Бирит- нарим (СИ) - Медведникова Влада "Emy Olwen" (книги онлайн бесплатно серия .TXT) 📗
-- Нет, -- сказал Ишби, глядя на восток. -- Он ушел, потому что здесь он чужой.
Эпилог
Ветер не утихал, трепал одежду и волосы, солеными брызгами оседал на губах. Парус раздувался, рвался в небо, и палуба качалась, ускользала из-под ног. А сердце колотилось неровно и часто, -- ведь вокруг было море, пенилось гребнями, шумело, тучи становились все темнее, и молнии вспыхивали у горизонта.
Лабарту покрепче схватился за борт, запрокинул голову. Берег стал смутным, едва различимым, и казалось, -- всюду море, бушующая вода и соленый ветер. И буря все ближе, вот-вот подхватит лодку, и не будет земли, лишь волны, все выше и выше, и раскаты грома над головой.
Лабарту сам не заметил, что смеется.
Глава мореходов что-то крикнул ему на языке Аккаде -- но слова рассыпались, утонули в грохоте и брызгах.
Другое море!Если б можнобыло вечно плыть здесь, в шторм!..
Один из гребцов схватил Лабарту за плечо, торопливо говорил что-то, указывал на навес, пытался объяснить. Но речь его была речью прибрежных городов, и Лабарту терялся в ней, не понимал значений.
И потому лишь засмеялся вновь, мотнул головой, пытаясь объяснить: какой бы страшной ни стала буря, он останется здесь, у борта, и не случится ничего, нечего бояться.
Гребец махнул рукой и поспешил к мачте, -- там уже отвязывали веревки, сворачивали парус. На корме рулевые перекликались в тревоге, -- но лодка не слушалась их, взлетала и падала, крутилась.
Молния полыхнула совсем рядом, разрезала небо. И следом за ней накатил гром, оглушительный, близкий. Дождь обрушился тугими струями, и одежда промокла мгновенно, борт стал скользким, и весь мир наполнился бушующей водой.
Глава мореходов снова кричал, и теперь Лабарту разобрал его слова.
-- Моли своих богов! Пусть уберегут корабль! Такая буря!..
Бога этого моря зовут Яму,но я знаю--никакие молитвы не нужны сейчас!
Буря отгремела и стихла, и лодка вошла в гавань до того, как солнце скрылось за гранью вод. За ночь Лабарту успел обойти город, а к рассвету, в условленный час, вернулся на корабль.
Город назывался Цур, и был похож на прочие города побережья. Так же мал он был и хорошо укреплен, так же наполнен моряками и торговцами, на том же языке здесь говорили. И ничто не коснулось здесь души, ничто не позвало остаться в тесной путанице улиц, среди каменных стен.
Потому Лабарту вновь стоял на палубе корабля, и смотрел, как уплывает Цур: все меньше становится крепость, а гавань превращается в мешанину цветных пятен, а потом и вовсе исчезает, делается неразличимой.
Лабарту отвернулся, взглянул вперед. Море казалось почти неподвижным, и ветер, вчера бушевавший с таким неистовством, сегодня едва наполнял парус. Гребцы налегали на весла, снова и снова, и корабль шел, уверенно и ровно.
Солнце поднималось все выше, и сквозь соль моря и запах пота, текущего по телам людей, пробивался другой привкус, -- аромат хвойного леса, растущего по склонам гор. Высокие деревья, красивые и звонкие, превратились в этот корабль, и ни море, ни ветер не смогли изгнать запах кедра.
Под навесом и возле тюков с грузом сидели путники, как и Лабарту заплатившие за путь по морю. Одни плыли от самого Угарита, другие поднялись на корабль в Цидоне и Цуре. Беседовали меж собой, но не пробовали подойти к Лабарту, не пытались заговорить с ним.
И он был рад.
Прохладный ветер касался лица, море переливалось, -- гневное вчера, спокойное сегодня, -- и не было нужды ни в словах, ни в мыслях, и воспоминания не приходили, спали в глубинах души.
Если бы только можно былоплытьи плыть...
