Глориана, или Королева, не вкусившая радостей плоти - Муркок Майкл (бесплатные версии книг .txt, .fb2) 📗
– В Девствии тоже проводят сшибки. Я о них слышала.
– Изысканные, Ваше Величество.
– Но, как стоик, вы порицаете помпу, да?
– Я признаю потребность в ней, мадам. Здесь, во всяком случае. Я, как и графиня Скайская, – явственно жалея о нетактичности, он продолжил почти без паузы: – Предпочту более простые способы поддержать достоинство Государства. Однако они придут, я думаю, со временем. Старые воспоминания должны сокрушиться под весом галантности.
– Я разделяю сие мнение, – сказала Королева. – И завидую вашей пасторальной девствийской жизни. В Канзасе безмятежно, милорд?
– Слишком безмятежно для человека моего склада по временам, мадам. Вам ведом девствийский темперамент в общем, я полагаю. Мы довольны страной. Мы в безопасности. В мире с соседними народами и – ныне – с Альбионом.
– Восстания были не слишком многочисленны.
– И против не Державы, но ее представителя. – Он давал понять, что разумеет Герна.
– Да. – Глориана потерла глаз и зарылась подбородком в воротник. – Ну а случись война? Поддержат ли нас девствийские нобили?
Лорд Канзас был застан врасплох.
– Война?
Она положила пальцы на его предплечье.
– Сегодня никакие войны не начнутся, милорд. По крайней мере я о таких не знаю. Я всего лишь задала гипотетический вопрос.
– Девствия отправится на войну. Неохотно. Но отправится.
– Как я и думала.
– Проблема сих Жакоттов, мадам. Вряд ли она достигла таких масштабов?..
– Никаких масштабов, милорд. Разве что Жакотты справедливо разгневаны убийством сестры и исчезновением отца. Но они остудятся.
– Ни единого из них нет на Сшибке.
– Вы заметили? – Она устало и согласно улыбнулась. – Вестимо. Сей год они воздерживаются. Жакотты и их родичи. Кто их обвинит? Однако они, заверяю вас, с нами воссоединятся.
– Надеюсь, мадам. Сир Амадис. Его супруга была Жакотт, верно?
– Призвана домой. Сиру Амадису дозволено ехать с нею, но он отказался. Они разделены. Сие ненадолго. Сир Лепсий Ли отбыл со своей половиной в Кент, забрав прислугу со Двора.
– Вас не задевает подобное вероломство, мадам?
– Мы – Держава, милорд, и потому не обладаем чувствами. – Скрыв гримасу, она вновь воззрилась на турнир. Ее пальцы остались на его руке. – Ваша сельская прямота освежает нас, лорд Канзас, но не всегда подходяща для Двора.
Он фыркнул:
– Вы простите меня?
– Вы чаруете нас, как всегда, милорд.
Приблизился прищуренный лорд Монфалькон.
– Мой лорд Канзас?
Тот поднялся и склонился:
– Ваша милость.
В тот миг Королева Глориана поняла своего лорда Монфалькона: Лорд-Канцлер смотрел на девствийского дворянина как на годного соискателя. Одобряет ли он сие? И ухаживал ли за нею Канзас? Она взглянула на одного, потом на другого. Обмахнула веером щеку.
– Вы возлюбили наш Двор, с очевидностью, – сказал лорд Монфалькон.
– Равно я люблю и весь остров. – Девствиец осторожничал. Он продолжал разговор с неохотой, возможно потому, что опасался Монфальконовых сверхчувствительных трактовок.
Серый лорд в черных одеждах медлительно двинулся к Глориане, почти угрожающе, и лорд Канзас поневоле дернул рукой, видимо, чтобы его остановить. Затем возложил ладонь на навершие своего кортика.
– Мадам, – сказал лорд Монфалькон, вряд ли заметив сии жесты, – с вами переговорил бы посланник Катая.
– Пусть приблизится, милорд. – Глориана послала Канзасу прощальную улыбку и возвернулась к Долгу.
И Долг был превыше всего для нее в течение недели, и солнце делалось жарче и жарче, толпа – неистовее, Рыцарские поединки – эффектнее, ибо шелк, сталь и вода, пыль и хмарь сочетались, дабы творить спектакль, что всякий день более напоминал грезу. Глориана посещала пиршества и всех околдовывала. Она воздавала почести, принимала подарки, восхваляла всех и каждого, и все и каждый сходились во мнении, что сей Летний Фестиваль – лучший из Фестивалей, что никогда не будет он превзойден в безупречности и веселье. И рыцарь, и йомен, и посол, и дама, и сановник, и купец отходили от Королевы исключительно обнадеженным шагом и с поющим сердцем. И если Королева всякий новый день чуть более полагалась на румяна, дабы сохранить цвет лица, никто не прокомментировал сие неприятельственно; никто и не заметил, как замечали сие молчаливый сир Томашин Ффинн или болезный Ингльборо, сколь она становилась бледна.
