Великое заклятие - Геммел Дэвид (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .txt) 📗
– Он самый лучший твой друг? – спросил Коналин.
– Самый лучший? Я не знаю, что это такое.
– Он тебе больше нравится, чем Зубр?
– Вот на это уже легче ответить, – улыбнулся Кебра. – Зубр никому не нравится. Но самый лучший друг... – Кебра выдернул из земли две травинки. – Какая из них лучше?
– Никакая. Трава вся одинаковая.
– Вот именно.
– То есть как? Не понимаю.
– Я тоже не понимал, когда молодой был. Тогда я думал, что всякий, кто мне улыбается, – это друг. И всякий, кто предлагает мне утешение, тоже. Само это слово мало что значит. Истинная дружба встречается реже, чем белая ворона, и стоит дороже, чем гора золота. А когда ты находишь ее, то понимаешь, что измерить ее нельзя ничем.
– Что он сделал, чтобы стать твоим другом? Жизнь тебе спас?
– Он ее спасал не раз, но на твой вопрос я не могу ответить. Правда, не могу. Думаю, что и он не сможет. А теперь мне пора уложить свои старые кости на покой. Доброй тебе ночи.
Они встали и пошли обратно в лагерь. Зубр уже храпел у огня. Кебра ткнул его сапогом, и он, покряхтывая, повернулся на другой бок.
Коналин подбавил хворосту в догорающий костер и стал смотреть на пламя, а Кебра улегся рядом с Зубром. Завернувшись в одеяло, лучник приподнялся на локте и сказал:
– Ты парень способный, Коналин, и сможешь добиться чего захочешь – надо только, чтобы мечты твои были большими.
Коналин остался сидеть у огня. Дагориан прошел к повозке, ступая тяжело и устало. Он взял из мешка яблоко, надкусил его и, не замечая, видимо, Коналина, посмотрел на спящую Аксиану. Фарис и маленькая Суфия спали рядом с королевой. Дагориан постоял немного, потом вздохнул и присоединился к Коналину. Зубр снова захрапел, и Коналин, встав, пихнул его ногой, как Кебра. Зубр послушно повернулся на другой бок и перестал храпеть.
– Ловко ты это. – Дагориан бросил в огонь остатки хвороста.
Коналин скинул одеяло и пошел в лес, чтобы набрать еще. Спать ему не хотелось. В уме теснилось множество вопросов, а единственный человек, которому он мог их задать, отправился на боковую. Коналин притащил из леса несколько охапок дров и порадовался, видя, что Дагориан тоже улегся спать.
Напившись у ручья, он зашел чуть дальше в освещенный луной лес. Там было тихо, только деревья поскрипывали на ветру. Дневные события казались такими далекими, будто они произошли в другой жизни. Коналину вспомнилось, как Зубр бросился на конного рыцаря и столкнул его в огонь вместе с конем. Мальчик вполне разделял удивление Ульменеты – он тоже не ожидал такой отваги от старого распутника. А вот другие нисколько не удивились. Коналин шел все дальше, не глядя по сторонам. Здесь царили новые, свежие и волнующие запахи, совсем не такие, как в городе. Деревья расступились, и Коналин оказался на лугу, залитом лунным светом. Кролики, щипавшие траву, показались ему странными. Раньше он видел их только на крюках в мясной лавке. Здесь они были такие же живые и свободные, как и он.
На луг упала тень большой птицы. Кролики бросились врассыпную, но хищник ударил одного когтями, сел на него и убил своим загнутым клювом.
Коналин стал смотреть, как ястреб терзает добычу.
– Такое не часто увидишь, – сказал чей-то голос.
Коналин отпрянул, как вспугнутый олень, и сжал кулаки. Рядом стоял Ногуста. Коналин не слышал, как тот подошел, но чернокожий будто и не заметил его испуга.
– Ястребы обычно кормятся пером – к меху их приучает сокольничий.
– Разве можно прокормиться пером? – спросил Коналин, делая вид, что появление Ногусты не явилось для него неожиданностью.
– Это только так говорится, – улыбнулся Ногуста. – Имеется в виду, что обычно они питаются другими птицами – голубями, а самые способные и утками. Этот ястреб скорее всего воспитывался в неволе, но улетел.
– Я думал, кроликам здесь полная воля, – вздохнул Коналин.
– Так оно и есть.
