Лиса в курятнике - Демина Карина (полная версия книги .TXT) 📗

Встречались и голубки.

— И вот представьте, эта особа, совершенно не представляющая, что есть настоящее искусство, получает… — голос у дамы с лорнетом оказался высоким, пронизывающим. — Тогда как моя девочка вынуждена была…

Понятно.

Матушка.

Или бабушка? С магами сложно понять, они, достигнув определенного возраста, словно бы застывают во времени. Лизавета чуть повернулась, скосила взгляд. Платье на даме дорогое, из темной переливчатой тафты. Прическа сложная. И поблескивают в ней капельки драгоценных камней. На шее ожерелье. На пальчиках — перстни…

И магией от нее сквозит.

А вокруг Лизаветы престранная пустота, будто стесняются к ней подходить. Или опасаются? Вокруг дамы собрались другие… о чем говорят, и гадать нечего. Жаль, расслышать не выйдет, но… Лизавета коснулась янтарной капельки и поискала в зале хоть кого-то знакомого.

До начала банкета оставалась самая малость…

А знакомые есть. Вон Григорий Освирцев аппарату свою устанавливает, ходит у стеночки, сопровождаемый сразу двумя гвардейцами. То ли уважение великое, то ли, наоборот, недоверие. Впрочем, правильно, у Гришки характер препоганейший, пусть он и числится главным обозревателем в «Коронных вестях». До того, к слову, приличным человеком был, а после…

«…Ты, Лизка, конечно, бойкая, но пойми, бабе в нашем деле не место. Найди себе мужика… а можешь и меня, только не замуж, я жениться пока не собираюсь. Просто время проведем с приятностью. Я и за нумер заплатить готовый».

Идиот.

И главное ж, обиделся, когда Лизавета его послала лесом. Мол, уважение ей, бестолковой, оказывал. Все ж знают, что маги на это дело падкие.

Дважды идиот.

А там в «Коронные вести» позвали, так он и вовсе с бывшими знакомыми здороваться перестал, Федюнечка, который на скачках сплетни собирал, сказывал, встретил давеча, так Гришка проплыл мимо барин барином, кивнуть даже не соизволивши…

А тут у стеночки.

Позвали, стало быть, запечатлеть. И думать нечего, к вечеру уже разразится Гришка высокопарною статейкой, восхваляющей и его императорское величество, и императрицу, и всех вообще. Как это у него получалось? Талант.

Лизавета ощутила знакомый зуд.

А она… она тоже напишет. И снимочки… главное, ракурс подходящий взять. Вот, скажем, пройти к окошку… снимать всяко лучше по свету. И бочком… и вот две дамы потянулись друг к другу. Главное, улыбаются, а выражение лиц такое, прехарактерное… Или пухлый полковник тайком прихлебывает из фляжечки, а супружница его, тоже пухлая и из-за платья в обильных оборках кажущаяся вовсе необъятною, неладное почуяв, бьет бедолагу веером по голове.

И Гришеньку снять, сгорбленного, выгнувшегося престранной дугой, пускай наши порадуются.

А вот конкурсантки сбились разноцветной птичьей стайкой. Лизавету увидели. Глаза злые. Губы кривятся… отлично должно выйти. А подписать… скажем: «Радость за ближнего»…

Или как-нибудь еще.

Она двигалась вдоль стеночки, то и дело останавливаясь, чтобы сделать кадр. После отберет верные, благо память у кристалла приличная, на сотни две снимков хватит. И вазу снять, а главное, лихого поручика, который в нее сморкнулся, а нос, воровато оглянувшись, шторкою утер.

Нет, заголовок надо будет хорошенько обдумать.

Скажем: «Простые нравы сложных людей»…

— Лизка, ты ли это?! — Гришка таки заметил ее. А может, и не заметил, может, нарочно выглядывал. Список-то конкурсанток еще когда отпечатали, правда, в нем Лизавета баронессой значится, но… — А я думаю, ты ль это или не ты ль.

— Не тыль, — сказала Лизавета, поморщившись. Все ж встречаться со старым знакомым желания не было, да и опасеньице кольнуло: вдруг да прознает, за какой такой она тут надобностью.

— Шутишь, — хохотнул Гришка.

— Шучу. — Лизавета согласилась: ей батюшка еще когда говорил, что спорить с дураками — занятие напрочь бесперспективное.

