Гимназия Царима - Сурикова Марьяна (полные книги .TXT) 📗

Я краснела, девчонки еле сдерживали смех, прекрасно понимая, чем навеяны шедевральные строки, а поэт живописал, точно художник по холсту. Воображением наш впечатлительный стихосложенец отличался богатым, по крайней мере, увидеть меня в образе «и ничего на теле нет» мог исключительно одаренный буйной фантазией мужчина. В этот миг с благодарностью вспомнила теона Венсана, читавшего свои сочинения лично мне, а не всему классу. Хотя подозреваю, кумиром в сочинительстве ему служил именно арис Гийон. Иначе к чему это частое упоминание персей и прочих частей тела? Вот что бы сделалось с бедным поэтом, впечатлившимся видом совершенно простого по крою платья, наблюдай он девушек в купашках? Это тен Лоран тогда бровью не повел, а с Гийоном мог сердечный приступ приключиться.

Закончив вдохновенную декламацию, учитель ждал реакции зала, и все конечно же зааплодировали, заглушая громкими хлопками приглушенные смешки.

Совершенно счастливый преподаватель подскочил ко мне, видимо желая разделить оглушительный успех со своей музой, и, схватив за правую руку, в совершенном ликовании вздернул ее выше. Через секунду он вытаращил глаза, широко раскрыл рот, а после с громким стуком повалился на пол.

Аплодисменты стихли мгновенно. Девушки привстали за своими столами, пораженно глядя на потерявшего сознание учителя.

— Он в горячке вдохновения свалился?

— Все силы растратил, бедняга.

— Снова притворяется?

— Какие вы жестокосердные! — Леанна Гиса подбежала к любимому учителю и похлопала того по щекам. Гийон приглушенно застонал, но глаз не открыл. — Надо кого-нибудь позвать.

Сообразив, что по соседству проходит урок у Аллара, я первая рванула в коридор и добежала до следующей двери.

Олайош выглянул наружу, увидел штук семь гимназисток (девчонки нагнали меня и теперь галдели все разом), извинился перед своими ученицами и последовал за нами в класс стихосложения.

Присев на корточки, он внимательно осмотрел бедного Гийона, после чего крепко ухватил того за грудки, привел в сидячее положение и прислонил спиной к стене.

— Сейчас оклемается, — заявил он нам, а после потребовал объяснений случившегося.

— Он просто читал стихи, — загалдели девчонки.

— Ага, про Маришку читал, — внесла уточнение Селеста.

— Про Маришку? — Аллар серьезно взглянул на меня.

— Он посвятил стих одному платью, в котором меня видел, а в конце подбежал, сжал мою ладонь и поднял наши руки, после чего лишился сознания.

— За какую схватился?

— Эту. — Я протянула руку и отметила быстрый, но пристальный взгляд Аллара на кольцо, повернутое символикой к ладони.

— М-да, кому ребра переломает, он молчит, а кого магией кольнет слегка, так сразу сознание теряет, — негромко пробормотал Олайош, после чего во весь голос заявил: — Красавицы, урок окончен. Вашему преподавателю нужно время, чтобы выйти из творческого экстаза. Переволновался бедняга.

Кто-то снова захихикал, а Леанна зашикала на насмешниц. Сеша толкнула меня плечом и прошептала на ухо: «Маришка, я мечтаю найти место, куда эти платья спрятали, и все-таки выйти в них на выступление». Рассеянно кивнув на замечание подруги, я наблюдала, как Аллар поднимает шатающегося учителя на ноги, а сама размышляла над его словами.

— Что вы сказали про ребра и магию? — задала вопрос.

— Болтал просто, — беззаботно отмахнулся Олайош и усадил стонущего Гийона на стул.

Я не стала приставать и просить объяснений, а решила дождаться сегодняшней консультации. У меня к Аллару скопилась целая масса вопросов.

Охранные чары пропустили в преподавательскую башню, отозвавшись на магический таймер, сразу же испарившийся с запястья. Раздумывая, с чего бы начать расспросы, я прошла мимо нескольких дверей и неожиданно обнаружила себя напротив кабинета, в котором вел консультации Эсташ. Постояла минуты две, соображая, что пришла не на тот этаж, и со вздохом повернула обратно к лестнице, пару раз обернувшись (вдруг тен Лоран выйдет в коридор и я увижу его разочек).

— Проходи, Мариона.

В уютной комнатке уже витал аромат чая, но любимый преподаватель был непривычно серьезен. Обычно он встречал меня с ласковой улыбкой и приглашал разлить горячий напиток. Сейчас Аллар просто кивнул на маленький столик, на котором уже стояли две чашки, а над ними поднимался пар.

