Чёрный шар (СИ) - Шатилов Дмитрий (прочитать книгу TXT) 📗
Осторожно, не убирая руки с кобуры, Царада подошел к столу и сел напротив своего воскресшего солдата – напряженный, с нахмуренным лбом, готовый в любую секунду ликвидировать нежданное чудо.
– Не бойтесь, господин лейтенант, – робко улыбнулся Гильтожан, которого пистолет Царады заставил покрыться нервным румянцем. – Я все тот же, даже лучше. Вот и хромота исчезла, – вытянул он ногу, чтобы Царада мог убедиться. – Я теперь хожу прямо. А умирать оказалось почти не больно, я даже ничего не почувствовал, свет – и все. А потом очнулся, но как бы еще не совсем готовый, только разум – и со мной говорили.
– Кто? – спросил Царада каким-то глухим и сдавленным голосом. Они могли говорить, эти Великие, но до этого почему-то предпочитали убивать, множить боль, смерть, страдание.
– Вы сами знаете, – пожал плечами Гильтожан и взял еще кусок черного солдатского хлеба. Некоторое время он жевал, как делал это тысячи раз до смерти, а потом заговорил снова: – Он назвал себя Верховным Жрецом – тем, кто властен над жизнью и смертью. Понятия не имею, как его могут звать на самом деле, это лицо – оно не принадлежит ни одной из наций. Новое. Странное. Но дело совсем не в этом. Он сказал о себе и своих людях: до этого мы действовали неправильно. Да, мы использовали свою силу, но не так, как надо. Постепенно у нас просыпаются совсем иные способности. И мы испытаем их для собственных целей. Вам больше не нужно будет умирать – это уже о нас, господин лейтенант. И мы планируем некоторые изменения в вашей – как же он сказал? – среде обитания. Это будет понятно нам, вам же – не слишком. Вы просто не сможете их осознать, и нет никого, кто был бы тому виной.
– Что он сказал еще?
– Еще он сказал, что осада может идти сколь угодно долго, но когда она закончится, окажется, что все длилось одну единственную секунду.
– Секунду, – повторил Царада, и даже его свежий утренний мозг не сразу понял масштаб этого откровения. Все, что случилось за эти дни, уложится в секунду. Все – и трусливое, и храброе, и ужасное, и благородное. Он почувствовал, как в нем закипает злость. Одна секунда, его уместили в одну секунду, всех их уместили в секунду, пусть Великие будут прокляты! Все самые глубокие переживания были для них ничем, как и работа ума, и все, что делал Царада, писал Цинциллер, все бесчисленные отстрелянные патроны, полученные раны, растопленные камни, изуродованные тела. Все будет перечеркнуто, исправлено, как будто и не случалось, даже память можно стереть – и какой тогда, спрашивается, смысл в происшедшем, что мешает событиям минувших дней повториться снова, если таков будет Величайший каприз?
Царада сжал руку в кулак, костяшки пальцев побелели, давно не стриженные ногти вонзились в кожу. Бессильная ярость – вот что почувствовал Царада. Бессильная ярость – всякий раз, когда неодолимая сила вторгалась в его привычный мирок, а он ничего – почти ничего – не мог сделать.
Еще один закон нарушен. Даже если он теперь застрелит Гильтожана, тот снова вернется – таинственный, непобедимый посланник вражеских сил. А если застрелиться самому? Царада не раз обдумывал мысль о самоубийстве, но его пугали боль и мысль о несуществовании. Древняя Сильная вера вела его, но не превратилась ли она уже в еще одну бессмысленную игрушку?
На этот вопрос он ответа еще не получил.
Царада вздохнул, выдохнул, снова вздохнул. Толстый его живот поднялся и опустился означенное число раз. Он весил почти сто тридцать килограммов и не худел даже от скудного армейского рациона. Искушение было скорым: если Гильтожан обрел одинаковые ноги, каким бы они вернули его – стройным, подтянутым, с лицом, не напоминающим пирог со свининой? Но искушение было и сильным – Царада совладал с ним не без труда, и даже побежденное, оно исчезло не навеки.
Гораздо сложнее было другое, чему он и сам пока не мог дать имени. Нечто раздражающее, словно зуд, некий протест из неведомого источника…
– Добро пожаловать обратно, – сказал он. – Но ты не очень-то расслабляйся. Я все же как-нибудь попытаюсь понять, тот ли ты самый Гильтожан, или на твое место нам прислали какую-нибудь куклу.
