Император Крисп - Тертлдав Гарри Норман (читать книги полностью без сокращений .TXT) 📗
— Как я рад тебя видеть, клянусь Фосом! — воскликнул Крисп. — За последние несколько месяцев я множество раз желал, чтобы ты не покидал столицы.
На столе перед Яковизием лежал блокнот из трех вощеных деревянных дощечек, какими пользовались писцы. Он раскрыл его, быстро нацарапал что-то стилем и передал дощечку Криспу.
«А еще чаще мне самому хотелось вернуться. Меня уже тошнило от баранины».
— Тогда поужинай сегодня со мной. Как там говорится в пословице? «Раз приехал в столицу, ешь рыбу». Я тебя так накормлю рыбой, что у тебя плавники вырастут.
Яковизий издал странный курлыкающий звук, заменявший ему смех.
«Тогда прошу приготовить щупальца осьминога, — написал он. — И еще омара… у омара, правда, нет щупалец, но омар есть омар, и хорош сам по себе.
Боже, как мне хочется облизнуться!»
— Я тоже этого хотел бы, друг мой, и еще чтобы ты мог ощутить весь вкус, — сказал Крисп. У Яковизия во рту был лишь обрубок языка; двадцать лет назад Арваш Черный Плащ вырвал ему язык, когда Яковизий был послом при дворе злобного мага.
Эта рана — и наложенное на нее заклинание, не позволяющее ей зажить, едва не погубила Яковизия. Но тот сумел воспрянуть духом. Крисп знал, что утратил бы немалую часть своей личности, доведись ему пройти через такое же унижение. Он хорошо умел писать, но никогда не мог гладко излагать свои мысли с пером в руке. Яковизий же владел пером или стилем столь непринужденно, что иногда Крисп, читая его слова, даже слышал его голос, умолкший два десятилетия назад.
Яковизий взял табличку, написал на ней и вернул Криспу. «Все не так уж плохо, ваше величество. Представь, что ты сидишь за столом, а у тебя насморк. Я обнаружил, что примерно половину вкуса можно понять и ощутить через запах пищи.
Кстати, пребывание в Машизе оказалось страшной скукой. По-видесски там читают только сморщенные развалины вроде меня. Ты даже представить не можешь, как трудно обольстить красивого мальчика, если он тебя не понимает».
— Золото разговаривает на многих языках, — заметил Крисп.
«Иногда ты слишком прагматичен, — написал Яковизий, закатив глаза и тем самым выражая отношение к непонятливости своего суверена. — Просто купить неинтересно, в покупке нет вызова, а преследование есть часть игры. Как по-твоему, почему я преследовал тебя столь долго и упорно, уже зная, что твой аппетит распространяется только на женщин?»
— Так вот в чем было дело? — удивился Крисп. — А мне в то время казалось, что тебя попросту одолевала похоть.
Яковизий прижал ладонь к сердцу и столь убедительно изобразил пантомиму умирающего, что его без колебаний приняли бы в труппу профессиональных мимов.
Затем, чудесным образом воскреснув, он склонился над табличкой и быстро написал:
«Думаю, мне все-таки придется вернуться в Машиз. Там, поскольку я посланник врага, мне оказывают то уважение, какое я заслуживаю. Здесь же даже друзья предпочитают на меня клеветать». И он вновь закатил глаза.
Крисп расхохотался. Он никогда не переставал восхищаться присущей Яковизию удивительной комбинацией уязвимости и острого, жалящего ума — кроме тех случаев, когда она его бесила и приводила в ярость. Иногда Яковизию удавалось вызвать в нем обе эмоции одновременно. Автократор быстро обрел серьезность и спросил:
— У тебя не было проблем с фанасиотами, когда ты возвращался из Макурана?
Яковизий покачал головой и написал: «Я возвращался южным путем и не заметил никаких следов фанасиотов. Кажется, эта ересь сосредоточена на северо-западе, хотя, насколько я понял, у тебя были с ними стычки и здесь, в столице».
— Действительно, стычки, — мрачно ответил Крисп. — Разразись в тот день гроза, они спалили бы половину города. Мало того, их бесполезно допрашивать при помощи магии, а вера настолько их опьяняет, что пытки они воспринимают скорее как честь, чем муку.
