Дождь в полынной пустоши (СИ) - Федорцов Игорь Владимирович (книги без регистрации полные версии txt) 📗
Легкая снежная взвесь. Не снег. Пудра. Всякий источник света окружен сверкающим ореолом, окутан переливчатым сиянием, а границы и контуры утратили четкость и размыты. Порывы ветра сгоняют колдовской муар, но через мгновение, в затишье, он восстановлен в прежнем виде. В этой небрежной игре, легкомысленной забаве, озорном баловстве света и ветра ощущается явная противоречивость, непорядок, нарушение прописных истин. В такую пору должно быть тихо. Ночь время тишины, темноты и доверительных историй шепотом. Но ветер ломает ветки, скрипит флюгером, брякает жестяным карнизом, воет в печных трудах, плещет волной в гранит берега, крошит лед о пристань, борта фелюг, баркасов и барж. Где-то раздаются голоса, выкрики, бегут, топочут, а под самые облака вспухают зарева беснующегося огня. Кто не спит, расскажут тем, кто спали. И вряд ли их истории понравятся соням.
За окном темень, холод, и ветрено, а в комнате тепло. В большой жаровне дружелюбно потрескивают и перемигиваются малиновые угли, пахнет березой и дегтем, и мысли делаются ленивыми и праздными, и совсем не тянет заниматься поручением диакона. Хотелось бы думать из-за его бессмысленности, а не убаюкивающего тепла, березового чада и умиротворяющего света. Писание порицает нерадивых - леность порочна. Но до чего порой замечательна! Когда был моложе, казалось, подвластно само время, успевать и добиваться желаемого, а постарел, мудрено совладать не то, что с кормилом судьбы, с обыкновенным пером, грош за пучок. И в неутешительном понимании и признании тщетности повернуть жизнь вспять, садишься поближе к очагу или жаровне, жмуришься на огонь и придаешься предосудительному ничегонеделанью, бессовестно отложив дела и труды. И так хорошо и покойно. Сидел бы и сидел.
Но... Лэше ву лэш. Невозможное невозможно. Приговор и тяжкая ноша...
Эпитирит* с сожалением покосился на высокую стопку книг. Пересчитал, будто не знал сколько их. Знал, конечно. Сдержал вздох. Увы, сомнения, как и бессонница, приходят не прошено и остаются не спрашиваясь. С бессонницей ничего не поделать, а с сомнениями? С ними тоже. Но надо ли? Что-то делать? Бессонница заставляет ворочаться с бока на бок, а сомнения искать ответы. Жаль не подсказывают легких путей, где и у кого. У Ал-Калби? У Гая Солина? Орзия? Книге Зоар? Сефер ха-разим, которую невежды путают с Сефер Разиэль ха-малах? На страницах многочисленных Bestiarum vocabulum, собранных в библиотеке зелаторов? В главах Физиолога, а то и Шань хай-цзинь*!? Броситься в необъятное, не доброй волей жажды знаний, а от непроходимой глупости людской? Искать объяснения россказням нищего с паперти Святого Хара из-за подозрительности и мнительности диакона? Всяк добывает хлеб разумением своим, хотя бы и выдумками о великом голоде и чудище огненном. Подадут больше.
В комнате посветлело.
ˮУтро?ˮ − всполошился эпитирит скорому течению времен. Он и пера не обмакнул, написать строку. С чем идти к диакону? С пустыми листами?
Взгляд усталых старческих глаз обратился за окно, узреть благолепие нарождающегося дня.
Ужасающий лик пялился в комнату из-за стеколья и щерил клыкастую пасть. Эпитирит вздрогнул и прикрыл веки, спасаясь полузабытым советом матери.
− Закрой глазки и все плохое минует. Все-все-все. Раз и нету плохого.
Так и произошло. Открыл. Никого. За окном только темень.
А раскрашенный углем монстр летел и летел, распространяя заразу страха. Чудовище видели драбы, видели припозднившиеся выпивохи, наблюдали школяры, участвующие в очередной вакханалии. Свидетельствовали дуэлянты, выясняющие отношения в темных углах; канальщики, потрошившие склады; псари, устроившие сходку у причалов; нищие, караулившие доходные места на паперти. Видели редкие прохожие, видели лихие баротеро, способные не терять головы в жесточайших переделках. Вполне достаточно народу ужасающему происшествию не забыться и не сойти за дурной морок или пьяный бред. Остались и более весомые доказательства пребывания исчадья в мире живущих. От капающей смолы, сгорела лавка мерсера и шерстобитная мастерская. Выгорела в момент, ярко и дико, новая пристройка в монастыре кармелитов. Потом занялся склад заготовленного впрок теса и досок, уважаемого Трехта. Застигнутый врасплох возница, с испугу загнал четверку, впряженную в нарядную карету. Устроил безумную гонку по сонным улицам. Саму карету разбил и свалил в канал. Пассажиры, а среди них дочь маркграфа Фрэнса, достались рыбам.
