Вавилон - Куанг Ребекка (бесплатные серии книг .TXT, .FB2) 📗
Профессор Ловелл с размахом подписал свое имя. Затем Робин подошел к столу адвоката. Стол был слишком высок для него, поэтому клерк притащил скамейку, на которой он мог стоять.
— Я думал, что уже подписал это. — Робин посмотрел вниз. Язык казался очень похожим на договор об опеке, который профессор Ловелл дал ему в Кантоне.
— Это были условия между тобой и мной, — сказал профессор Ловелл. — Это делает тебя англичанином.
Робин просмотрел зацикленный шрифт — опекун, сирота, несовершеннолетний, опекунство.
— Вы претендуете на меня как на сына?
— Я претендую на тебя как на подопечного. Это другое дело.
Почему? — почти спросил он. От этого вопроса зависело что-то важное, хотя он был еще слишком молод, чтобы понять, что именно. Между ними потянулось мгновение, навеянное возможностью. Адвокат почесал нос. Профессор Ловелл прочистил горло. Но момент прошел без комментариев. Профессор Ловелл не стал ничего объяснять, а Робин уже знал, что лучше не настаивать. Он расписался.
Когда они вернулись в Хэмпстед, солнце уже давно село. Робин спросил, может ли он отправиться спать, но профессор Ловелл пригласил его в столовую.
— Нельзя разочаровывать миссис Пайпер; она весь день была на кухне. Хотя бы немного подвигай едой в своей тарелке.
Миссис Пайпер и ее кухня наслаждались славным воссоединением. Стол в столовой, который казался смехотворно большим для них двоих, был заставлен кувшинами с молоком, белыми булочками хлеба, жареной морковью и картофелем, подливкой, что-то еще кипело в серебряной позолоченной супнице, и то, что выглядело как целая глазированная курица. Робин не ел с самого утра; ему следовало бы проголодаться, но он был так измучен, что от вида всей этой еды у него скрутило живот.
Вместо этого он перевел взгляд на картину, висевшую за столом. Ее невозможно было не заметить, она занимала всю комнату. На ней был изображен красивый город в сумерках, но это был не Лондон, как ему показалось. Он казался более величественным. Более древним.
— А. А вот это, — профессор Ловелл проследил за его взглядом, — Оксфорд.
Оксфорд. Он слышал это слово раньше, но не был уверен, где именно. Он попытался разобрать название, как он делал со всеми незнакомыми английскими словами.
— A... центр торговли коровами? Это рынок?
— Университет, — сказал профессор Ловелл. — Место, где все великие умы нации могут собираться для исследований, учебы и обучения. Это замечательное место, Робин.
Он указал на величественное куполообразное здание в центре картины:
— Это библиотека Рэдклиффа. А это, — он жестом указал на башню рядом с ним, самое высокое здание в пейзаже, — Королевский институт перевода. Здесь я преподаю, и здесь я провожу большую часть года, когда не нахожусь в Лондоне.
— Это прекрасно, — сказал Робин.
— О да. — Профессор Ловелл говорил с нехарактерной теплотой. — Это самое прекрасное место на земле.
Он развел руки в стороны, как бы представляя перед собой Оксфорд.
— Представь себе город ученых, все исследуют самые чудесные, увлекательные вещи. Наука. Математика. Языки. Литература. Вообрази, что здание за зданием заполнено большим количеством книг, чем ты видел за всю свою жизнь. Представь себе тишину, одиночество и безмятежное место для размышлений. — Он вздохнул. — Лондон — это сплошной беспорядок. Здесь невозможно ничего сделать; город слишком шумный, и он требует от тебя слишком многого. Ты можешь сбежать в такие места, как Хэмпстед, но кричащее ядро притягивает тебя обратно, хочешь ты этого или нет. Но Оксфорд дает тебе все необходимое для работы — еду, одежду, книги, чай — и затем оставляет тебя в покое. Это центр всех знаний и инноваций в цивилизованном мире. И если ты достаточно хорошо продвинешься в учебе, то однажды тебе посчастливится назвать его своим домом.
