Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его (СИ) - Смирнов Владимир (читать книги без сокращений txt) 📗
— Я не боюсь, — младший насупился, отвёл васильковые глаза. — Он просто сильнее. И старше.
— Не ври. Вы в один день учиться начали. По знаниям вы — одинаковы, по ловкости — тоже, что такое? Боишься брата ударить? Не бойся! Это — не брат, это — противник, ясно?
— Ясно, дядя Тихомир. Ты всегда так говоришь.
— А что бы я так не говорил, ты должен ударить. Мечислав, встань на тропу и опусти руки. Тверд, ударь противника.
Мечислав послушно встал на доску, упёр палку в землю, прямо посмотрел в глаза брата. Похлопал кулаком по груди, защищённой учебным доспехом.
— Давай, Тверд, бей. Не бойся, мне даже больно не будет.
Твердимир вздохнул, неуверенно ткнул.
— Сильнее, — потребовал учитель.
Юноша ткнул сильнее.
— Ещё сильнее! Ты что, так и в бою будешь дружески похлопывать?
Тверд отошел на два шага, выставил палку перед собой, разбежался и ткнул, казалось, изо всех сил.
— Красиво, — кивнул Тихомир. — Вот только… почему он устоял?
— Не знаю.
— А я знаю. Ты локоть назад отвёл и кисть расслабил. А ты должен был кисть напрячь, локоть вперёд, и всем телом ещё помочь. От опорной ступни. Вот так, ясно? Мечислав, покажи.
Отойдя на несколько шагов, Мечислав выполнил упражнение. Радость от того, что ему доверено показывать смешалась с тревогой за брата. Неужели так и не освоит простой приём?
— Видишь?
— Вижу, дядя Тихомир.
Учитель зашёл сзади Тверда, взял в свои лапищи кисти юноши, повторил вместе с ним.
— Ладно, до пахоты ещё время есть, отработаете. Покажите мне косой с проворотом.
Братья по очереди исполнили любимый приём Тихомира, но тот лишь плюнул под ноги, топнул ногой, рубанул в сердцах рукой. Братья испуганно смотрели на учителя. Сейчас снова ругаться начнёт.
— Бесполезно… куда Миродар смотрел, ума не приложу. Поздно вас учить, понимаете, поздно! Вы друг друга ударить не можете, куда вам в город? Вас наёмники голыми руками разорвут!
Дядя вышел из коровника, братья пошли следом. Знали, сейчас усядется на завалинку, обхватит голову руками, начнёт канючить.
Морозный воздух обжёг щёки, зима не сдавалась, небо чистое, высокое. Конец марта в Меттлерштадте обычно уже тёплый, а в этом году почему-то ещё даже снег не весь сошёл. Хорошо: две-три недели до пахоты точно есть, можно тренироваться, не опасаясь, что дядька снова плюнет на учёбу и поставит братьев к сохе. При одном воспоминании о полевых работах у Мечислава начинал песок хрустеть на зубах.
Братья подошли к Тихомиру, постояли, молча перетаптываясь, шмыгали носами, хмурились. Учитель поднял голову, угрюмо посмотрел на юношей.
— Ну что мне с вами делать, а?
— Дядя Тихомир, — начал Тверд, — а может мне…
Младший быстро подбежал к сугробу, скатал небольшую ледянку, и с такой силой зашвырнул в небо, что даже зоркий Мечислав потерял из виду.
— Может мне в пращники пойти, а? Бросаю-то я метко. Только не бросай нас, дядя Тихомир.
— Не бросай, — тихо промычал Мечислав и обнял пахаря-воина. — Пожалуйста.
Тихомир улыбнулся:
— В пращники? Можно и в пращники. Если больше ни на что не сгодишься. Собирайтесь княжата. В город едем.
Доннер
Не след стесняться слёз потери. Даже князю не след. А вот местные как-то отошли подальше, занялись своими делами: к худу ли, к добру — дел полно. Растаскивали покойников, собирали оружие, пересчитывали живых, мёртвых, раненых. Смотрели, кому вначале помощь оказать, кому — потом, кому просто травок дать, чтобы отошёл полегче. Бабы, словно двужильные, после драки начали наводить порядок. Мужики: вот чудо — медленно, но — двигаются! Что значит — привычные к труду. Лишь наёмники, принявшие главный удар, свалились спать прямо на снегу. Так их и тащили волоком до самой наёмной избы. Вернулись твердимировцы, гнавшие степняков за Пограничную. Эти — посвежее, сразу сбросили доспех, остались в одних стёганках, начали помогать.
