Инсайдер - Латынина Юлия Леонидовна (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗
Бемишу было неудобно сидеть на своей золоченой жердочке, – что он, попугай? Он встал и сказал:
– Я полагаю, что всегда найдется тысяча доводов, почему демократия – плохая вещь. И я думаю, что все эти доводы – нечистоплотны. Я не верю, что народ так глуп, как это пытаются изобразить бессовестные политики, и, простите, государь, я уверен, что миллион глупых простолюдинов обмануть труднее, чем одного умного императора.
Варназд помолчал. У него были удивительные глаза: сначала они показались Бемишу зеленоватыми, потом серыми, потом голубовато-серыми, и только сейчас Теренс понял, что цвет их все время плавает и только одиночество в них неизменно.
– Когда я был в плену у Ханалая, я много об этом думал. Я думал, что это мои собственные ошибки привели к гражданской войне и что самое скверное было в том, что я не очень-то был виноват в этих ошибках. Просто, если все зависит только от одного человека, чиновники вокруг хотят решить все свои проблемы, обманывая этого человека, и, конечно, им это удается. И я решил, что один человек не должен править страной, потому что вообще не бывает государей, которые не ошибаются, а бывают только государи, которые думают, что не ошибаются.
Бемиш усмехнулся.
– Извините, государь, но не очень-то заметно, что вы так решили.
– Меня отговорили, – сказал Варназд, – отговорили иномирцы, Нан и Ванвейлен. Принялись доказывать, что выборы приведут к анархии; что народ сочтет их позором и уступкой людям со звезд, которые диктуют свои условия освобожденному императору; что даже мятежник Ханалай понимал, что мироздание империи Великого Света держится на почитании Бога-Государя, а выборное собрание будут не почитать, а презирать. Может, это и так, но на самом деле все упиралось в то, что Нан и Ванвейлен понимали, что им легче будет править от моего имени, чем от имени выборного собрания. Да, они отговорили меня.
– Не думаю, – сказал Бемиш. – Вы позволили себя уговорить. Вы отнекивались от власти, пока ее у вас не было, а когда ее вам вернули, вам не очень-то захотелось от нее отказываться.
Бемиш ожидал гнева или равнодушного «нет», но государь вдруг опустил голову, и на глазах его показались слезы.
– Странное дело, – сказал Варназд, – я ведь сам себе много раз говорил то же, что и вы. А вот вы сейчас мне сказали эти слова, – и я готов вас за них возненавидеть.
И всплеснул рукавами:
– Где же она, моя власть? Вы даже побоялись подписать у меня бумаги, те, которые завтра принесет мне на подпись Шаваш! Испугались, что Шаваш заподозрит в этом интригу, что подписанным мной бумагам не дадут ходу! А ведь вы с Шавашем друзья!
– Государь, – сказал Бемиш, – если вы все понимаете, почему вы так себя ведете? Почему не назначите дату выборов?
– Знаете, – спросил Варназд, – кто после выборов станет первым министром империи?
Бемиш пожал плечами.
– Шаваш! Я не верю, что мой народ изберет сектанта или глупца! Он изберет умного человека. Шаваш подкупит всех и понравится всем, он даже к сектантам найдет дорожку через своих шпионов. Но пока я жив, господин Бемиш, я не потерплю, чтобы Шаваш правил моим народом. У нас нет такого бога, каков ваш Сатана, – но, поверьте мне, если бы он был, Шаваш был бы сыном Сатаны.
Прощаясь, государь Варназд внезапно повел своего гостя в один из павильонов, где висели картины прошлых веков. Картины покрывали стену плотным пестрым ковром, подобно иконостасу, и перед прекраснейшими из них были устроены маленькие мраморные алтари с курильницей и золотым тазиком, в котором плавали свежие сосновые ветки.
Бемиш сразу увидел «девушку и дракона», – перед ней тоже стоял алтарь, и Бемиш еще с беспокойством подумал: не причиняет ли дым воскурений вреда живописи – или, наоборот, оберегает ее?
– Я хочу подарить вам ее, – сказал император.
Бемиш поклонился.
– Ваша Вечность, я не могу принять такой подарок.
– Но я так хочу!
– Из-за этой картины был убит человек. Она будет мне постоянно об этом напоминать.
– Кто?
– Мой управляющий Адини. Человек, который по приказу Шаваша подменил копию оригиналом.
