Минос, царь Крита (СИ) - Назаренко Татьяна (книги регистрация онлайн бесплатно txt) 📗
Ганимед едва заметно улыбнулся, показывая взглядом на совершенно нетронутый кусок мяса, лежавший передо мной. Я мысленно выругался. Скверный я всё же лицедей! Занятый своей игрой, я не чувствовал голода и к угощению даже не притронулся. Кивком головы поблагодарил виночерпия, нехотя отщипнул немного мяса, отправил в рот и тут же отер жирные пальцы о волосы услужливо склонившегося Ганимеда. Вкуса мяса я совершенно не ощутил.
Виночерпии суетились, беспрестанно разнося полные кубки пирующим. Возглашались все новые и новые благодарности Зевсу и другим олимпийским богам. Совершались щедрые возлияния во славу их. Придворные состязались в славословии Зевсу и его сыну. Акробаты, танцоры, мимы с их непристойными шутками, сменяя друг друга, услаждали взоры пирующих своим искусством, с легкостью совершая невероятные прыжки и изгибаясь, будто лишенные костей. От непрерывно звучавшей музыки у меня начала слегка побаливать голова.
Геракл оживленно беседовал с Пасифаей. Она что-то рассказывала, тот в ответ улыбался и откровенно любовался и восхищался моей женой. Интересно, он тоже, как все известные мне ахейцы, считает критянок бесстыдными и легко доступными? Хотя ахейцы не так уж глупы, раз держат свих женщин взаперти и позволяют им покидать дом только закутавшись в покрывало. Женщина — опасный враг. Её телесная слабость оборачивается страшной силой… Я почувствовал, как начинают предательски подрагивать ноздри. Нельзя мне об этом думать сейчас. Побеждает тот, у кого сильнее выдержка. Кто нанесет удар первым — тот обречен. Только бы не сорваться!
Я поспешно перевел взгляд на Пасифаю и заставил себя подумать, насколько она красива. Круглое, гладкое лицо с огромными глазами цвета яшмы, бровями вразлет — словно усики осы, с пухлым, чувственным ртом. Короткий вздернутый нос ее ничуть не портит. Беременность еще не заметна, но лицо уже пополнело, и большая белая грудь налилась. Пасифая всегда жаловалась, что в эту пору ей больно прикасаться к грудям и приходится пудрить их, чтобы не было видно синих жилок. Она считает их некрасивыми, а я в это время готов забыть и её снисходительную мудрость, и полнейшее равнодушие ко мне, и то ледяное спокойствие, с которым она встречала мой гнев. Эта женщина родила мне девять детей и в то же время никогда не принадлежала мне! Заблуждений на этот счет у меня не было — после случившегося в священной роще Бритомартис я настолько смущался и каменел в присутствии своей супруги, что говорить о каком бы то ни было наслаждении в любовной игре не приходилось. Я даже не оставался с Пасифаей до утра, а, выполнив свое царское дело, уходил.
Хотел бы я знать, испытала ли она хоть малейшее удовольствие, сойдясь с быком?
Нет, так не годится.
Я плохой хозяин — совсем забыл о гостях. Того гляди, пропущу момент, когда придет время подавать главное угощение. Зевнул и окинул ленивым, затуманенным взглядом гостей. Кажется, пора.
Пирующие уже заметно опьянели, в зале становилось все более шумно. Недобро шумно. Достаточно бросить уголек в сухую солому, чтобы вспыхнул пожар.
Мне необходимо сделать так, чтобы ссору начали они — не я. Воззвав к богам, чтобы моя хитрость удалась, я поднял свой кубок:
— Во здравие Геракла, избавителя от бед!
И совершил возлияние, словно богу. Конечно, это было дерзко, и мой шаг оказался более чем удачен. Главк со стуком поставил свой кубок на стол и решительно вскочил.
— Мало того, что у тебя не хватило сил самому избавить свое царство от беды, так ты еще воздаешь чужестранцу божеские почести, предназначенные Владыке Крита Посейдону!!!
Музыка мгновенно стихла. Акробаты, теснясь в дверях, торопливо выбежали из зала. Я изобразил недоумение:
— Но что я такого совершил, Главк, что так разгневало тебя?
Кровь бросилась в лицо моему сыну. Упрямо, по-бычьи, наклонив голову, он перекатил желваки на скулах, пытаясь сдержаться. Но где уж! Он привык говорить все, что думает, невзирая на лица. Главк всегда был таким, и я лелеял его прямодушие, восхищаясь им, как редким цветком! И вот, надо же, как самое лучшее в его душе обернулось против него!