По счастью жизнь летучего чудовища оказалась не столь длинна, окончательно свихнутся столице от страха. Поднявшись вровень с колокольней одной из церквей, адский посланник ярко вспыхнул и почти мгновенно сгорел, пустив по ветру легкий пепел и обронив на землю косточки реек.
Пока плачущий огнем летун сеял на столичных улицах панику, Колин укрылся от ветра и лишнего света ближайшего фонаря и выжидал. Он вполне мог сойти за столичного баротеро, занятого обычным своим ремеслом. Разбоем. Вот только место выбрал крайне неудачно. Мало того квартал опекали канальщики, т.е. фактически вотчина Оуфа Китца, так еще рядом буйствовал весельем шинок. Темные тени волокли в конюшню или в подвал, пищащих от выпитого шлюшек. Полно прохожих и невзрачных личностей, каждого прохожего оценивающих. Символизируя торжество порядка и закона, вверх и вниз по улице, таскались драбы. Приостанавливаясь у шинка, переговорили и двигали дальше, оглядываясь на каждом шаге. Факела, озарявший им путь во тьме, уползали в ночь.
Из ,,Цапли и Лягушкиˮ, грохнув дверью о стену, вывалила четверка. Крепенько навеселе, на ногах держались уверенно. Свободные от дум о куске дня завтрашнего.
− Чего ушли? Время какое?
Законный вопрос. Ночь на самом пике, а порученной работе не подошел срок.
− До Бэкха прогуляемся.
− Сказано утром наведаться, − взывает самый трезвый или самый исполнительный.
− Разбудить боишься?
− Гы-гы-гы! Ку-ка-ре-ку!
− Гы-гы-гы! Вставай, дружок!
− Гы-гы-гы! У дружка!
− Гы-гы-гы! Может он лохматую шевелит?
− Гы-гы-гы! В дупло заглядывает!
− Гы-гы-гы! И мы ему заглянем!
Под неудержимый гогот, канальщики - вообще веселые парни, двинулись по улице, в сторону Колина. Он выждал когда компания подойдет достаточно близко, заступить путь.
− О! А говорят дураки перевелись! Мозги заморозил болезный? Или совсем их нет, под ноги людям бросаешься! − радостно заржал один из четверки.
− Иди, − мах, указать дорогу. − Мы сегодня добрые,
Махнул и Колин. Нож с мерзким чваком впился под кадык. Раненый засипел, выдернул оружие из раны. Закашлялся, заплевался кровью, повалился оземь собирая грязюку.
Остальные не растерялись, и действовали привычно и слажено. Скупой шелест извлекаемой стали.
− Ты покойник, придурок, − пригрозили Колину.
Угрозы раны не наносят. Наносит сталь! Сотрясать воздух словесами не отведено времени. События быстры и фатальны.
На раз.... Мерзкий хруст перерубленных шейных позвонков и фонтан крови. С длинным протягом шнепфер прошел вверх. Разрубил гортань, нижнюю челюсть и кадык.
На два... Колющий в лицо. Сдирая нёбо, сталь вошла в глотку. Выход вбок, разрезав щеку.
На три... Удар раскромсал кисть. Меч упал вместе с четырьмя обрубками пальцев.
− За Дрэго аф Гарая, − объявил Колин и отработанным, поставленным пинком снес последнего противника к фонарю. Хрустнули ребра.
Унгриец привычно резко взмахнул шнепфером, стряхивая кровь и давая раненому время отдышаться.
− О ком ты? − выдавил из себя канальщик. Он еще только осознавал что бой закончен.
− Да, так. Не о ком, − Колин протянул раненому платок. - Перетяни.
Сердобольный какой....
Повидавшего многое и не страдавшего сантиментами бандита, замутило. Победитель сновровисто, одного за другим, скальпировал его приятелей. Ринго был еще жив, трепыхался и мычал, когда с него сдирали кожу. Живодер не смутился. Прикончить не замарался.
Канальщик следил, ничего не предпринимая. Звука лишнего не издал. Да и что он собственно мог? Однорукий и раненный? Вчетвером не сподобились, сейчас-то чего дергаться? Дать повод скорее себя прикончить? Что бы потом, вот так же, черепушку ободрал?
