Лиса в курятнике - Демина Карина (полная версия книги .TXT) 📗
Одовецкая первая ступила на грязную землю и, оглядевшись, поинтересовалась:
— Могу я отправить кого-то во дворец за своим саквояжем? Полагаю, целитель здесь не будет лишним…
Марта Игнатьевна щелкнула пальцами, и подле княжны возник молоденький унтер-офицер.
— Погоди. — Лизавета порадовалась, что обувка у нее хоть и неприглядная, но крепкая. Не промокнет, не пропитается местной вонью. — Если все так, как есть, одного саквояжа будет мало…
— После составим список для лавки… можем мы привлекать иных людей?
Марта Игнатьевна вновь кивнула, уточнив однако:
— Вы можете привлекать кого будет угодно, но и эта помощь, и ваше участие будут оцениваться.
То есть переложить проблему на плечи специально обученных людей не выйдет.
— В таком случае будьте любезны передать княгине Одовецкой, что здесь крайне необходима ее помощь… и опыт. — Аглая потерла руки. — Я все-таки госпиталей не разворачивала…
— Думаешь, нужен будет? — тихо спросила Таровицкая.
— Оглядись… во-первых, беженцы. Горел уголь, значит, дымом надышались. Половина будет с больными легкими. Вторая — с разной степенью истощения. Условия совершенно ужаснейшие, значит, здесь и дизентерия, и брюшной тиф…
Говорила она о том спокойно, будто о вещах обыкновенных.
— Погодите, — остановила унтер-офицера Таровицкая. — И батюшку моего отыщите…
— Зачем?
— Оглядись… ты сама сказала про условия. Ты собираешься госпиталь тут ставить? — Таровицкая похлопала себя по бедру. — Оно, конечно, можно, но тогда все впустую. Убраться сперва надо, а огонь — лучшее средство от заразы…
И лицо ее потемнело разом, она осеклась, прикусила губу, глянув на соперницу исподлобья. Но та будто бы не заметила…
— Списки. — Одовецкая повернулась к Лизавете. — Наверное, стоит найти кого-то…
— Старосту. — Лизавета решительно перешагнула лужу. — И сказать, чтобы подвезли еды…
— И воды. Хотя бы пару бочек для начала. — Солнцелика поморщилась. — Эта…
— Ее можно очистить, но понадобится время…
Марта Игнатьевна подала знак кучеру.
— Знаешь, — Таровицкая поежилась, — как-то здесь… неуютно…
ГЛАВА 30
— Благородные приехали! — радостный мальчишеский голос вспугнул выводок грачей. Черные птицы бродили, время от времени наклоняясь, чтобы расковырять очередную мусорную кучу. И тогда над нею поднималось мушиное черное облако. — Булки давать будут… тетка, булку дай!
Перед Лизаветой возникло что-то черное.
Грязное.
Неопределенного полу.
— Булки пока нет, — сказала она.
— Тогда копейку.
— Отведешь к матери, тогда дам.
— Нету мамки. — Нечто шмыгнуло носом. — Угорела.
— А с кем ты живешь?
— Так… с теткою. Только она злыдня. — Ребенок вновь шмыгнул красным носом, который вытер рукавом, и добавил: — За чуб таскает…
— А кто здесь у вас главный? — Лизавета вытащила из кошеля мелкую монетку. — Отведешь?
Ребенок закивал и, обернувшись, сунул два пальца в рот и засвистел громко, переливчато. Аглая приподняла бровь, а Таровицкая хмыкнула:
— Я и громче могу.
— Пиз… — искренне сказал ребенок. А наследная княжна древнего рода лишь фыркнула и, воровато оглядевшись, повторила фокус. И свист у нее получился если не громче, то всяко заливистей.
— Не пиз… — Ребенок был по-своему справедлив. И поинтересовался: — А почему без булок приехали? До вас были дамочки, две корзины привезли. Я Паську кривого побил…
— Зачем?
— А чего он вперед полез? У меня тоже малые жрать хотят… ничего, никшните, вы со мною, значится, Паська не полезет… и прочие тоже. А если рубль дашь, то весь день ходить стану. И помогу…
— Чем? — Лизавета вытащила рубль, решив, что спишет его на представительские расходы.
