Камень, брошенный богом - Федорцов Игорь Владимирович (книги полностью бесплатно txt) 📗

Игорь Владимирович Федорцов

Камень брошенный богом

…На прибрежной галечной россыпи ЕМУ приглянулся именно этот камешек — плоский, жёлто-коричневый, с пятнами зелёного, с прожилками синего, в крапинах мелких сколов. Подобрав находку, повертел её. Дыхнув на белёсый от высохшей соли бок блинка, отер большим пальцем теплую запотелость. Как по волшебству камень засиял чистыми красками летних радуг, будто был вовсе не простой, одной из многих, галькой, а оброненной драгоценностью. Оп! и сокровище запрыгало поверх набегавших волн, по розово-алой дорожки заката, к медленно тонущему в море солнцу…

1

За дверью, в коридоре, шаркали тряпкой и пытались узнаваемо петь.

— …И жизнь хороша, и жить хорошо* [1]…

Кому как! В данный момент со столь позитивным взглядом я не согласен ни на йоту. Похмелье мало оптимистичная штука. Жизнь не хороша, и жить не хочется абсолютно. Какое жить! В голове разгружают металлолом, сердце боксирует с желудком, во рту сушь из сушей, а нетленная душа прибывает в коме. Полный персональный апокалипсис!

Силюсь открыть заплывшие очи. С третьей попытки обозреваю мир в узкую щелочку век. В таких случаях присвистывают. Обычно удивленно. Для меня исторгнуть волшебную трель равносильно подвигу… Не по Сеньке шапка… Давно… Потому умирающе закатываю глазоньки… Чудно, однако…

…Берлога не "трезвяк". Не среднестатистический российский "трезвяк", куда отправляют павших в борьбе с Зеленым Змием. Или я ошибаюсь? Неужели, за тот немалый срок, посвященный мною дотошной дегустации спиртосодержащей продукции шести континентов, экономические успехи родной державы оказались столь значительны, что представилось возможным финансировать отечественным алкашам номера класса люкс? Взращенный на благодатной почве бытового пьянства пессимизм предупреждает, так не бывает! Я склонен ему верить. Еще раз окидываю замутненным взором предоставленные пятизвездочные апартаменты. В голову назойливо лезут ленивые мысли о Рае, потерянном и обретенном. Только вместо зеленой лужайки, цветов и ручейка — длинный пенал помещения, окрашенного до потолка в ядовито синий цвет, кровать, на кровати возлежу я — неделю не брившийся и в черных сатиновых семейниках. С левого боку вмурованный в стену стол. Прямо дверь, пугающая заклепками и плохой сваркой железная махина с зажмуренным оконцем. От двери, по одну сторону воронка раковины, с заглушкой вместо крана (какой ужас!), по другую — блестит зеленым боком эмалированная параша, чистая и опрятная. На крышке и на цилиндре сосуда аккуратно выведено красной краской "Кам. № 3". Похвальная предусмотрительность. В наш век повальной меркантильности не одна материальная ценность не должна оставаться без хозяйского досмотра. Вдруг свои позарятся и сопрут инвентарную единицу или при побеге зловредный обитатель утянет подотчетный объект, в память о блаженных минутах, проведенных в прекрасном узилище. Случись подобная оказия, мудрость бережливых проявится во всей красе. Современного Жана Вольжана с легкостью опознают по прижатой к каторжной груди зеленобокой параше.

Ни с чего захотелось закурить… Отцовского "Севера"… Размять табак, постучать гильзой по пачке, затянутся душистым дымом, блаженствуя, пустить к потолку сизое колечко. Увы! "Север" давно не выпускают. Я же вняв отцовскому совету, лучше стопка, чем затяжка, давненько не балуюсь никотиновым зельем. Но советы советами, а курить приперло, что молодожена до смазливой свояченицы. Невмоготу, хоть кричи! И прояснить причину такой напасти некому. Рядом ни близкого, ни дальнего, ни какой иной знакомой рожи. Лежи сиротой, пялься в потолок, да гадай, почто некурящему каскадеру и неудачнику тупо хочется дымнуть отцовского "Севера".

От ностальгии по куреву отвлекает ранее не замеченный предмет. На столе, подальше от края, стоит алюминиевая кружка, какие показывают в кино про войну. Желания мои в миг обрели реальную направленность. Для их воплощения требовалось дотянуться до вожделенного предмета и испить живой водицы.

