Чёрный шар (СИ) - Шатилов Дмитрий (прочитать книгу TXT) 📗
– Я прикидываю дни, господин лейтенант.
– Прикидываешь дни? Объяснись, Цинциллер! Объяснись немедленно, или я сделаю вид, что намерен тебе что-нибудь сделать! Что за дни ты прикидываешь? У нас уже нельзя стрелять по четвергам, мы должны делать это только в среду?
– Нет, – ответил Цинциллер. – Я прикидываю, какой сегодня день – Милосердия или Расправы.
Прикидывать не имело ни малейшего смысла, капрал шевелил мозгами по привычке, чтобы они не заржавели. Дело обстояло так: Летун убивал нерегулярно – в один день в него можно было палить из всех орудий, не опасаясь ответа, в другой – он преследовал всякого солдата Царады, какого видел, и не успокаивался, пока тот не обращался в пепел. В действиях Летуна не было никакой системы, он то бездействовал неделями, паря над крепостью, словно гриф, то чередовал молниеносные набеги с краткими перерывами. В сущности, от того, что в непрестанной войне, которую вел Летун, существовали дни Милосердия и дни Расправы, не было никакой пользы, так как ни тех, ни других Царада предугадать не мог. Он вспоминал о них лишь затем, чтобы напомнить себе и остальным: мы вправе сидеть без дела, но если хотим чем-то заняться, для нас при этом все же существует возможность не умереть.
– Ах, да, – сказал Царада. – Да. Выйдем ли мы сегодня навстречу смерти или выживем, отправив все пули в молоко? О, влез бы ты в мою шкуру, Цинциллер, я бы взглянул, как она придется тебе по нутру! Ты имеешь дело с цифрами, а здесь возможна хотя бы видимость правды. А я выхожу стрелять в существо, о котором точно знаю лишь то, что не могу его уничтожить. Но я все равно выхожу – что ты на это скажешь? Я ведь всего лишь стараюсь рассуждать логично. Так меня учили. Если я вижу летающего врага – я пытаюсь ссадить его на землю. Если он вытворяет фортели – я анализирую его действия и изобретаю тактику. У меня нет иной головы, кроме той, что на плечах. Ну же, скажи что-нибудь!
– Скажу, что я не брошу свои расчеты. Так мы устроены.
И вновь это была правда, и Царада сотоварищи был устроен именно так, что в тот день истратил полный цинк патронов и несколько раз самолично попал в Летуна, но на последнего это не произвело никакого впечатления. А в день, с которого начинается эта история, Царада предпринял еще одну охоту, и в этот раз Летун ответил, и не сработали никакие предохранительные меры.
Мерами служили листы металла, тяжелые и ржавые щиты. Царада приказал расставить их на крепостной стене в надежде, что они послужат укрытием от снарядов Летуна, однако испытаний на прочность провести оказалось нечем, и видимость осталась видимостью. Когда пришла беда, люди прятались за ними потому, что действовать так им было привычнее. Они поступали в согласии со своими разумом и природой, но в противостоянии с Великими разум и природа оборачивались их смертельными врагами.
С Царадой шли Длойб, Нумерле и Гильтожан. Они выпустили в сторону Летуна по магазину, когда Великий неожиданно взвизгнул и разделился надвое. Это случилось с ним впервые, и нестройная система домыслов об этом существе рухнула в мозгу Царады в очередной раз. Несколько мгновений половинки трепыхались в воздухе, затем каждая отрастила себе недостающие части тела, и деление повторилось вновь.
Август заполнился Летунами, они отпочковывались друг от друга быстрее, чем Царада успевал считать. Когда же их набрался легион, они завизжали все разом и открыли огонь – но не по Цараде, что шел первым, не по Длойбу и Нумерле, что стояли на виду, а по Гильтожану, который после первого же разделения спрятался за щитом и почитал себя защищенным лучше остальных. В общем-то, так и было, но раскаленные шары прошли через железо, словно его не существовало, поразили цель, и вот связи между молекулами в теле Гильтожана распались, он вспыхнул и исчез, от него остался лишь зацепившийся за гвоздь лоскут мундира.
Завершив свое дело, превратив день Милосердия в день Расправы, Летуны собрались в огромный трепещущий ком, и ком этот поднялся над крепостью Царады, сжался в крошечную точку и с хлопком исчез. Летуну еще предстояло вернуться и парить в небе сообразно своему имени, но Гильтожан погиб окончательно, и Цараде предстояло упокоить его так, как подобало, по его мнению, покоиться любому из бойцов.