– Нет, я думал, им нечего бояться.
– Все, что ходит, летает, плавает или ползает, чего-нибудь да боится. Поэтому тебе не следует уходить так далеко от лагеря.
Ногуста зашагал прочь, но Коналин догнал его и спросил:
– А если ты спасешь королеву, то какую награду получишь?
– Не знаю. Не думал об этом.
– Ты тогда станешь богатым?
– Возможно.
Они уже дошли до лагеря, и Ногуста остановился.
– Ступай отдохни. Завтра нам придется поспешать.
– Ты из-за награды это делаешь? – настаивал Коналин.
– Нет. Из куда более корыстных побуждений.
Коналину пришел в голову другой вопрос, и он собрался его задать, однако Ногуста уже куда-то исчез.
Коналин взял свои одеяла и лег рядом с Фарис. Многого он так и не понял. Что может быть корыстнее того, чем браться за какое-то дело ради награды?
Почти всю свою жизнь Коналин провел, предоставленный себе самому, в безжалостных условиях города. При этом он полагал, что хорошо постиг суть человеческого существования. Счастье – это сытый желудок, радость – это когда у тебя есть еда на завтра, любовь – удовольствие, получаемое в основном за деньги. Дажe в его любви к Фарис не было бескорыстия: просто он находил ее общество приятным. Поэтому он, наверное, и не мог без нее обходиться. Как те, которые посещают Дом Чиадзе и курят там длинные трубки, навевающие сладкие сны, и возвращаются туда снова и снова. Глаза у них становятся дикими, а кошельки тощими.
Родителей Коналин не помнил. Его первые воспоминания относились к комнатушке, битком набитой детьми. Многие из них плакали, и все были грязные. Ему самому тогда было года три или четыре, не больше. Он помнил, как тыкал пальцем совсем маленького ребятенка, лежавшего на замаранном одеяле. Тот не шевелился, и Коналина это удивляло. В открытый рот младенца залетела муха и стала прохаживаться по его синим губенкам. Потом пришел какой-то дядька и забрал малыша.
Лица дядьки Коналин не запомнил – очень уж высоко оно находилось. Помнились только длинные тощие ноги в мешковатых черных штанах. В том доме Коналин не был счастлив, потому что редко бывал сыт и часто получал колотушки.
Подрастая, он переходил из одного дома в другой. В одном из них было тепло и уютно, но цена за этот уют оказалась чересчур высока, и Коналин не любил вспоминать об этом.
На улице ему жилось куда лучше. Он даже стал считать себя человеком большого ума. Он всегда ухитрялся украсть себе что-нибудь на завтрак и найти место для ночлега, теплое и безопасное, даже в разгар зимы. Стражники ни разу его не поймали, а все счеты с уличными шайками он уладил, когда убил Змеиное Жало. Жала все боялись, и человек, убивший его в единоборстве, не мог не вызвать всеобщего уважения. Бой с ним Коналин вспоминал без всякого удовольствия. Он не хотел никого убивать – хотел только, чтобы его оставили в покое. Но Жало докучал ему, то и дело требуя: «Воруешь в моих угодьях – значит, плати». Коналин платить не стал, и тогда здоровенный Жало напал на него с ножом. Безоружный Коналин обратился в бегство, но хохот, которым проводила его шайка Жала, не давал ему покоя. Он стащил у мясника тесак и вернулся в заброшенный переулок, где они устроились на ночь. Подойдя к Жалу, он окликнул его по имени и рубанул тесаком по виску. Лезвие вошло глубоко, гораздо глубже, чем Коналин намеревался. Жало умер мгновенно.
«Теперь отстаньте от меня», – сказал Коналин остальным, и они отстали.
Чувствуя, что не заснет, он встал, помочился у дерева и бросил хворост на угли костра. Но угли едва тлели, и вскоре он отказался от попытки раздуть их.
В это мгновение он заметил на краю лагеря слабый белый свет, который шел от тела спящей монахини. Посмотрев немного на это явление, Коналин разбудил Кебру.
– Чего тебе, парень? – спросил сонный лучник.
– С монашкой что-то неладно.
Кебра вылез из-под одеяла, Дагориан тоже проснулся, и они втроем подошли к Ульменете. Свет стал более ярким, почти золотым. Он исходил от лица и рук женщины.
– Да у нее жар, – сказал Кебра, опустившись рядом с ней на колени.
