Рыцарь умер дважды - Звонцова Екатерина (книги бесплатно без .txt) 📗
— Белая Сойка. Мне не хватало тебя…
Вождь плавно встает, шагает навстречу и поднимает ладонь к груди. Черные волосы сегодня не убраны и не украшены, струятся тяжелой волной. Лоб болезненно серый, как и все лицо; морщины заметнее; под нижними веками круги. И все же он тепло улыбается, а глаза вспыхивают радостью. Отеческой радостью, от которой я неловко замираю. Меня растила мать, отец погиб, и странно обрести нового сейчас, пройдя уже все обряды, превращающие мальчика в мужчину.
— Здравствуй, вождь. — Я тоже поднимаю ладонь. — Мне было жаль уходить, но тем радостнее вернуться. Карта начерчена. Озера…
— Позже об озерах, — мягко обрывает он и жестом зовет сесть. — Я не сомневался, что вы справитесь. Вы — моя опора, и… — губы подрагивают в усмешке, — еще живы не просто так.
Стол накрыт, но почему-то я не голоден. Не привлекают даже нежнейшая запеченная дичь и фрукты из дальних, недавно присоединенных рощ. Я лишь наливаю апельсинового вина из плетеного кувшина, наполняю и чашу вождя. Тот, наблюдая, кивает в знак благодарности, но не притрагивается к напитку.
— Ты не весел, Белая Сойка. Путешествие утомило тебя?
Предупредительный тон, лазейка для удобной лжи. Я никогда не пользуюсь подобными и отвечаю ровно, но предельно честно:
— Наше путешествие окончилось два дня назад, вождь. И два дня назад я желал увидеть тебя и осведомиться о твоих делах, но не смог и решил, что впал в немилость. Ныне же…
— Ты злишься на меня, — снова низкий голос обрывает мой. — Что ж, твое право, но знай злости меру. Я ничего не должен тебе и принимаю ровно тогда, когда могу.
Он указывает мне на место, как и подобает. От тона пробирает озноб: еще недавно я не дерзнул бы так себя вести. Но я не отвожу глаз. Плавно подношу к губам чашу с вином.
— Прости, Вождь. Ты ничего не должен мне, зато я как лидер твоего отряда должен беспокоиться о тебе и беспокоюсь. Не за этим ли ты держишь меня?
Все же отворачиваюсь и устремляю взор в пламя. Камин главной залы высокий, в человеческий рост. Я слышал, раньше здесь сжигали тех, кто особенно провинился перед Вождем: поднимали выдвижную решетку до упора, и камин превращался в пылающую клетку. Такие сожжения были забавой на пирах. Впрочем, это рассказывал мне кто-то из «зеленой» прислуги, а они болтают о нас много вздора.
— Не за этим. — Раздается добродушный смешок. — Во всяком случае, не только. И, возможно, тебе следует знать, что я хотел встретиться раньше, но сложилось иначе. У меня было дело. Оно отняло много времени… и сил, как видишь.
Он отпивает вина. Отламывает хлеба, обмакивает в какой-то соус. Белый мякиш напитывается кровавым цветом. Мэчитехьо резко, с отвращением бросает хлеб в пламя. Оно шипит.
— Вижу, Вождь. И это заботит меня еще более.
— Не тревожься. — Глаза загораются при повороте головы, ловят огонь. — Время тревог еще не пришло. Я… много думал в твое отсутствие. Над всем, что происходило, происходит и должно было произойти. И кто знает… может, еще произойдет.
— Не понимаю тебя, Вождь. — Я снова подношу к губам чашу и с трудом делаю глоток.
Он смеется, слегка щурясь, смехом существа не счастливого, а скорее одержимого. Хохот страшный, осыпающийся, низкий, как близящиеся грозы сезона Дождей.
— О мой друг. Мой друг… как ты молод, как много не видишь. Впрочем, никто не видит. Не видел. И пока не видел, все шло, как нужно.
Так же быстро, как вспыхнуло, веселье гаснет, сменяется знакомой тоскливой яростью. Мэчитехьо сжимает кулак, склоняет голову, невидяще глядит в точку на столе. Губы беззвучно шевелятся, ноздри по-звериному трепещут.
— Вождь, — окликаю с дрожью. — Тебе дурно?
Вопрос замирает в воздухе на целых несколько мгновений чужого безумия, которое я вынужден наблюдать.
— Я говорил с духами, — наконец шепчет Злое Сердце, вскидываясь, глядя теперь исподлобья. — Говорил и молился, мне было что вымаливать. И они сказали: вскоре все либо наладится, либо навеки кончится. Либо одно… либо другое. Что бы ты предпочел, Белая Сойка?