Он нашел этот корабль в Угарите -- выбрал тот, что шел дальше всех, и заплатил назначенную цену, не торгуясь. Дни проходили, берега менялись, менялся ветер, в три гавани заходила лодка, но ни в одной Лабарту не захотел остаться.
Все города эти, как братья и сестры, похожи.
Угарит был самым большим из них, и самым могущественным, и Лабарту пробыл там семь дней, полную неделю. И за неделю успел вдосталь набродиться по тесным, узким улочкам, обойти весь город вдоль и поперек. Но куда бы ни шел, к вечеру вновь оказывался на причале, провожал солнце, смотрел, как море пылает в закатных лучах.
Люди здесь не жили войной, ремесла и торговля были им ближе, но город словно бы вечно ждал нападения, -- с суши ли, с моря. Изобильный и гостеприимный город, но странный, и столь же странным был его хозяин.
Нур-Айя хотел повидать хозяина Угарита, Лабарту помнил об этом, и втайне надеялся встретить брата Илку по дороге или в городе. Но, должно быть, тот замешкался в Баб-Илу или избрал другой путь.
"Он верховный жрец города", -- так говорил Нур-Айя, и это оказалось правдой. Но при том хозяин Угарита дорожил своим местом среди людей, и управлял делами города.
Как Хинзу и Зу, они хотят того же.
Думать об этом было неприятно, и так же тяжело было разговаривать с верховным жрецом. Лицо его скрывал причудливый узор, но силу скрыть ничто не могло. Этот экимму могуществом намного превосходил Лабарту, но с виду был невзрачен и вел безумные речи. Но в гостеприимстве был безупречен, звал остаться, и многократно называл Угарит лучшим среди городов.
Если и есть у него тайное знание, которое ищет Нур-Айя, то мне оно не нужно.
Потому, получив дозволение пить кровь, Лабарту простился с хозяином города, и не заходил больше ни в его дом, ни в храмы.
Здесь жили и другие экимму. Двоих старших обращенных верховного жреца Лабарту видел лишь мельком, а с младшим легко завязалась беседа. Один из дней Лабарту провел в его доме, и разговоры были долгими.
Его звали Барка. Свободу он обрел совсем недавно, но все же казался старше других пьющих кровь в этом городе. И стены Угарита, казалось, тесны ему, -- слишком высоким он был, слишком красивым, не похожим на уроженцев этих мест. У него уже был свой обращенный: со здешним именем, но по виду из дальних, северных мест.
За разговором вечер тянулся медленно, огонь дрожал в светильниках, пламенные тени скользили по стенам. Барка спрашивал про другие страны, про места, где побывал Лабарту, но говорить было трудно, снова и снова мысли возвращались к Баб-Илу. И начинал рассказывать, и не мог договорить, слова ловил на ощупь и замолкал. И когда ночь вступила в свой самый темный час, и душа потерялась в ней, тогда сказал:"И я знаю теперь... что счастья в любви не может быть".И, глядя на обращенного Барки, думал:Высшая радость -- оживлять своей кровью... Но у меня обращенных не будет больше.
И сейчас, глядя как искрится солнце на морской глади, гнал непрошенную мысль, но она уходить не желала.
Больше никогда...оживлять своей кровью не буду.
-- Видишь? -- спросил глава мореходов, указывая вперед. -- Вон Ако.
Там, вдалеке, горная гряда спускалась к морю и похожа была на тень неба. Лабарту улыбнулся.
Должно быть кедры растут там...
-- Нет! -- Собеседник взмахнул рукой, указал вновь. -- Ты смотришь не туда! Ако ближе!
Лабарту перевел взгляд и впрям увидел, -- город-крепость, еще крохотный, едва различимый, но нет сомнений -- брат другим городам побережья.
-- Мой корабль не поплывет дальше Ако, -- продолжал мореход. -- Но если хочешь дальше отправиться морем, то без труда найдешь тех, кто держит путь дальше вдоль берегов Кнаана. И до Азы сможешь доплыть и до Египта...
До Египта.
До страны, где не чтут законов и правил, откуда приходят демоны, демонами себя не считающие. Лабарту мотнул головой, отгоняя воспоминания.