Приподнимаюсь на локти. Ох, напрасно! В башке взорвалось и забулькало. Интересно сколько я вчерась откушал, коли сегодня мне хреновей, чем Багдаду от бомбёжек американской авиации?

Говорят в человеке самый дееспособный из прочих инстинкт самосохранения. Он, мол, заставляет проделывать разные трюки, понимание коих лежит за гранью человеческого разума. Трепотня и надувательство. Самое-самое это жажда. Спросите любого прибывающего в пост похмельном синдроме. А я как раз прибывающий! Вечность или две. Поэтому все внимание кружке. Весь потенциал духа тусклому алюминиевому предмету с вмятинами и погнутой ручкой — маяку спасения гибнущего от обезвоживания…

…Любуюсь кружкой, как не любовался бы и Сикстинской мадонной. Возношу ей мольбу, как не молил бы и Святых угодников. Хочу обладать ею, как не хотел обладать ни одной женщиной в мире. А доведись загадать собственную кончину не колеблясь, выбрал бы утопление.

Сажусь. Подавляю подлую слабость пасть обратно в объятия арестантского ложа. Нет! Гвардия погибает, но не сдается! Протягиваю трясущуюся руку за кружкой. О, как она многообещающе тяжела! Как она полна и прохладна!

Осторожно, не расплескав жизненосную влагу, подношу алюминиевый Грааль ко рту. Пью! Пью! Пью! До последнего глотка… Alles [2]!!! Опрокидываюсь в койку. Из черной дыры вращающегося сознания приходит сон.

…Хорошее начало кошмара. Вишу вниз головой. Ноги, захлестнутые тугой удавкой, глядят в высоту босыми пятками. В низу под макушкой жадно клацает ржавыми ножами гильотина. Возряюсь на окружающее что баран на новые ворота. Стены и стеллажи незнакомого помещения украшены огромным количеством пыточного инструмента. Любой музей инквизиции позавидовал бы разнообразию собранных экспонатов. Однако отсутствие пыли на раритетах, и легкий творческий бардак подсказывают — выставочные экземпляры в ходу.

У верстака, под бра из человеческого позвоночника, на уголке задрапированного плюшевой тканью сундука, примостился щуплый дедок в докторском халате. Меня он упорно не замечал, поглощенный листанием "Плейбоя" и разглядыванием панорам и ракурсов заголенных молодок.

— Эй, батя! — прохрипел я, подозревая у себя рецидив белой горячки.

Дедок, использовав, как закладку мумифицированное ухо, отложил журнал. Поправил ирокез зажатой в деревянные тисы голове и довольно вздохнул.

— Очнулся, голубец!

— Очнулся, — согласился я. В памяти всплыло имя. Малюта Скуратов.

Дедок нырнул за стеллаж с образцами гробов и тут же вернулся, таща огромный фолиант. Бухнул книгу на верстак, и, слюнявя вымазанный в дегте палец, быстро перелистал насколько страниц.

— Ну, босяк! — добродушно удивился Малюта, тыкая в книгу.

Подо мной хищно клацнула гильотина.

Пьянство до добра не доводит, — напомнил я себе и со всем жаром загубленного таланта философски высказал Скуратову. — У каждого свой крест.

— Ага, — вняв тонкой горечи моего слова, согласился дедок, — Еще есть соображения?

— По поводу? — уточнил я.

— Как же! Жизнь штука тяжелая, судьба играет человеком, удача повернулась задом.

Возможно, я бы пустился в пространные рассуждения о не размыкаемом круге претерпеваемых невзгод, но Скуратов бездушно поторопил меня.

— Жалься, жалься! Слушаю!

Влепить бы старикану в ухо. За черствость и не отзывчивость.

— Дак чё? Реки! — подогнал меня дедок, озабочено хлопоча у ржавого рубильника. Не дождавшись, одобрил мое молчание. — И то верно разговорами дело не справишь. — И шумно сдув пыль с рук, спросил. — Значит, про Весы Истины не знаешь?

— Не знаю, — огрызнулся я.

— Но догадывался?

— И не догадывался!

Малюта посмотрел из-подо лба и почесал затылок.