— Ну присаживайся.

Я отыскала глазами любимую мягкую подушку, всю расшитую цветами, которую выбирала всегда (это была изящная работа сабен Аллар, и подушку Олайош очень берег, но позволял именно мне ею пользоваться). Она оказалась на месте, хотя я уже опасалась не найти. Подложив под спину, взялась за изогнутую ручку хрупкой фарфоровой чашечки.

Олайош присел напротив, тоже взял чай, пригубил, но при этом на меня не смотрел и это было как нож в сердце. Чтобы обожаемый учитель вот так демонстрировал холодность…

— Вы не хотите разговаривать со мной? — Голос задрожал, капли чая расплескались по гладкой лакированной столешнице.

— Зачем же я тебя пригласил, как не разговаривать?

— Злитесь на меня? Из-за Эсташа?

— Тен Лорана, девочка, он ведь преподаватель. Ни к чему в ваших отношениях излишняя фамильярность.

— Вы тоже можете быть жестоки и ужасно равнодушны, арис Аллар, как и все защитники? Я этого не знала. За что вы меня сейчас наказываете?

Он молча смотрел на меня несколько долгих минут, потом горько вздохнул и опустил голову. На высоком лбу вдруг отчетливо обозначились морщины.

— Так тяжело, Маришка, любить двоих людей и разрываться между ними. Я тебя как увидел в холле, маленькую девочку, пришедшую в эту школу, среди расфуфыренных сверстниц с их лощеными богатыми родителями, такую растерянную, но пытающуюся скрыть страх и панику. Как ты стояла, худенькая, хрупкая, гордо держала спину и смешно запрокидывала голову. У меня даже сердце екнуло в тот момент, так и полюбил с первого взгляда упрямую, решительную и искреннюю малышку.

Я тоже очень хорошо помнила тот день и высокого мужчину в форме преподавателя. Он подошел ко мне и спросил: «Ты не заблудилась, малышка? Хочешь, провожу?» Мне он показался удивительно добрым для учителя, а вокруг его теплых карих глаз собирались ласковые морщинки.

— Скажи мне, Мариша, неужели за эти годы, когда ты выросла и превратилась в красавицу, еще и научилась играть чужими сердцами?

Теперь я молчала и ждала последующих слов. Ответом послужило лишь то, что не отвела взгляда и не пыталась скрыть своих чувств.

— Вижу, не научилась. Тебе тоже больно, Маришка. Однако и слепому ясно, что жених неравнодушен к тебе…

— Я не сразу узнала о помолвке, — прервала Олайоша.

— Тебе ее навязали? — тут же ухватился за мои слова проницательный Аллар.

Губы помимо моей воли произнесли «нет», и даже рука не слушалась, когда на столе я попыталась вывести «да». Ведя пальцем мокрую дорожку, я сумела лишь повторить «нет» на гладкой столешнице. А впрочем, еще раньше, когда пробовала написать отцу, у меня тоже не вышло признаться.

— Ясно, договорная помолвка. Что ж, обычное дело в нашем государстве. Одна семья заключает помолвку с другой, это не столько касается детей, сколько их родителей. Но кольцо ты приняла добровольно?

— Добровольно.

— Так зачем позволила другому мужчине обнимать себя? Знаешь, Маришка, одно дело, если понимаешь опасность, а другое, когда даже не делаешь попытки защититься, полностью открываясь чувствам.

— Я не знала о свойствах кольца в тот момент, не знала, что оно… — попыталась сказать «подарено в честь обручения», но снова не сумела. — Что оно может причинить вред.

— Понимаю. Нет смысла идти против воли родителей, когда решение разумно и выгодно всем. Раз нельзя выбрать одного, приходится соглашаться на другого. Полагаю, с мужем вы поладить сумеете, и это лишь временная слабость с твоей стороны. Это легко объяснить, ведь все мы были молоды когда-то. Но это действительно твой выбор?

Отчего же он ставит вопросы подобным образом? Ведь на них невозможно ответить так, чтобы он догадался об истинном положении дел, просто язык не поворачивается. А самое худшее, я не могла назвать имени жениха. Ведь Аллар бы непременно заподозрил, что не в моих правилах соглашаться на помолвку с еще женатым мужчиной. Не понимаю, как Орсель это сделал, но все слова, хоть каким-то образом касающиеся разоблачения его интриги, попросту застывали на языке и не произносились вслух.