Рыцарь умер дважды - Звонцова Екатерина (книги бесплатно без .txt) 📗
Вождь сидит сгорбленно и безмолвно несколько мгновений, затем выпрямляется. Над раскрывшейся ладонью оживает другое огненное создание, мотылек. На трепещущих крыльях — почти ослепительные глаза.
— Второй сын… — вновь заговаривает Мэчитехьо, — дитя моего проклятья. Я овладел его душой, когда он был в утробе; он — мои глаза и уши в том мире, на случай беды или нужды. У него стойкий дух, он сражается со мной. Сражается все время и не покоряется надолго. Но несколько раз он уже помог мне. Помог и ныне, в деле, заставившем меня затвориться в покоях. Он указал мне путь.
— Деле?..
Мэчитехьо не слышит или скорее не желает слышать о главной моей тревоге. Он снова сжимает кулак, сдавливая в судорожной хватке мотылька.
— Но и второй сын мне не дорог. Однажды я освобожу его, а он даже не заметит. Зато… — когда рука разжимается, над ней огненная птица, — у меня есть ты, Белая Сойка. Сын, мною не зачатый, не околдованный, но единый душой. И… — Он легко дует На птицу, чтобы та пропала, — у меня кое-что есть для тебя. Я не думал дарить это сейчас, но не думал и о честной беседе. Может, так угодно духам.
Он недолго ищет что-то в складках одеяния, наконец вынимает нож с костяной рукоятью. По ней тянутся растительные орнаменты, в орнаментах — лики. Среди листвы сверкают зеленые камни.
— Я не вдохнул сюда волшебства, — тихо говорит Вождь. — Это оружие лишь для простого боя. Им я бился со здешним правителем. Оно твое. Если меня не станет… — Нож ложится в мою дрогнувшую ладонь, — отдели лезвие от рукояти. Там найдутся все ответы.
Киваю, сглатывая ком. Мне хочется возразить на «Если меня не станет», ведь это нелепо, невозможно: Вождь непобедим, никто даже не дерзнет сразиться с ним, тем более существа, ютящиеся в лесах. Но я знаю: Мэчитехьо разгневается, увидев хоть проблеск моего ужаса. И не будет более разговоров, забудутся слова «третий сын». Те двое, Пантера и Мотылек… они сильны. Но я сильнее.
— Благодарю, Вождь. — Провожу по рукояти пальцами, потом вешаю нож на пояс. — И обещаю поступить, как тебе угодно. Но я все же буду верить, что время твое…
— Умножится, — заканчивает он за меня совсем мягко. — Да. И не только мое, Белая Сойка. — Он вдруг начинает подниматься. — Что ж. Теперь я уверен: ты должен узнать кое-что еще. Самое важное. Идем.
Остается лишь подняться, оставив стол, — ни одно блюдо так и не тронуто. Мэчитехьо по коридорам следует к личным покоям. Дверь, ведущая в первую же залу, на замке. А ведь Злое Сердце никогда не запирается, никогда кроме…
Но Жанны нет. Она не являлась.
— Проходи. — Мэчитехьо поворачивает ключ.
Я переступаю порог и привычно оглядываюсь: здесь почти ничего, кроме старинных рисунков на стенах. Следующая дверь тоже на замке, Вождь открывает ее, затем еще, и еще… Мы проходим шесть комнат. Каждая полупуста, тонет в сумраке. Наконец — перед дверью, запертой на три замка разом, — Мэчитехьо снова заговаривает:
— Об этом никто не должен знать. Запомни, или я убью тебя. Ничего не говори. Кивни.
Я киваю. Один за другим открываются замки. Ключи, которыми Вождь пользовался, превращаются в мелких пауков и стремительно разбегаются по стене, прячутся в каменные щели. Дверь со скрипом открывается. Я переступаю порог.
Пространство освещено, горит камин. Высится кровать под балдахином, да и прочих предметов обстановки больше, чем во всех помещениях вместе. Спальня напоминает комнаты со стенных росписей, комнаты тех, кто, по словам моего наставника, «жил как бледнолицые». Но не это заставляет меня застыть, а потом невольно отпрянуть.
— Это…
У стены меж узких окон — каменный саркофаг. На крышке высечено уродливое создание, напоминающее обезьяну. Мэчитехьо приближается, плавно проводит по скуле изваяния, затем оборачивается.
— Мы нашли его, Белая Сойка. Нашли. А мой второй сын помог разыскать ее. Теперь все будет хорошо.
Глазницы изваяния полнятся черной пустотой. Камень что-то под собой скрывает, что-то живое или… что-то, что было живым?