Бемиш поколебался, раздумывая, не будет ли истолковано то, что он скажет, как наглость, и докончил:
– Я бы предпочел «садовников вокруг костра».
«Садовников» государь Бемишу, конечно, не подарил. Однако спустя два дня, на малом дворцовом приеме, вручил иномирцу акварель, изображавшую бешеную пляску русалок, щекотунчиков и людей вокруг вздымающегося к небу костра. Краски были болезненно ярки, зрачки людей сужены от ослепительного света, и сам костер сплетался из хоровода призрачных змеевидных демонов. Кто-то из гостей с улыбкой шепнул, что примерно так в пятом веке представляли тайные церемонии в честь бога богатства.
Теренсу Бемишу накинули на плечи плащ, в котором полагалось принимать подобные подарки, и он стал на колени и поцеловал руку императора и золотую кисть, прикрепленную к правому углу свитка.
Сам факт того, что император подарил собственную картину человеку со звезд, вызвал немалые пересуды – Теренс Бемиш был первым таким человеком, о котором знали, что он родился на небе. Зашептались, что скоро чужеземцу предложат пост наместника Чахара или даже вице-премьера, но люди знающие качали головами и говорили, что никто не станет менять указ, запрещающий людям со звезд занимать должности в империи – этот указ был специально устроен в свое время, чтобы выгнать из страны Нана.
Этот день, когда Бемиш говорил с государем Варназдом, его первый заместитель Ашиник провел на новом квадрате А-33. Участок был едва-едва обжит – посреди его уже вилась продавленная тракторами дорога, но стоило отойти от нее на десять метров, как из травы начинали вспархивать птицы и ящерки подставляли солнцу зеленые спинки на пестрых камнях. Когда наступило обеденное время, рабочие сели в тележку, привязанную к трактору, и укатили в столовую. Ашинику хотелось побыть одному. Он выбрал себе освещенный солнцем взгорок, сел на траву и развернул тряпочку, в которую был завернут его обед: две лепешки с овечьим сыром и маслом.
Кто-то опустился рядом на траву. Ашиник оглянулся. Рядом с ним сидел человек в грубом соломенном плаще и желтом поясе ремонтника – однако это был не ремонтник, а человек по имени Ядан. Ядан был тот самый учитель, который просветил Ашиника и который ввел его в третье Кольцо. Ядан не был главою учения, выше был еще один человек, которого запрещено было называть по имени и которого все называли Белый Старец. Белый Старец – это было не имя, а должность. Если бы нынешний Белый Старец умер, Ядан стал бы Белым Старцем. Ядан был самым непримиримым противником иномирцев во всей секте и стоял в ее иерархии вторым, и его убеждения были такими же крепкими, как его руки, – стальные руки пятидесятилетнего профессионального акробата, сорок пять лет развлекавшего народ фокусами, трюками и проповедями; и такими же глубокими, как рубцы от плетей у него на спине: Ядан дважды бежал с каторги еще до гражданской войны.
– Добрый день, Ашиник, – сказал Ядан.
– Добрый день, учитель. Почему вы не сказали, что хотите видеть меня? Вам опасно появляться здесь. Вдруг вас опознают.
Лицо Ядана, морщинистое, как грецкий орех, осталось совершенно неподвижным. Приметы его были во всех сводках, но еще не было случая, чтобы Ядана поймали: стражники утверждали, что при встрече он отводил им глаза или оборачивался белым барашком.
– Почему же опасно? Мне казалось, это самое безопасное для меня место во всей империи. Разве все, кто работает сейчас на стройке, – не преданы нам?
– Что взять с простых крестьян, учитель? Бесам легко сманить человека высокой зарплатой и толстой лепешкой, а этот дьявол Джайлс понатыкал везде стальных глаз и следит за мной постоянно. А ведь видеокамере нельзя отвести глаза, как глупому стражнику.
Ашиник произносил слова механически, сжимая в руке развернутую тряпочку с лепешкой и сыром. Он чувствовал, как страх липкими пальцами копошится в сердце. Что потребует от него Ядан? То н учителя не предвещал ничего хорошего. Сейчас его накажут… Хотя за что? Что он, Ашиник, нарушил? Все обряды и ритуалы соблюдались им тщательно. Не было вечера, чтобы Ашиник не созвал рабочих на краткое моленье, не было утра, чтобы он встал с постели, не обрызнувши левое плечо водой… И все же сердце Ашиника трепетало…