«И они похитили твоего сына», — написал Яковизий и развел руки, выражая сочувствие Криспу.
— Да, похитили, — признал Крисп. — Его тело, а, возможно, и душу. — Яковизий вопросительно приподнял брови; его жесты за те годы, что он лишился языка, стали настолько выразительными, что почти приобрели качество речи. — Он много беседовал со священником, который оказался фанасиотом, — пояснил Крисп. — И, насколько мне известно, пропитался их проклятыми доктринами.
«Скверно,» — написал Яковизий.
— Воистину. А теперь Диген — тот самый священник — морит себя голодом в тюрьме. Он думает, что воссоединится с Фосом, покинув этот мир. Я же полагаю, что его ждут вечные муки Скотоса. — Император плюнул, помянув темного бога.
Яковизий написал:
«Если ты спросишь мое мнение, то аскетизм сам по себе есть наказание, но я до сих пор не слышал, чтобы его использовали как оскорбление». Прочитав эти слова, Крисп кивнул. Все три таблички в блокноте Яковизия оказались заполнены, и тот, перевернув стиль тупым концом, разгладил воск, затем написал:
«Ныне я очень легко могу определить, когда начинаю слишком много болтать как только мне приходится стирать написанное.
Жаль, что те, кто еще шлепают губами, не могут насладиться столь явной приметой многословия».
— Ах, если бы это было так, им пришлось бы больше молчать, а это время они использовали бы на обдумывание новых заговоров, — заметил Крисп.
«Ты, вероятно, прав, — ответил Яковизий. Он несколько секунд вглядывался в Криспа, потом взял табличку. — Ты стал циничнее, чем прежде. Но хорошо ли это?
Я признаю, что это вполне естественно, потому что, сидя на троне, ты выслушал за последние двадцать лет больше всякой чуши, чем любой из ныне живущих, но что тут хорошего?»
Крисп, прежде чем ответить, некоторое время думал. Пусть в другой форме, но этот вопрос уже возникал перед ним несколько раз за последнее время, как, например, когда он велел пытать пленного фанасиота после того, как магия Заида оказалась бессильна. Когда он был моложе, ему было труднее отдавать подобные приказы. Не стал ли он просто очередным императором, который держится за власть любыми доступными средствами?
— Мы уже не те, какими были прежде, — сказал он, но то был не ответ, и Крисп это понимал. Судя по тому, как Яковизий приподнял бровь, наклонил голову и стал ждать продолжения, он тоже знал, что это не ответ. И Крисп, слегка запинаясь, попытался ответить:
— Должен признать, что в храмах меня не станут почитать как святого, но я надеюсь, что летописцы сумеют написать, что я хорошо правил Видессом. Во всяком случае, я для этого упорно работал. И если я бываю при необходимости резок, то, как мне кажется, я и мягок, если могу. Сыновья мои становятся мужчинами, и мужчинами не из худших. Этого достаточно? — Он услышал в своем голосе мольбу, чего не замечал за собой уже много лет: Автократор выслушивает прошения, а не просит сам.
Яковизий склонился над табличкой. Когда стиль дописал последнюю строчку, он протянул табличку Криспу, который принял ее с некоторой тревогой. Он достаточно хорошо знал Яковизия и не сомневался, что старый соратник будет с ним откровенен. Во всяком случае, написанное он сумел прочесть без труда: постоянное корпение над документами предотвратило развитие дальнозоркости, обычной для большинства людей его возраста.
«То, что ты способен задать такой вопрос после стольких лет на троне, говорит в твою пользу, — написал Яковизий. — Очень многие Автократоры забывали о нем через несколько дней после помазания. А о твоем ответе могу сказать, что на трон Видесса изредка садились святые, но большинство из них плохо кончили, потому что мир — место не святое. Так что до тех пор, пока ты будешь помнить, каким невинным — и привлекательным — мальчиком ты когда-то был, ты можешь надеяться на лучшее».
— Я принимаю твои слова, — сказал Крисп, медленно наклонив голову.
«Попробуй только не согласиться, — добавил Яковизий. — Я прибегаю к лести только тогда, когда надеюсь заманить кого-нибудь к себе под одеяло, и после стольких лет нашего знакомства я лишь сейчас начинаю сомневаться, что мне когда-нибудь повезет с тобой».
