Вавилон. Сокрытая история - Куанг Ребекка (мир книг TXT, FB2) 📗
Или еще хуже – ничего не почувствует?
– Скорее нас пошлют куда-нибудь на Маврикий, – сказал он. – Там девушки сумеют применить свой французский.
– Как думаешь, маврикийский креольский похож на гаитянский креольский? – спросила Летти у Виктуар.
– Это вряд ли, – ответила Виктуар. – Конечно, оба основаны на французском языке, но грамматическая основа гаитянского креольского из языка фон, а маврикийский креольский… хм… даже не знаю. В Вавилоне нет его «Грамматики», так что и посмотреть негде.
– Может, ты сама напишешь его «Грамматику», – предположила Летти.
Виктуар слегка улыбнулась.
– Может быть.
Самым счастливым событием того лета было то, что Виктуар и Летти опять стали подругами. Все трудно поддающиеся описанию страхи третьего курса испарились, как только они успешно сдали экзамены. Летти больше не действовала Робину на нервы и не хмурилась всякий раз, стоило Рами заговорить.
По правде говоря, ссоры были скорее отложены, чем прекращены. Причины разногласий так и не выяснились, но все с готовностью приписывали их напряжению. Настанет время, когда придется признать реально существующие разногласия, когда друзья будут выяснять отношения, а не просто менять тему, но пока они наслаждались летом, снова вспомнив, что значит любить друг друга.
Ведь это и впрямь были последние золотые деньки. Лето было тем более ценным, что все знали: оно не может длиться вечно и сейчас они развлекаются только благодаря бесконечным, изнурительным ночам зубрежки. Скоро начнется четвертый курс, потом выпускные экзамены, а затем работа. Никто из них не знал, как сложится жизнь после, но, конечно, они не могли постоянно оставаться вместе. В конце концов придется покинуть город манящих шпилей; придется приступить к работе и расплатиться за все, что дал Вавилон. Но пока можно было не задумываться о туманном и пугающем будущем, оно меркло на фоне сияющего настоящего.
В январе 1838 года изобретатель Сэмюэль Морзе провел демонстрацию в Морристауне, штат Нью-Джерси, показав устройство, способное с помощью электрических импульсов передавать на большие расстояния сообщения, состоящие из точек и тире. Скептически настроенный Конгресс США отказался выделить ему финансирование на строительство линии, соединяющей Капитолий в Вашингтоне с другими городами, и будет тянуть с этим еще пять лет. Но ученые из Королевского института перевода, узнав, что устройство Морзе работает, отправились за границу и уговорили изобретателя на несколько месяцев приехать в Оксфорд. Кафедра обработки серебра была поражена, что для работы устройства требуются не словесные пары, а одно только электричество. К июлю 1839 года в Вавилоне появилась первая в Англии телеграфная линия, протянувшаяся до Министерства иностранных дел в Лондоне [72].
Первоначально азбука Морзе состояла только из цифр; предполагалось, что принимающая сторона найдет соответствующие слова в справочнике. Этого вполне хватало для разговоров с ограниченной лексикой – сигналов для поездов, метеорологических сводок и некоторых видов военной связи. Но вскоре после приезда Морзе профессора де Вриз и Плейфер разработали буквенно-цифровой код, позволяющий обмениваться любыми сообщениями [73].
Таким образом, телеграф можно было использовать в коммерческой и частной сфере. Быстро распространились слухи о том, что у Вавилона есть способ мгновенно связаться с Лондоном из Оксфорда. Вскоре клиенты – в основном бизнесмены, правительственные чиновники, а иногда и священники – теснились в вестибюле и выстраивались в очередь у здания, сжимая в руках сообщения, которые нужно отправить. Профессор Ловелл, утомленный шумом, хотел даже поставить ограждение, чтобы оттеснить толпу. Но взяли верх те, кто хотел получить больше прибыли. Профессор Плейфер, увидев большой финансовый потенциал, приказал переоборудовать под прием телеграмм северо-западное крыло вестибюля, которое раньше использовалось как склад.
