, разумеется, не возражали, когда Уилсон предложил взять их сына с собой в Англию, и Рами не держал зла на родителей за то, что не пытались оставить его при себе. К тому времени он уже знал, насколько опасно противоречить белому человеку.
– Его будут воспитывать в Йоркшире, – объяснил Уилсон. – Я буду навещать его, когда смогу отлучиться из университета. Позже, когда он подрастет, я отправлю его в Университетский колледж. Чарльз Тревильян, возможно, прав и английский язык способен открыть дорогу для местного населения, но для ученых имеют ценность индийские языки. Английский годится для чиновников в гражданской администрации, а нам требуются настоящие гении, изучающие персидский и арабский. Кто-то должен поддерживать древние традиции.
Родные попрощались с Рами в порту. Вещей у него было немного: из своей одежды он вырастет уже через полгода.
Мать обхватила его щеки ладонями и поцеловала в лоб.
– Не забывай писать. Раз в месяц, нет, раз в неделю, и обязательно молись…
– Да, амма.
Сестры прижались к его сюртуку.
– Ты пришлешь нам подарки? – спросили они. – А с королем встретишься?
– Да, – ответил он. – Нет, мне это неинтересно.
Отец стоял немного в стороне, наблюдая за женой и детьми, и щурился, словно пытался получше запечатлеть все в памяти. Наконец, когда прозвучал сигнал к посадке, он прижал сына к груди и прошептал:
– Аллах хафиз [79]. Не забывай писать матери.
– Да, аббу.
– И не забывай, кто ты такой, Рамиз.
– Да, аббу.
В то время Рами уже исполнилось четырнадцать, и он хорошо знал, что такое гордость. Рами намеревался не просто не забывать. Ведь теперь он понимал, почему отец улыбнулся в тот день в гостиной – не от слабости или покорности, не из страха перед расправой. Он играл свою роль. Он показывал Рами, как это делается.
Лги, Рамиз. Это был урок, самый важный урок, который ему когда-либо преподали. Прячь свое истинное «я», Рамиз. Покажи миру то, чего от тебя хотят; создай образ, который все хотят видеть, потому что, рассказывая собственную историю, ты получаешь над ними контроль. Скрывай свою веру, свои молитвы, ибо Аллах все равно знает, что в твоем сердце.
И Рами тоже играл свою роль. Он без труда ориентировался в английском высшем обществе: в Калькутте было немало английских таверн, мюзик-холлов и театров, и в Йоркшире он лишь расширил представление о мире элиты, в котором вырос. Он усиливал и ослаблял свой акцент в зависимости от аудитории. Он усвоил все причудливые представления англичан о собственном народе, оттачивал их, как искусный драматург, и выплескивал обратно. Он знал, когда следует играть ласкара, когда слугу, а когда принца. Знал, когда нужно льстить, а когда заниматься самоуничижением. Он мог бы написать диссертацию о гордости белых, о любопытстве белых. Он знал, как заставить восхищаться собой и одновременно нейтрализовать себя как угрозу. Он отточил величайший из всех трюков – как надурить англичанина, глядя на него с уважением.
Рами настолько в этом преуспел, что почти потерял себя настоящего. Он загнал себя в опасную ловушку, когда актер верит собственной игре, ослепленный аплодисментами. Он мог представить себя аспирантом, осыпанным знаками отличия и наградами. Богато оплачиваемым адвокатом на кафедре юриспруденции. Признанным переводчиком, курсирующим туда-сюда между Лондоном и Калькуттой и каждый раз привозящим богатые дары своей семье.