– А, – сказал Гильтожан. – Вот в чем дело. Наверное, вам надо спросить меня о чем-то, что знал только я.
– Это ловушка? – спросил Царада. – Они вполне могли вложить в тебя эти знания, чтобы вкрасться ко мне в доверие.
– Может быть, они так и поступили, – сказал Гильтожан и подцепил вилкой кусочек соевого мяса. – А может быть, и нет. Вот только лучшего способа нам все равно не придумать, так ведь?
– Я мог бы попросить Цинциллера соорудить нам тест крови или что-то в этом духе. Хотя ты, наверное, прав: если тебя сумели вернуть, что им стоило подделать тебя ровно таким, какой ты был?
– Не говорите так, господин лейтенант. Я не подделка. Давайте я расскажу кое-что: помните штурм, ту ночь, когда мы все чуть не погибли? Я нес вас с поля сражения, вы храбро бились, но удача была не на вашей стороне. Я тащил вас за правую руку, Ванклу – за левую, на повороте с вашей левой ноги свалился ботинок, потом штаны зацепились за штырь, порвались, и на вас оказались семейные трусы с белыми кроликами.
– Кролики! – воскликнул Царада с внезапной досадой. – И это все, что ты запомнил! Из всего, что произошло!
– Вы хотели воспоминание, господин лейтенант, и я его дал. Почему вы злитесь? – спросил Гильтожан. – Я в чем-то перед вами виноват?
– Нет, – ответил Царада. – Ты – нет. А вот они… Боже мой, – протер он лоб рукавом, – как все сложно, я даже не знаю, как объяснить… Понимаешь, я ведь читал над тобой отходную. И мне было грустно оттого, что ты погиб. Нет-нет, теперь мне радостно оттого, что ты вернулся, но… Проклятье, я не понимаю сам себя! Я ведь не ожидал, что ты вернешься. Я думал – это навсегда, вот в чем штука. Возможно, это моя вина. Я не готов к таким переменам. Прогресс, наука, Великие – может быть, здесь все сразу – в конце концов, я и сам верю в то, что мы однажды вернемся, однажды снова получим тела и с ними – царствие Небесное, но это будет не сейчас, а когда-нибудь, когда…
– Я разрушаю вашу веру? – спросил Гильтожан, и на мгновение Цараде показалось, что за его лицом проступило другое, чуждое и выжидающее. – Я не хотел.
– Никто никогда ничего не хочет! – взорвался Царада в лицо этому воображаемому существу, которого за лицом Гильтожана быть, конечно же, не могло. – Никто, ничего и никогда!
От второго выкрика, последовавшего после паузы, Гильтожан поперхнулся, и Царада машинально – просто потому, что перед ним сидело человеческое существо, которому кусок попал не в то горло, и таким существам полагалось помогать вполне определенным способом – перегнулся через стол, навалился животом на остатки завтрака, притянул Гильтожана к себе и принялся стучать ему по спине, пока тот не закашлял и не выплюнул плохо прожеванную корку хлеба. Царада взглянул на нее, она была черной и мокрой, со следами зубов – ни зловещего совершенства Великих, ни следа их непостижимого могущества. Без сомнения, если бы Гильтожан не избавился от нее, он мог умереть еще раз, и этот ничтожный эпизод немного примирил Цараду с внезапным воскрешением.
Он больше не говорил с Гильтожаном об этом. Солдат вернулся к своим обязанностям. И все же Царада не мог отделаться от чувства, что с возвращением Гильтожана он что-то утратил, у него забрали часть чего-то важного, и на месте этого важного осталось крохотное отверстие, в которое безвозвратно уходит все дорогое, трогательное, имеющее значение.
Все это время он кричал и впадал в истерику лишь для того, чтобы защитить себя от знания этой утраты. Так человек выдыхает последний воздух, когда бескрайняя толща воды сомкнулась над ним.
3. Бессмертный победитель
Нынешнее мгновение вытекало из прошлого, за вчера следовало сегодня, а за сегодня – завтра, и текущее состояние батальона Царады коренилось в событиях, случившихся девять недель назад, когда Великие, перед тем как перейти к затяжной осаде (целая секунда, а в ней миллионы дыханий, сотни смертей и, конечно, Царада, которому предстояло расхлебывать всю эту кашу) испробовали внезапно жестокие методы, столь непохожие на нынешнюю изощренную тактику. Они двинулись на штурм, и штурм мог закончиться их абсолютной победой, а почему не закончился – это, надеялся Царада, ведал лишь Бог, и никто другой.