Возникли трудности и с поиском телеграфистов. Можно было бесплатно привлечь студентов, поэтому каждому студенту и аспиранту Вавилона велели выучить азбуку Морзе. Это заняло всего несколько дней, поскольку азбука Морзе оказалась тем редким языком, при переводе на который существует идеальное соответствие между языковыми символами, при условии общения на английском. Когда сентябрь перетек в октябрь и начался второй триместр, всех студентов обязали отработать по крайней мере одну трехчасовую смену в неделю. Поэтому каждое воскресенье в девять часов вечера Робин тащился в отгороженный в вестибюле уголок и садился у телеграфного аппарата со стопкой курсовых работ, ожидая, когда тот загудит.
Преимущество поздней смены заключалось в том, что в эти часы в башню поступало очень мало корреспонденции, поскольку все в лондонской конторе уже уходили домой. Робину оставалось только бодрствовать с девяти до полуночи – на случай, если придут срочные депеши. В остальное время он мог делать все что заблагорассудится и обычно проводил эти часы за чтением или проверкой собственных сочинений для занятий на следующее утро.
Время от времени он выглядывал в окно, щурясь, чтобы снять напряжение с глаз из-за тусклого освещения. Лужайка обычно пустовала. Хай-стрит, такая оживленная днем, поздно вечером, после захода солнца, обретала жутковатый, призрачный вид. При свете одних только бледных фонарей или свечей в окнах она выглядела другим, параллельным Оксфордом из царства фей. В безоблачные ночи Оксфорд особенно преображался: его улицы были чисты, камни безмолвны, шпили и башенки обещали загадки, приключения и мир абстракций, в котором можно заблудиться навсегда.
Однажды такой ночью Робин оторвал взгляд от перевода Сыма Цяня и увидел двух людей в черном, быстро шагающих к башне. У него засосало под ложечкой.
Лишь когда они добрались до ступеней крыльца и огни изнутри башни высветили их лица, Робин понял, что это Рами и Виктуар.
Он замер, не зная, как поступить. Они явно посланники «Гермеса». Иначе и быть не могло. По-другому никак не объяснить их наряды, и то, как они озирались по сторонам, и их позднее появление в башне, когда им нечего было здесь делать, потому что они сдали свои работы на семинаре профессора Крафт всего несколько часов назад.
Неужели их завербовал Гриффин? Конечно, наверняка так и есть, с горечью подумал Робин. Гриффин перестал иметь дело с Робином и обратился к его однокурсникам.
Конечно, Робин на них не донесет – об этом и речи быть не может. Но следует ли им помочь? Нет, пожалуй, не стоит: башня еще не совсем опустела; на восьмом этаже еще оставались ученые, и если он спугнет Рами и Виктуар, то привлечет нежелательное внимание. Похоже, единственный вариант – ничего не делать. Если он притворится, что ничего не заметил, а они получат что хотели, хрупкое равновесие их жизни в Вавилоне не будет нарушено. Они продолжат жить под тонкой оболочкой отрицания, с которой Робин уже свыкся. Реальность, в конце концов, весьма податлива – факты можно забыть, правду замолчать, смотреть на жизнь под определенным углом, как через призму, если только принять решение не вглядываться слишком пристально.
Рами и Виктуар проскользнули в дверь и поднялись по лестнице. Робин смотрел на свой перевод, стараясь не напрягать слух в поисках хоть какого-нибудь намека на то, чем они могут заниматься. Через десять минут он услышал шаги вниз по лестнице. Они получили то, за чем пришли. Скоро они снова уйдут. Потом все закончится, восстановится спокойствие, и Робин отбросит это происшествие на задворки сознания вместе с другими неприятными истинами, которые у него не было желания распутывать…
В башне раздался пронзительный, буквально звериный вопль. Робин услышал грохот, а затем проклятья. Он выскочил из своего закутка.
Рами и Виктуар оказались в ловушке прямо перед входной дверью, запутавшись в паутине сверкающих серебристых нитей, которые множились на глазах. С каждой секундой все новые нити обвивались вокруг их запястий, талии, лодыжек и горла. У их ног валялись шесть серебряных пластин, две старые книги и одно гравировальное перо. Эти предметы ученые Вавилона регулярно забирали домой в конце дня.