— Дык, — мальчишка (она все-таки решила, что перед ней парень) хитро усмехнулся, продемонстрировав выбитые верхние зубы, — я слыхал, что приедуть из комиссии и порешать станут, кому давать деньгу на отстрой, а кому нет. Наши все два дня сралися, Паськины вовсе на дерьмо изошли…
Таровицкая легко перепрыгнула через канавку, в которой мокла давно издохшая крыса. Серый, изъеденный червями трупик не интересовал даже грачей.
— …Тетка себе сирот набрала, чтоб побольше дали. Только она все одно их погонит после. Ну или сдаст куда… — Он замолчал, когда перед Лизаветой возникла вдруг простоволосая женщина в простом, но чистом платье.
— Боярыня! — завыла она громко. — Милости прошу…
И за ручку цапнула, плюхнулась на колени и давай целовать…
— Больные есть? — Одовецкая тронула мальчишку за плечо.
— Агась… здоровых нетути, только один дядька Хостей, да и он на спину жалится и кашляет кровью. Сдохнет скоро…
— Ах ты… — Женщина попыталась, не вставая с колен, ухватить пацаненка за ухо. — Иродово отродье!
— А чего? Сама говорила, что сдохнет…
— Куда полезла?! — раздался истошный бабий визг. — Людечки добрые, что ж это деется… Сабычиха барынек встречает…
— А не твово ума дела! Сиротинушек пожалейте… голодные сидят…
Лизавета огляделась. Люди подходили. Большей частью женщины, многие — с детьми. И все серые, какие-то задымленные и дымом пропахшие, будто бы он, угольный, ядовитый, не собирался отпускать своих жертв даже в Арсиноре.
Одовецкая тронула амулет.
Таровицкая подобралась… а толпа… толпа сходилась, и вот уже человеческие голоса сплелись в один вой, в котором слышались и мольба, и гнев, и обида. Женщины толкались, иные норовили выпихнуть детей вперед, кто-то тряс грязным младенчиком, и Лизавета не была уверена, что живым.
Она, сама завороженная происходящим, сделала снимок.
И еще один.
И… плевать, что статейка не про дворцовые скандалы, но это… нельзя молчать про такое. Рядом же город, другие люди, и пусть не все богаты, но есть же те, которые могут помочь… должны быть.
Она очнулась, когда из толпы полетел камень, ударился в щит, и тот пошел рябью. А в руках Таровицкой вспыхнуло пламя, заставив толпу отступить. Лизавета схватила княжну за руку, удивляясь, до чего та холодна. А ведь боится… по-человечески, по-простому боится вот этих всех, понимая, что если толпа ударит…
— Тихо! — будто со стороны Лизавета услышала свой голос.
Так говорил папенька, когда случилось ему деревенских осаживать. И услышали. Замолчали.
— Кто здесь за старшего? — Главное, держаться уверенно.
И не позволить Таровицкой спалить кого.
Вперед вытолкнули грузного мужчину. Седой, с пожженным лицом, он ступал, опираясь на кривую палку, то и дело останавливаясь, вздыхая.
А на плечо легла ладонь Одовецкой.
— Я помогу…
К ноге же жался давешний мальчонка, и Лизавета странным образом слышала, как дико, суматошно колотится его сердце.
Все будет хорошо.
Она коснулась грязных волос. И обратилась к мужчине:
— Нам нужен полный список всех. Имя и прозвание… возраст… семейное положение… кто на иждивении находится. Кормилец…
— Нет у нас кормильцев, — раздалось слезливое. — Погорели все…
— Следовательно, о том и пишем. — Главное, не позволить сбить себя с мысли. — И еще чем занимались прежде. Чего умеете. Шить там, вышивать… может, мастерством каким…
— Бортники мы, — крикнул кто-то.
— Пишите…
— А если капусту квасить…
— И о том пишите. Чем подробней, тем лучше…
— А детей с какого возрасту…
— С младенчества…
Вопросы сыпались, но… в них уже не было прежней злости. И люди любопытничали, боялись упустить что-то важное, за чем им чудилась надежда на перемены в нынешней убогой их жизни.
— Кто грамотный? — Лизавета вновь перекрикнула толпу. — Садитесь где и пишите… а старший проследит, чтобы все было верно…
Рыжую Димитрий заметил издали. И вот как вышло-то? Была она невысока, субтильна, а поди ж ты, привлекала взгляд. Вот стоит, забравшись на огромный валун, руками размахивает, что-то объясняя крупным, мрачного вида женщинам. А те слушают превнимательно.