— Я?.. — недоуменно ищу в словах подсказку или подвох. — Я не знаю, о чем ты говорил с ними и говоришь со мной. О будущем народа? Или о… себе?
Он подается ближе. Убеждаюсь: лицо увядшее, выглядит изнуреннее, чем когда-либо. И все же каждое движение по-прежнему дышит силой. Опасной силой, которую не стоит злить.
— Ты очень умен, Белая Сойка. — Мэчитехьо улыбается почти восхищенно; глубокие морщины прорубают углы рта. — Умен и храбр, раз дерзнул предположить, что я пекусь не только о народе. Всю жизнь я думал лишь о вас. Но ныне…
Он осекается, качает головой. Доливает нам обоим вина, но, как и я, не прикасается к пище. Я молча жду, зная: он закончит. Закончит, раз начал.
— Мое сердце хочет мира, Белая Сойка, слышишь? — Он больше не улыбается. — Покоя. И каким будет покой, счастливым или смертным… в черной пелене, где я пребываю, это уже почти не имеет значения. Ты понимаешь? — Но ответа он не ждет. — Нет. Если бы ты мог.
Мы замолкаем, оба смотрим на огонь. Мне вдруг видится там существо — чья-то давняя жертва, была ли она, или беседа просто разбередила мое воображение? Но вот тонкий женский силуэт тянет руку, становится четче; чудится, будто я узнаю его. Движение рядом отвлекает меня: Вождь опять склоняет голову, болезненно закрывает глаза трясущейся ладонью.
— Нет… нет. Белая Сойка, приглуши пламя. Оно меня слепит.
Он всегда любил, чтобы разом пылали десятки поленьев, чтобы огонь плясал повыше и был ярким, как уличные костры. Но сейчас я рад подчиниться: есть что-то нехорошее в сегодняшнем пламени. Я выливаю на головни целый кувшин воды. Рыжие языки притухают.
— Благодарю тебя. — Мэчитехьо выпрямляется. — Благодарю и… благодарю духов за твое существование. — Рука тянется ко мне, судорожно сжимает плечо. Острый взгляд впивается, продирает и то ли допытывает, то ли кричит о помощи. — Белая Сойка, ты мой третий сын. И неважно, от чьего ты семени. Как я рад, что обрел тебя.
Пальцы крепче тисков, глаза жарче полузадушенного пламени. Но Вождь дрожит и на мгновение кажется почти стариком, прежде чем обрести прежний облик — воина в расцвете, страшного и величественного. Я знаю: рука, вырывающая сердца, легко сломает мне ключицу, но не боюсь. Что бы я ни слышал и ни видел, я никогда по-настоящему не боялся Вождя. Не боялся, но верил ему, как верили избравшие его духи. Не это ли он ощущал, доверяя мне в ответ?
— Третий сын… — сдавленно повторяет он, и я решаюсь спросить:
— Где же… первые два?
У Мэчитехьо нет жен, нет детей. Он не сближается ни с кем даже для недолгих утех, во всяком случае, никто не слышал об этом, и, вероятно, это правда. Шаману лучше с пустым сердцем, силы он должен отдавать дару, — так у нас верят. Страсти туманят ум, глушат зов духов, — так сам он говорит, равнодушно глядя на гордых дочерей нашего племени и сладко пахнущих дикарок с цветами в волосах. Так было при мне, отце, отце отца. Но ведь иные говорят, Мэчитехьо древен, даже древнее Форта. Что он оставил в прошлом?
— По Ту Сторону, Белая Сойка. — Он все приглядывается ко мне, и снова улыбка чуть оживляет лицо. — Ты ведь знаешь о месте, откуда мы ушли, о жизни, которую влачили. — Пальцы сжимаются. — Не слушай жрецов. Мы не строили башен, мы забрали их, пусть и по праву. А прежде у нас был иной дом. Тот, о котором ты иногда грезишь.
Он выпускает меня. Глаза застывают, и я не могу двинуться, завороженный догорающей там скорбью.
— Первый сын… — Вождь поводит пальцами перед моим лицом, и хищная кошка вспыхивает из искр, мчит по воздуху, замирает на ладони и начинает бешено метаться, — зачат в юной глупости, с женщиной, мне не принадлежавшей. Мы скрыли позор, и до конца мать отрицала его, боясь и меня, и мужа. Мальчик вырос в мужчину, я знаю: он силен. Одно создание в том мире назвало его Черной Пантерой. Имя это ему подходит.
— Ты призывал его? Призовешь?
— Никогда. — Вождь сжимает кулак, кошка тает. — Он тень с чужой душой.
