День Святого Никогда - Фарб Антон (смотреть онлайн бесплатно книга .txt) 📗
Так оно было или иначе, Феликс не знал. А знал он лишь то, что из достопочтенного героя на пенсии он по собственной доброй воле превратился сначала в беглеца от правосудия, а потом — в одинокого старика без семьи, без дома и почти без друзей. Морфинист отдал все ради удовольствия; Феликс пожертвовал всем ради идеалов. И тогда, на лестнице, спровадив надоедливого типа, он впервые спросил себя: оно того стоило? Спросил и устыдился. Так стыдно ему не было еще ни разу в жизни. Да, сказал он себе, оно того стоило. Потому что если нет — тогда ничто на свете того не стоит… Он поклялся больше никогда не думать об этом, но выбитая из колеи жизнь порой ныла куда сильнее выбитого колена. И мысли Феликса, легко перепрыгивая от чистильщиков обуви к Аравийскому эмирату и от прогресса — к морфинистам, с пугающей неизбежностью возвращались к той наполненной жгучим стыдом секунде слабости, когда он едва не перечеркнул всю свою жизнь одним-единственным вопросом.
«Наверное, это и есть стариковская рассеянность, — подумал Феликс. — Когда трудно сосредоточиться на чем-то одном и все время тянет поковыряться в старых гнойниках совести…»
В животе у него заурчало. Из-за пьяных откровений Бертольда он не успел даже толком перекусить, и теперь купил с лотка два пирожка с мясом и поел на ходу. Голод, однако, не унимался, и Феликс, выгребя из карманов последнюю мелочь, купил еще пончик с повидлом.
Путь до Школы предстоял неблизкий, если идти пешком, а на извозчике Феликс уже сегодня раз прокатился, серьезно подорвав свой бюджет на этот день. Он терпеть не мог занимать денег у Огюстена, а пенсию Сигизмунд вот уже месяц обещал выплатить «не сегодня-завтра». С финансовым обеспечением Школы дела обстояли не очень хорошо; Феликс не вникал в подробности, но тот факт, что Школу этим летом не ремонтировали, говорил о многом. Конечно, можно было не сомневаться, что в сентябре Школа, как и прежде, распахнет свои двери для всех желающих — Сигизмунд в лепешку расшибется, чтобы возобновить учебу в Школе героев, «я ее открывал, и я не дам ее закрыть!» — но вопрос ведь еще и в том, будут ли желающие?..
Мысли о грядущем (вот уже совсем скоро!) Дне Героя усилили чувство дежа-вю, преследовавшее Феликса с того самого момента, как он вышел из дому с сумкой Огюстена на плече. Теперь к сумке добавился футляр, который Феликс нес под мышкой — как чуть меньше года назад нес в Школу фальшивый фолиант, таивший в себе оружие несравнимо более грозное, чем меч, и безвозвратно утерянное, о чем ему предстояло каким-то образом сообщить Сигизмунду. Каким именно — Феликс еще не решил…
«Да, тогда народу на улицах было побольше, — припомнил Феликс прошлогодний праздник. — И шум стоял не в пример громче теперешнего! От жары они, что ли, такие квелые?»
Он как раз пересекал Рыночную площадь, которой полагалось быть шумной просто по определению, однако сегодня обычный базарный гвалт звучал как-то приглушенно, вполголоса, и Феликс, внутренне собравшийся перед прорывом сквозь торговые ряды, даже опешил, когда никто не стал хватать его за рукав, приглашая отведать товар, орать в ухо «самую низкую» цену и клянчить милостыню. Даже самые наглые торговцы вели себя на удивление пристойно, а нищих, как неожиданно осознал Феликс, здесь вообще не было!
«Или дело не в жаре, а в этих парнях? — подумал Феликс, заметив, как неспешно прогуливаются между лотков трое бритоголовых типов в камзолах вроде того, что был на горластом проповеднике — только у этих чешуя была не из картона, а из стали, что превращало камзолы в подобия бригандинов, а висящие за плечами типов мечи указывали на то, что подобное сходство неслучайно. — Как их Огюстен назвал? Драконьеры? Да, эти проповеди читать не станут. Эти сразу рубанут. По глазам видно. Нехорошие у них глаза: глупые и злые. Теперь я понимаю, почему их все боятся…»
Драконьеры тем временем обнаружили, что являются объектом пристального изучения, и прореагировали вполне предсказуемо: обратив на Феликса три пары злых и глупых глаз, они уставились на него по-рыбьи немигающими взглядами, а потом синхронно поправили перевязи мечей. Эффект этого жеста был подобен камню, брошенному в спокойное озеро: словно круги по воде прокатились по торговым рядам невидимые волны страха, и всяческий шум после столкновения с подобной волной угасал, будто костер, залитый водой: с шипением раскаленных углей и тихим шелестом остывающей золы.
— Ой, мамочка… — воскликнула за спиной у Феликса какая-то женщина и запричитала: — Зарубят! Как пить дать, зарубят! Что же это делается, люди добрые, живого человека среди бела дня…
— Цыц, дура! — прикрикнул мужской голос, и причитания стихли.
И стихло все. Лишь далеко-далеко, на самом пределе слышимости раздавались реплики, фиксируемые Феликсом четко, ясно и равнодушно.
— А чего он, дурак старый, зенки выкатил?! Сам напросился…
— Нет, мужики, не простой это старик… Ты глянь, какой у него чемоданчик! Знаешь, что в таких носют?
— Мам, ну пусти! Пусти, я уже большой, мне стыдно на руках… Мам!
— Тише, маленький, тише, тише, тише…
— А чтоб не носили, я все равно скажу: порядок эти парни мигом навели. За весь день у меня с лотка ни единого яблока не свистнули! Попрошайкам ногой под зад — и правильно! Теперь вот этого маразматика… Ишь, пялится!.. А бельма-то, бельма!..
— Да как же это, люди добрые?! Как же это так?!! За что?..
— Ниче, ему и так уже недолго осталось…
— Мам! Ну мам!
— Как начнут — сигай под прилавок, а то под горячую руку могут…
— Что могут?! Да как вам не стыдно! Могут! Это же драконьеры, паладины веры в Дракона, отца нашего небесного и покровителя земного, они ж ради вас сражаются, а вы… Эх, вы…
— Нет, не простой это старик. Нутром чую, будет драка. Это им не попрошайка. Этот так не дастся. Ты, главное, за товаром гляди, как бы они нам лоток не опрокинули…
— Какая драка? Да он уже в штаны наложил! Ща как рубанут…
Драконьеры, построившись клином, двигались к Феликсу нарочито дальней дорогой, обходя каждый лоток и упиваясь сознанием собственной силы. Их сторонились: кто испуганно, кто уважительно, а кто и брезгливо…
«Убью, — очень спокойно подумал Феликс. — Сунутся — убью». Логика подсказывала ему, что в такую минуту он должен — обязан! — был испытывать хоть какие-то эмоции, но в душе было пусто. Нет, не пусто: спокойно. Умиротворенно.
«Убью. Сунутся — убью».
Не сунулись. Драконьеры прошли мимо, надменно глядя поверх голов и с демонстративной вежливостью огибая стоящего у них на пути старика. Рынок вздохнул…
Феликс так потом и не смог вспомнить, как пересек площадь и свернул на проспект Свободы. Не смог, и все. В памяти появилась маленькая, минут в двадцать размером, лакуна, и не было в ней ни тумана, ни даже смутных очертаний забытых мыслей; не было в ней ничего. И только минуя величественную колоннаду оперного театра, он осознал, что позади осталась уже не только Рыночная площадь, но и площадь Героев, а значит — до Школы оставалось идти двадцать минут через парк или тридцать — по улицам. В парке после обеда людей было значительно больше, чем на пропеченных летним солнцем улицах, и Феликс решил пройтись до Школы окольным путем. Ему надо было побыть в одиночестве.
«Я ведь их чуть не зарубил, — подумал он с запоздалым ужасом. — Они бы валялись там, будто свиные туши, а я стоял бы над ними с мечом в руке и пытался бы разобраться в собственных чувствах…» Чувств теперь было в избытке, они обуревали Феликса со всех сторон, и разобраться в них было не так-то просто. Хотя бы потому, что пришли они все только сейчас… Не было стыда; не было сожаления; не было раскаяния. Были: злость, растерянность, страх. Леденящий страх перед самим собой. И было недоумение. «Что со мной стало?»
…Улицы, как и предвидел Феликс, были пусты; прошедший дождик окропил мостовую и прибил к земле пыль, оставив после себя много мелких лужиц, ртутно поблескивающих в ярких лучах солнца; прохожих почти не было, и здесь, практически в самом центре Столицы и уже в двух шагах от Школы, Феликс мог бы в полном одиночестве копаться в собственных мыслях вплоть до конца света, если бы не одно обстоятельство.