Стемнело, но полная луна осветила поле битвы: всё видно, как на ладони. Кровь засыпали снегом, разожгли костры для обогрева подмоги, пока не пристроили всех по землянкам. Запахло варёной кониной, видно, той, что ещё недавно шла в атаку. Правильно, чего добру пропадать. Сейчас, небось её на зиму заготавливают, шкуры снимают, разделывают. Глядишь, по обычаю пельменей накрутят. Как ещё столько мяса до весны сохранить? А в пельменях — запросто. Как у нас в Кряжиче, на осеннем забое, помнишь, брат?
Всем городом лепили и в бочки на холодный склад откатывали. Подходи, кто хочешь к писцу, черпай, да вари. Для бедных еда. А помнишь, лентяю одному принесли так он «вот ещё: вари да хлопочи! А ему тогда просто сухарей принесли, а он — вот ещё: мочи да хлопочи!» Мы смеялись тогда над ним, так Хлопотой и прозвали. А нам пельмени нравились. Да с варевом, да со сметаной, помнишь? Возьмёшь горсть, отнесёшь на кухню, а Баба Яга ругается, нищих объедаем. Только у нас тройные пельмени — со свинины делали, с говядины и барашка. А народу теперь в Бродах много, всех кормить надо. Так что всё они правильно, брат, делают. Нельзя добру пропадать. Если добру пропадать, видишь, какая беда может случиться. К беде, брат, тоже готовиться надо. Если готов к беде, так она, быть может, и не придёт совсем, помнишь, нам мама так говорила? А мы — живём, словно вечные, словно обижаться нам до скончания веков. А тут видишь, как оно.
***
Люди ходили по своим делам, и никто не посмел приблизиться к брату, прощающемуся с братом.
***
Нет среди покойников врагов. Всех хоронили вместе. Разве, двуборовы воины собрали своих погибших, в общий костёр складывать отказались. Змеев сотник отговорился, дескать, своих мертвецов они отправляют к Отцу. Таков обычай. Мечислав, потерянный, решений не принимал, перечить обычаям не стал, тем более — сотня потеряла всего шестерых. Всё-таки, главный удар приняли на себя Броды.
Долго думали, как жечь женщин. Вторак напомнил, что часть из них — жёны, всё — по обычаю.
— А девки незамужние? — спросил Тихомир.
— А как ты хочешь? Можно, как младенцев, к отцам. Но, вообще-то, есть между Озёрском и Меттлерштадтом маленькое племя баб-воительниц. Их хоронят со всеми почестями.
— С вилами? — пытался ухмыльнуться воевода и осёкся. В этой драке и с вил степняков снимали.
— Что ты пристал… с чем погибли, с тем и хоронят. К тому же, не настолько мы богаты, чтобы с оружием хоронить, не те времена.
— «Мы», значит. — Тихомир посмотрел на раджинца, покачал головой. — Всё-таки «мы». Добро. Уже не мужики эту землю берегут. Отныне все люди в ней — защитники.
Так и выкрикнул перед тем, как поднести факел к погребальному срубу.
Шкуры лошадей сожгли в общем огне крады. Духам и шкур хватит.
Впервые на местных землях хоронили женщин-воинов. И замужних и девок. И трёх маленьких девочек, затоптанных почти до неузнавания — подсекали ухватами ноги степных лошадей.
Ёрш оказался тяжело раненным — отсекло левую руку. Оказывается, при новом князе он стал воеводой. Теперь, по кряжицкому уложению, Ёрш — боевой князь. Придя в себя, поняв, что с ним произошло, всё орал песню Густава Меттлерштадского об одноногом райтаре, свистел соловьём, потом ругался так, что ни один степняк, услышь его, не остался бы раскосым. Потом — хохотал в истерике. Благодарил богов, что не отняли правую.
Вторак не выдержал, опоил калеку, обещав уложить в сон дня на три.
Слёз на краде не было — кончились к утру после боя. Мечислав взял братову серьгу, привязал на верёвочку рядом со своей, поцеловал и поклялся за всё расплатиться с тем, кто всё это задумал.
Тихо так поклялся.
Чтобы боги не слышали.
После тризны Тихомир куда-то пропал. Мечислав, сам не в себе от потери, искал с кем надраться крепкой медовухи, но воеводы как след простыл. Улька, видя состояние мужа, намекнула, где он ещё не искал, тот пожал плечами и посмотрел на Змееву Башню. Вторак, было, пошёл следом, но под тяжёлым взглядом остановился, сослался на большое количество раненых.