И лорд Монфалькон, что прохаживался среди гостей, развивая и укрепляя достигнутые Королевой результаты, отказывался замечать сие, а также слушать Тома Ффинна либо Лисуарте Ингльборо, когда те сообщали ему о королевской бледности. Он сделался почти сердечен к вероятному противнику, к многочисленным своим знакомцам, но охладел к друзьям.
Меж тем сир Амадис Хлебороб посещал лишь церемонии, кои без него не обошлись бы, и часто отправлялся в старое Восточное Крыло; и доктор Ди, рассеян, но любезен, покидал покои лишь изредка и тщательно запирал за собой дверь; и лорд Кровий Рэнслей крался вдругорядь коридорами старого дворца; и мастер Флорестан Уоллис приступал к своим обязанностям, будучи слаб и тяжело дыша, и лишь по необходимости. Даже верный лорд Рууни оставался в обществе жены и детей долее обычного, но никто и не ожидал иного.
И когда Королева скучала по мастеру Уэлдрейку и леди Блудд, она понимала, чего именно те страшатся, и о них не осведомлялась. Кроме того, мастер Уэлдрейк не покладая рук трудился над последними виршами для Дня Восшествия. Лорд Шаарьяр возвернулся из Багдада, доставив комплименты своего господина, Гассана, Всеславного Калифа, и привезя дорогие подарки, но ни словом не обмолвился о слухе касаемо предстоящей дуэли на палубе корабля. И лорд Монфалькон тяготился улыбкой в беседе с тем, кто украл у него лучшего его слугу, Квайра.
Сир Вивиан Сум поучаствовал в Сшибке и выиграл ее, но, будучи весьма помят, жаловался, что не сможет сесть на коня целый месяц и пропустит оттого раннесентябрьскую охоту. Сир же Орландо Хоз бросил вызов кузену, нубийскому рыцарю великой славы, сиру Стервятусу, и невзначай одолел его, вследствие чего ходил по Двору словно в ошеломлении.
Отправлялись экспедиции в поля за пределы города, устраивались вечерние пиры под открытым небом, цвело и пахло бражничанье, отчего часть гостей пропадала, дабы отыскаться назавтра на сеновалах, в стогах, кустах, канавах или – в паре-тройке случаев – в мягких постелях пейзанских вдов.
Августовский воздух жег, но и утешал; и если раздражительность распалялась, вскоре она чахла от всеобщего добродушного веселья. Компании царедворцев, выезжая засветло или даже в сумерках, глядели на прекрасные холмы и наблюдали за жатвой, видели богато украшенные барки в длинных прямых каналах, впадающих в реку, и город, и корабли, загружавшие и разгружавшие товары мира имущих; видели мирный, счастливый, трудолюбивый Альбион и знали, что правление Королевы хорошо. Тени леди Мэри и прочих исчезли. Вести, достигая Жакоттов, подрывали их всеобщую ненависть, и часть их советовала сородичам поразмыслить о заключении мира с Королевой, что всегда была их другом. Полонийцы, сарацины и татары смешивались с народом Альбиона, выказывая себя человечными, приличными мужчинами и женщинами, и Марс закатывался обратно за горизонт.
Забрезжил самый День Восшествия, и утром проведены были четыре последних боя, дабы определить пару Воителей, что вечером сшибутся еще раз пред Королевой, – и победитель примет венок из королевских рук. Меж двумя событиями произойдет Маскерад с участием Королевы и членов ее Двора, что перевоплотятся в персонажей и произнесут реплики. Сего действа, зенита празднований, предожидали весьма счастливо. Хвала Глориане не сходила с уст; скандалы провозглашены были вне закона; нравственность, доблесть и смирение Державы утвердились, отчего суровые черты лорда Монфалькона выражали почти довольство.
В своих апартаментах, в окружении компаньонок, служанок и пажей бледная Глориана страдаючи дозволила себя накрасить и нарядить в великолепный, роскошный костюм героини: дамасский шелк и накрахмаленный лен, бархат и парча, расшитые тысячами драгоценностей – сапфиры, аметисты, бирюза, рубины, жемчуга и, преобладающе, брильянты. На поникшую голову надета была высокая остроконечная корона с тонкой вуалью кружева, дабы придать облику загадочности. За головой вздымался воротник на проволочном каркасе, столь высокий, что с ним Королева достигала семи футов, дабы возвышаться над любым рыцарем. Затянута в корсет, обвязана, увита лентами, утяжелена металлами и самоцветами, украшена румянами и сурьмой, она, вперясь в отражение в зерцале, безмолвно тосковала по Уне, что смеялась бы с нею, вышучивала бы ее, ни за что не скатилась бы в цинизм, всегда была бы отзывчива и к ее личным чувствам, и к требованиям общественного долга. Из макияжа смотрели ясные, одиноко печалующиеся очи – и постепенно делались решительнее.