— Ты даже не замечаешь ничего дикого в словах и делах своих! Это слишком!!! Ты разрушаешь устои царства и древний порядок, ты разгневал Посейдона, отец! Ты не можешь больше быть царем! — продолжал Главк запальчиво.
Он сейчас был подобен гневному быку, летящему на тавромаха.
— Как ты смеешь кричать на своего отца?! — выдохнул я и грохнул по столу кулаком.
Играть, так играть! Ты уже попался в ловушку, Главк! Что же, ты сам виноват. Прав был Асклепий: ума у моего сына не больше, чем требуется для воина. Здесь дворец, Главк, а не безбрежная гладь моря, и мы не пираты. Вот ты весь открылся для удара, сын. Жаль, что не Катрей. И не Пасифая, которая лишь на мгновение сменила свою беззаботно-приветливую маску на недоуменно-брезгливую — какую, мол, выходку еще выкинет спьяну её драгоценный супруг? Теперь — только бы никто не помешал! Я покосился на Геракла. По счастью, он ввязываться не собирался и мастерски изображал растерянность.
— По-твоему, я вернулся бы, не защищай меня более могущественный бог, чем Посейдон? Он хранит меня. Поможет ли тебе твой Энносигей? Давай проверим — бык здесь, и я готов нарушить свой запрет на бычьи игры. Пойдем!
Я решительно встал, а в животе предательски похолодело. Конечно, я продумывал свои действия. И рассчитывал на здравомыслие Главка, который, при всей вспыльчивости, на верную смерть не пойдет. Ну, а если вино настолько затуманило его разум, что он забыл о всякой осторожности? Поддержи, Главк, мой вызов, думаю, Катрей на утро мог бы с чистой совестью именоваться царем Крита. Но боги были сегодня благосклонны к нам обоим: Главк потупился и не двинулся с места.
— Я жду.
В наступившей тишине это звучало более чем зловеще. Я уставился на сына в упор. Моего взгляда дети иногда боялись не меньше, чем я — взгляда собственной матери. Даже Главк. Уже никто не сомневался, что он обречен на смерть. Даже Пасифая, утратив свое спокойствие, схватила меня за руку и, стараясь придать своему властному голосу мягкость, попросила.
— Минос, Главк просто пьян… Минос…
— Мой сын вырос и ищет себе царства. Вполне возможно, он может заменить меня, — я не повышал голоса, издевательски растягивая слова. — Если он выйдет живым от быка — я согласен уйти. Пойдем!
Главк не выдержал:
— Прости, отец. Я дерзко усомнился в твоем величии и разуме… — еле слышно пробормотал он. — Вино отуманило мой разум…
— Стыдись!
И добавил брезгливо:
— Сядь! — я хоть и рассчитывал на то, что Главк испугается, всё же столь откровенный страх был мне неприятен.
Он просто рухнул на место. Губы его дрожали и кривились. Этот высокий, тяжеловесный мужчина, победитель многих сражений, готов был расплакаться, как выпоротый при всех мальчишка. Жалость резанула моё сердце, но я подавил её. Отступать было поздно. Взяв кубок, я обвел взглядом пирующих. Все быстро, очень быстро, расплескивая вино и испуганно-свистящим шепотом поторапливая виночерпиев, последовали моему примеру — даже царица. Бледный, как покойник, Главк взял свой килик и пролил вино — рука его дрожала.
— Прости, отец, — едва слышно произнес он, облизнув пересохшие губы.
Неужели он поверил, что я могу кинуть свое дитя под копыта чудовищу? И все сидящие вокруг — тоже? Самым суровым наказанием, которому я подвергал своих детей, было ледяное молчание и запрет приближаться ко мне до тех пор, пока виновный не получит прощения. Что же, они наслышаны от отцов и дедов, как без жалости казнил я своих недавних соратников в конце первого года правления. Не буду их разубеждать! Иначе угроз расправы для восстановления порядка станет мало. А повторения казней я не хочу.
Молчание стало невыносимым, как в склепе. Тем не менее, никто не посмел встать и уйти. Долго так продолжаться не могло. Первой не выдержала жена Главка Акаста — поднялась и на негнущихся ногах, пошатываясь, подошла ко мне, рухнула на пол, обняла мои колени и, с трудом удерживая слезы, произнесла хрипло:
