Наследство колдуньи - Чистюхина Наталья (первая книга txt) 📗

— Едем! — скомандовала Лина и потянула ослика за уздечку, вытирая слезящиеся от пыли глаза и прочищая горло. Рядом пошла Муния, тоже пытаясь откашляться.

Ангерран подождал, пока облако пыли, окружавшее всадников, не исчезло, бегом догнал повозку и уселся в кузов между мальчиками, которые ехали, болтая ногами. Самый старший протянул ему дорожную флягу. Юноша залпом выпил остаток воды, сел поудобнее и приобнял маленького Энрике.

Примерно через час показалась долина, в которой Муния рассмотрела церковь с колокольней и ряд маленьких низких домишек, четко вырисовывавшихся на фоне звездного неба. То была деревушка Гони.

— В каком из домов живет твоя кузина? — спросила она, как будто с такого расстояния и при таком скудном освещении могла хоть что-нибудь рассмотреть.

— Ни в каком, — улыбнулась Лина. — Катарина — старая дева, она пасет коз. Ее, как и меня, местные считают свихнувшейся. Она живет не в деревне. Видишь тот ряд менгиров, слева, в двухстах шагах от дороги? Он ведет к нураге. За ней и стоит пиннетю моей кузины.

— Пинне-что?

— Ее хижина, если тебе так понятнее. Пиннетю — это постройки, оставшиеся со времен гигантов.

Пока они ехали, Лина успела многое рассказать об истории своего края, в котором осталось немало следов пребывания древних богов и людей, которые некогда жили здесь, особенно народа гигантов. Именно они построили на Сардинии нураги — усеченные конические башни, в которых обретались domus de janas [17] — «дома фей», а также их могилы и священные колодцы. Никто не знал, кем они были и откуда пришли. Народ гигантов угас, оставив после себя только эти каменные постройки. Позднее на острове обосновались финикийцы, карфагеняне и римляне. Они принесли с собой свою культуру, но не стали разрушать ничего из того, что местные жители почитали своими святынями. Сардиния увидела многих захватчиков, от вандалов до пиратов, сновавших у ее берегов до той поры, пока на остров не пришли юдексы [18]. Эти короли-судьи установили свои законы, разделили Сардинию на четыре королевства, построили замки и романские церкви, а папский престол взял остров под свою защиту, нарушив тем самым планы Пизы и Генуи установить над ним свой протекторат.

По решению Папы Римского королем Сардинии стал Жак II Арагонский. В то время между юдексами царил раздор. Один из них, Мариан, поддерживаемый жителями Сардинии, восстал против испанского владычества. Его дочь Элеонора руководила войсками и одержала много ратных побед. Народ так почитал и любил ее, что сделал новой королевой-судьей. В апреле 1395 года Элеонора издала ряд законов, строгих и справедливых, которые вызвали всеобщее одобрение. После ее смерти остров вновь попал под власть испанцев. С тех пор некогда процветающие земли пришли в упадок. Наследие счастливой эпохи юдикатов хирело под властью ненасытных и властолюбивых вассалов вице-королей.

Пока они двигались по дороге, открывая для себя то слева, то справа неприступную крепость на отвесной скале, храм, базилику, римские развалины или нурагу, песчаную равнину, склоны холма, усеянные овцами, черными коровами и козами, зеленые дубовые леса, изобилующие дикими кабанами, Лина, печально качая головой, делилась с Мунией и Ангерраном своими опасениями: всеми забытых, угнетенных, задушенных поборами сардинян ожидает мрачное будущее, и даже если они успешно продадут пряности и получат за них целое состояние, вряд ли у нее получится вырастить детей достойными людьми, как завещали ей ее собственные родители…

Катарина услышала грохот колес по каменистой дороге. Она вышла из круглой хижины, сложенной на высоту полуметра из камней, а дальше, до самой остроконечной крыши, — из веток. Собака надрывалась от лая. Катарина увидела дрожащий огонек фонаря повозки.

— Это я, твоя кузина из Мюртаса! — крикнула Лина, опасаясь, что Катарина отпустит пса, которого до сих пор держала за ошейник.

Слава богу, детей она оставила под присмотром Ангеррана там, возле нураги, где заканчивалась дорога.

— Подойди ближе, да захвати с собой фонарь, а я посмотрю, правду ли ты сказала! — приказала ей кузина.

Лина и Муния подошли ближе.

— Лежать, Брак! Лежать! — прикрикнула Катарина на собаку.

Молосский дог со вздыбленной вдоль хребта шерстью лег на пороге, но не успокоился.

— Я прикажу, и он бросится! — предупредила Катарина. Она взяла из рук Лины фонарь и обошла двух своих нежданных гостий кругом, подняв фонарь так, чтобы видеть их лица. Напоследок она сильно ущипнула Мунию за щеку. Та от неожиданности громко взвизгнула.

Лина расхохоталась.

— Вижу, ты осталась прежней! Как и раньше, боишься злых духов!

Худое лицо Катарины наконец-то осветила беззубая улыбка.

— Посмотрю я на тебя, если выйдешь за порог такой вот лунной ночью, как эта! Это друзья, — сказала она собаке, и та сразу перестала ворчать. Кузины обнялись.

Мигрень разрывала им обоим головы — в висках беспощадно стучали барабаны. Вот наказание! Но Матье решил не сдаваться боли на милость. Он еще раз встряхнул мокрыми волосами, и на полу образовался полукруг из мокрых крошечных пятен. Возвращение к действительности было жестоким. Служанки вернулись с несколькими слугами-мужчинами и ушатом воды. Матье и Жанисса схватили за плечи и за ноги и окунули головами в холодную воду. Разумеется, с целью их протрезвить. «Да от такой встряски даже у трезвого живот наизнанку вывернет!» — думал молодой хлебодар, пытаясь очистить свою измазанную рубашку. В нескольких шагах от него мэтр Жанисс жался к камину, пытаясь просушить свой мокрый воротник. Вид у него был жалкий. За него взялись сразу четверо молодцов, однако он успел раздать несколько затрещин, прежде чем его вслед за Матье сунули головой в ушат. Филиппина, присутствовавшая при экзекуции, не знала, смеяться ей или сердиться. Теперь она выговаривала мэтру Жаниссу, грозя ему пальчиком:

— Как вам не стыдно! Как вам не стыдно, Жанисс! Слава богу, Альгонда поправилась, иначе Жерсанда ни за что бы вас не простила!

Славный повар опустил глаза и смахнул рукавом слезы с глаз. Но плакал он не из-за вина, оказавшегося довольно-таки хмельным, и не из страха расстроить свою суженую — в потасовке он свихнул челюсть своему собрату-повару, прибежавшему помогать слугам. И тот, естественно, запретил ему на туаз приближаться к кухне. А ведь он так любит вдыхать ароматы готовящихся блюд, предвкушая обильную трапезу! И вот — о горе! — пока они не вернутся в Сассенаж, он всего этого будет лишен!

— Я уже и так наказан. Да-да, не смейтесь! — сказал он, щипая себя за щеки.

Матье пригладил ладонями свои коротко стриженные волосы.

— Я готов! — объявил он, противореча внутреннему голосу, который убеждал его в обратном, особенно сейчас, когда действие спиртного прекратилось.

По-правде говоря, он не знал, какое решение принять. Что победит — любовь или жажда мести, когда он увидит ее? Вернее, их… Глядя на читающую им нотации Филиппину, он испытывал сильнейшее желание ее ударить. Его разозлил тон, с которым она заявила, что теперь, когда родилась Элора, ему не удастся откреститься от брака с Альгондой. Какое она вообще имеет право вмешиваться? Разве не из-за ее собственных козней и сластолюбия ее папаши они с Альгондой расстались? Конечно, она извинилась. Но слишком немногословно, слишком неловко, и тут же заявила, что он обязан жениться. Он, Матье, не потерпит больше, чтобы его принуждали, унижали, отчитывали, как мальчишку! Если бы голова так не болела, он бы высказал все это ей в лицо вместо того, чтобы сидеть, слушать и кивать головой. Пусть бы даже его за это отстегали кнутом! Он бы вылил остатки воды из лохани ей на голову, чтобы не дать издеваться над беднягой Жаниссом, который только и хотел, что отвлечь его от мрачных мыслей…

Но ничего подобного он не сделал. Он молча стоял посреди перевернутых табуретов и лавок, осколков посуды и луж на полу. Невзирая на ужасный шрам, который он отказывался прятать, Матье был похож на маленького мальчика, ожидающего, когда его возьмут за руку и поведут куда хотят.