— Разве ты не искал его для себя?
Молчание. У изножья саркофага — пятно крови. И ступивший туда Вождь тоже оставляет алые следы, направляясь ко мне навстречу.
— Я искал его для себя. Но в остальном — обманул вас всех.
Он поднимает ладони. Рассыпается морок, и на коже проступают длинные глубокие порезы.
Они все еще кровоточат.
9
ПРАХ ЗА ВОРОТАМИ
Я режу каменным ножом ладонь и провожу по истершимся письменам, — но тебя не спасет моя кровь. Не знаю вовсе, есть ли кровь, способная пробудить тебя, и к чему она сейчас, когда ты все еще там, по Ту Сторону. Заперта. Заточена. Постепенно превращаешься в то, что, зарывая в землю или сжигая, мы никогда не тревожили, суеверно страшась.
Прах. Ты — кости и прах. Кости и прах, и каждый раз, как я повторяю это, что-то во мне свертывается гнилым корнем. Но сила — сила, делающая меня тем, кто я есть, — наоборот вскипает, клокочет, разбегаясь по всему, чего я касаюсь, на что гляжу. Наивные братья… никто не понял, никто и не поймет, в чем именно я лгал, о чем думал, когда каменное чудище вытащили из подземелий Форта и когда я прикоснулся к грубому лику. Узнавая. Взывая. Спрашивая и давая обещания, которые слышало раньше лишь одно создание. Создание, что ныне — труп в светлом одеянии непорочной Девы.
«Послушай, Белая Обезьяна, — шепчу я, захлебываясь и давясь собственным как никогда обжигающим могуществом, силой слепого отчаяния, — хочешь, я спасу твой народ? Весь твой народ? Во имя последних угасших светочей, во имя Звезд, чью волю они исполняли, во имя всего, что после давнего предательства стало чуждо мне, но не чуждо было ей, живой, моей…»
Я всякий раз обрываюсь здесь, на имени. Сердце пустое не дозовется до столь же пустого камня, а камень пуст. Нет… не спасения я жаждал в поиске Саркофага. Не живительного источника, не божественной дерзости, даже не оружия… ничто не нужно. Мне не нужно.
Неважно, сколько перьев я зачарую и скольких воинов вылечу, — и в этом ложь. Я не угасаю, отдавая силу братьям; я силен, как никогда прежде, даже в юные годы. Я весь — рвущаяся сила; это стало непреложно, когда я осознал, что ты, не названная в молении, — моя. Со мной сотворилось то, чего давно не творит даже нож, отнимающий время. И я все еще полон той силы, но ныне она зла, стала чернее беспроглядной тьмы. Потому что ты, смеющаяся, злящаяся, гордая, нежная, — прах. Кости. Ты более не принадлежишь даже сама себе; на тебя давит, со всех сторон давит грязная плоть, порождающая, а затем пожирающая все бренное. Но я приду за тобой. Прямо сейчас. Ночи в затворничестве, в молениях, в истязании кончатся сегодня. Я уже знаю: это будет молния. Такая, упав с неба, убила старого светоча, но в этот раз я сам, сам призову ее, после того как взбугрятся стены твоей темницы. Я знаю туда дорогу. Знаю… я видел свет погребальных свечей сквозь чужие слезы.
Наши миры соприкасаются мимолетно, боги недоверчивы. Я обманул их лишь единожды: когда воля Омута еще верила нам и выпускала, вернулся в окрестности города и проклял второго сына. Но мне не сделать необходимое его руками. Не хватит времени, не хватит сил, да и нет тропы, по которой юноша с моими глазами мог бы пройти. Впрочем… в этом злая мудрость неба. Ты — только моя. И только я к тебе прикоснусь, я буду твоим освободителем.
Поэтому я в очередной раз затворяю тяжелые двери и отворяю незримые врата. Поэтому режу каменным лезвием вторую ладонь и прижимаю к письменам, пророчащим воскрешение. Поэтому горблюсь на полу жалким стариком и впервые, в оглушающей тишине комнаты и такой же оглушающей тишине рассудка, зову тебя по имени.
— Джейн.
На Той Стороне трава становится пеплом, оголяются и вздыбливаются влажные хребты. Черный зверь отползает, хороня цветы: я вижу это так же, как кровь на собственных руках. Саркофаг содрогается. Невидимая длань гнет мою голову ниже, ниже, к самому полу И я кланяюсь. Раболепствую пред Белой Обезьяной, забыв, как убивал последнего ее престолонаследника и как прежде не спас его предателя-отца. Забыв все, кроме…