— А ты, погляжу, неплохо устроилась… мужа поискать решила?

— Решила.

Гришка одет был с претензией, в темно-зеленый шерстяной костюм с искрой. И крой неплох, вот только жарко ныне было во дворце, Гришка потел, отчего раздражался и потел еще больше.

— И как оно?

— Неплохо…

— Ты это, после мне интервью дашь. — Гришка не спрашивал, а ставил Лизавету в известность. — Платьице на тебе, конечно, дрянное… поглядела бы, что приличные люди носят, право слово. А ты, получается, при титуле?

— Баронесса.

— Ага… — Он задумался, сунув меж зубами спичку. — А чего молчала?

— А зачем говорить?

— Ну так… ты это, Лизка, тут не особо усердствуй. Я жениться решил.

— Поздравляю. На ком?

Ее императорское величество задерживалась, и придворных это заставляло нервничать. Взгляды то и дело останавливались на узорчатых дверях, за которыми скрывалась Малахитовая гостиная.

— Пока не знаю. Это я так… на перспективу… у тебя только титул? Или и имение имеется?

Захотелось Гришку пнуть.

Ишь ты, женишок, забыл небось, откуда сам родом, как прибыл в столицу из Верхних Конюхов, только и умея, что писать поганые стишки. Теперь же…

Злость пришла.

И ушла, стоило коснуться янтарного кулона. А тут же, будто того и ждал, раздался гулкий удар колокола, возвещая о приближении императрицы.

— Все, я работаю. — Гришка подхватил малый артефакт… а хороший, не чета Лизаветиному. И памяти в нем более чем на тысячу снимков, и четкость иная, говорят, будто даже в полной темноте снимки выходят вполне приличного свойства.

Гришка ужом нырнул в толпу и как-то сразу ухитрился оказаться перед самыми дверями. Он бы и ближе подошел, когда б не гвардеец, положивший руку ему на плечо. Это сразу и уняло служебный Гришкин пыл.

Лизавета коснулась артефакта.

Правда…

Что бы она ни писала про двор, это простят, а вот императорскую чету трогать не стоит. Да и не хочется. Она сделала пару снимков, запечатлевая фрейлин, окружавших ее императорское величество. Не удержалась, сделала портрет Анны Павловны, которой нынешний ее наряд был весьма к лицу, да и лицо это… не сказать, что черты правильные, а поди ж ты…

Или вот императрица.

Невысока.

Хрупка.

И… золото волос.

Камни диадемы.

Платье… на удивление простое. Ни тебе шитья, ни драгоценностей, но почему-то смотрится…

Глаз не отвести.

Играли трубы. И герольды зачитывали обращение, Лизавета же смотрела на императрицу и, чего скрывать, на Лешека, который держался за матушкой и казался огромным…

— Говорят, он без нее и шагу ступить не способен, — раздалось рядом. — Совсем заморочила, нелюдь проклятая…

Лизавета чуть повернулась и сделала еще один снимок.

Зачем?

Она не знала, просто… женщина с сухим лицом, на котором застыло выражение величайшего недовольства жизнью… редкий портрет.

— Тише ты…

— Это все знают… и беспокоятся… император болен, наследник — идиот, императрица — нелюдь. Что нас ждет?

Ничего хорошего, если так.

— А они конкурсы устраивают… почему? Понятно же… ищут кого-нибудь своему…

Она добавила слово, которое вообще к людям применять не стоит, не говоря уже о том, чтобы к отпрыскам правящей династии. И бледная губа оттопырилась, а в подведенных глазах блеснула такая лютая ненависть, что Лизавете стало крепко не по себе.

Но она по прежнему делала вид, будто всецело увлечена шествием.

Вот императрица добралась до середины залы. Повернулась к подданным. Вот расступились фрейлины, двигаясь столь слаженно, что любой караул позавидует. Императрица подняла руку, и в зале наступила тишина.

— С преогромной печалью вынуждена сообщить вам… — ее голос был негромок, но, диво дивное, слышно было каждое слово.

А женщина зашипела.

— Выставит неугодных, — бросила она, поднимая руку. И сверкнул тоненький браслет в виде змейки, до того умело выполненный, что казалась эта змейка живой. Тронь — и развернется, зашипит, а то и ужалит чужую наглую руку.

— Мы пристально наблюдали за конкурсом и в полной мере оценили усилия, которые…