Раньше, до своей гибели во время штурма правого крыла, обрядами ведал Экзетра, батальонный капеллан. После него церемонии недолго отправляли Киреев, которому нечем было заняться, Ликойн, считавший, что за пять минут болтовни над телом ему положена прибавка в четверть жалованья, Цинциллер, пока его не захватила паутина цифр. Когда умыли руки все, кем двигали долг, скука, жажда наживы, обязанность эта наконец перешла к человеку небезразличному.
Цараду уже не пугала смерть, за прошедшие дни он видел ее достаточно и успел про себя выработать для нее достойные формулы приветствия и прощания – не мертвые и официальные, но живые и трогательные, сообщающие утрате смысл обретения. От уничтоженного солдата остался лоскуток, и этому лоскутку, последнему свидетельству существования Гильтожана, Царада мог предложить лишь Древнего Сильного Бога, который перед Страшным судом соберет рассеянные в пространстве атомы и восстановит тело павшего воина в истинном его обличье.
– Да, в истинном, – сказал Царада. – Ибо в Царство Небесное ты поднимешься не хромым, но на обеих ногах, прямых, точно колонны. И куда делся этот ужасный запах, спросишь ты? Исчез, как и все несовершенное. Что же вернулось? Волосы, легкость в теле, свободное дыхание. Больше не ноет печень, не болит в районе правого желудочка сердце. Они здесь, при тебе, но вылеплены отныне из вечного, неразрушимого материала. Преобразилось твое лицо: черты его остались прежними, но утончились, исполнились внутреннего достоинства. Ни бородавок, ни сломанного носа, ни родимого пятна. А как изменился твой разум! Ты больше не боишься, не лжешь, не норовишь спрятаться понадежнее и подставить других под удар. Ни к чему тебе воровать хлеб и патроны, писать самому себе жалобные письма – это все прощено и забыто, из старого тела ты вырос, как из детских вещей. И кто же подходит к тебе – посмотри! Мать и отец, дорогие друзья – и памятные, и забытые. И для тебя начинается новая жизнь, жизнь любви. Ныне ты одолел свой путь, последние преграды рухнули. Молись же за тех, кому еще предстоит дорога, кто остается со своими трудами и тяготами в мире чудовищ и зыбких химер.
Так сказал Царада, и шкатулку с лоскутом опустили в сухую и пыльную почву реальности, в надежное пространство, от которого никто еще не ждал жестоких чудес.
2. Верховный Жрец
Гильтожана дезинтегрировали, развеяли по ветру, но наутро он вернулся и как ни в чем не бывало сидел в столовой и ковырял вилкой соевый паек. Поблизости не было никого, даже Кальтерман, вечный обжора, бросил свой рацион и трясся, должно быть, от страха, завернувшись в спальный мешок и засунув голову в ранец. Никаких козлов отпущения, не на кого свалить разговор с бывшим мертвецом, живым и чавкающим свидетельством очередного нарушения всех известных законов – и именно Цараде, совершающему обход, пришлось взять себя в руки, выйти из тени входной арки в зал и поприветствовать того, с кем еще вчера попрощался навсегда.
– Привет, Гильтожан, – сказал он своему подчиненному, делая вид, будто происходящее вполне в порядке вещей, и тот, приподнявшись с места, в ответ коротко отсалютовал ему ладонью у виска.
– Доброе утро, господин лейтенант, – ответил Гильтожан спокойно, словно действительно пережил все, что желал ему над гробом Царада. – Присоединяйтесь, пожалуйста, вот ваш завтрак. А где же все? Неужели я опоздал?
– Опоздал, – повторил Царада. – Опоздал, опоздал, ну, конечно… Какого черта?!! – заорал он вдруг так, что сам себе удивился, так, что вздрогнули тарелки на столе, а эхо достигло, должно быть, правого – заброшенного, вражеского – крыла этой злосчастной крепости. – Тебе на все наплевать, проклятый ты идиот?! Как это понимать?! Ты же ожил, ожил, черт возьми!
– Ну да, – сказал Гильтожан, и его глаза округлились в неподдельном недоумении. В конце концов, Царада мог бы вести себя и сдержаннее – разве не случилось за все это время столько чудес, что воскрешение – скорее логическое их продолжение, а не событие из ряда вон? – А разве это плохо? Да, меня вернули. И не за какие-то заслуги, а просто так. Это жест доброй воли. Они и других вернут, нам только надо пообвыкнуться. Грядут большие перемены, господин лейтенант. Скоро вы все увидите. Садитесь, я вам расскажу.