Единственным подходящим ответом здесь, казалось, было потрясенное молчание. Профессор Ловелл с тоской посмотрел на картину. Робин старался соответствовать его энтузиазму, но не мог не взглянуть на профессора сбоку. Мягкость в его глазах, тоска поразили его. За то короткое время, что он его знал, Робин никогда не видел, чтобы профессор Ловелл выражал такую любовь к чему-либо.
Уроки Робина начались на следующий день.
Как только закончился завтрак, профессор Ловелл велел Робину умыться и вернуться в гостиную через десять минут. Там его ждал грузный, улыбчивый джентльмен по имени мистер Фелтон — первый класс Оксфорда, человек из Ориэла, заметьте, — и да, он проследит, чтобы Робин освоил оксфордскую латынь. Мальчик начинал немного позже своих сверстников, но если он будет усердно заниматься, это можно будет легко исправить.
Так началось утро заучивания базовой лексики — agricola, terra, aqua, — которое было пугающим, но потом показалось легким по сравнению с последующими головокружительными объяснениями склонений и спряжений. Робина никогда не учили основам грамматики — он знал, что работает в английском, потому что это звучит правильно, — и поэтому, изучая латынь, он изучал основные части самого языка. Существительное, глагол, подлежащее, сказуемое, копула; затем именительный, родительный, винительный падежи... За следующие три часа он усвоил умопомрачительное количество материала, половину из которого к моменту окончания урока уже забыл, но он ушел с глубоким пониманием языка и всех слов, которые можно с ним делать.
— Все в порядке, парень. — Мистер Фелтон, к счастью, был терпеливым человеком и, похоже, сочувствовал тому, что Робин подвергся психическому издевательству. — Тебе будет гораздо веселее, когда мы закончим закладывать фундамент. Подожди, пока мы доберемся до Цицерона. — Он посмотрел вниз на записи Робина. — Но ты должен быть более внимательным к правописанию.
Робин не мог понять, где он ошибся.
— Как это понимать?
— Ты забыл почти все знаки макрона.
Ох. Робин подавил шум нетерпения; он был очень голоден и просто хотел покончить с этим, чтобы пойти на обед.
— Эти.
Мистер Фелтон стукнул костяшками пальцев по столу.
— Даже длительность одной гласной имеет значение, Робин Свифт. Вспомните Библию. В оригинальном еврейском тексте никогда не уточняется, что за запретный плод змей уговаривает Еву съесть. Но на латыни malum означает «плохой», а mālum, — он выписал слова для Робина, с силой подчеркивая знак macron, — означает «яблоко». Отсюда короткий скачок до обвинения яблока в первородном грехе. Но, насколько нам известно, настоящим виновником может быть и хурма.
Мистер Фелтон ушел во время обеда, дав список из почти сотни словарных слов, которые нужно было выучить наизусть до следующего утра. Робин ел один в гостиной, механически заталкивая в рот ветчину и картофель, пока он непонимающе моргал над своей грамматикой.
— Еще картошки, дорогой? — спросила миссис Пайпер.
— Нет, спасибо. — Тяжелая пища в сочетании с мелким шрифтом, которым он читал, вызывали у него сонливость. Голова раскалывалась; чего бы ему действительно хотелось, так это вздремнуть подольше.
Но отсрочки не было. В два часа дня в дом пришел худой седовласый джентльмен, представившийся мистером Честером, и в течение следующих трех часов они начали обучение Робина древнегреческому языку.
Греческий был упражнением в том, чтобы сделать привычное странным. Его алфавит совпадал с римским, но лишь частично, и часто буквы звучали не так, как выглядели — ро (Р) не была Р, а эта (Н) не была Н. Как и в латыни, в греческом использовались спряжения и склонения, но было гораздо больше времен, форм и звуков, которые нужно было отслеживать. Набор звуков в нем казался более далеким от английского, чем в латыни, и Робин все время старался, чтобы греческие звуки не звучали как китайские. Мистер Честер был более суров, чем мистер Фелтон, и становился раздражительным, когда Робин постоянно путал окончания глаголов. К концу второй половины дня Робин чувствовал себя настолько потерянным, что только и мог, что повторять звуки, которыми его шпынял мистер Честер.
