Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его (СИ) - Смирнов Владимир (читать книги без сокращений txt) 📗
Мальчишка, не обращая внимания на отсечённую ступню, вцепился зубами в горло степняка и с волчьим наслаждением облизывает окровавленные губы. Завыл бы, если бы голову не отрубил гибкий хинайский клинок.
Запах крови заполнил городище, все озверели.
— В копьё!
Ополченцы бросились к пролому, нажали. Степняки, потеряв напор, попятились, сдали. Воевода оглянулся, выискивая Мечислава, не нашёл. Ладно, потом. Краем глаза увидел драку на холме, у Змеевой заставы через речку. Совсем рассвело, всё как на ладони. Ненароком подумалось — их же всего сотня! Как удержат? И испугался собственных глаз.
Такого не бывает. Плащи Змеевой сотни раскрыльялись, точные движения мечей рассекали посмевших подняться на холм степняков надвое, обрубки скатывались, наматывая снег, сбивали наступавших с ног. Холм окрасился, стал похож на ржавую гору.
Подумал — удержат, и с криком кинулся к пролому.
***
С третьей атакой стало понятно — не удержат. Мечислав и сам устал, чего уж говорить о мужичье. Им, выносливым — на поле биться с урожаем, а вот такие — резкие драки, в которые всю силу в один миг вложить надо… устали мужички, первых порубили, так ведь придут новые, свежие. Уже идут.
Степняки взяли пролом, расширяют, как говорится в меттлерштадских трактатах — «плацдарм», накапливают силы для удара. Ещё бы тысячу, Змей бы побрал блотинского князя с его гордостью. Уже и бабы взялись за вилы, мрут отважно, неумело. Дети кидаются кирпицами, внося свою медную копейку.
Затихло. Мужики стоят, перхают. Из-за воротников валит пар, словно из горшков с яблошником. Степняки и сами не прочь отдохнуть, у лошадей дрожат ноги, разъезжаются, ноздри раздуты, нанюхались крови. Бабы — вот кому всё нипочём, оттаскивают раненых подале, словно надеются выходить, бессмертные что ли. Ненароком подумалось, куда ввязался, зачем. Шёл бы по дорогам изгнанья, хоть мир поглядел бы. Раджин бы увидел. Много о его храмах Вторак рассказывал. Говорят, раджинцы, пока секрет кирпица из Хиная не привезли, свои храмы строили также, как кряжинцы — печи. Облепливали глиной деревянный каркас, а потом поджигали. Да с весёлыми картинками на стенах. Так и сказал, ухмыляясь — с весёлыми. Посмотреть бы на это чудо.
Вечно перед дракой всякая дрянь в голову лезет. Хотя, какое — «перед». Самое что ни на есть — «промежду».
Из середины выехал на сером коне кто-то из главных. Раскосые глаза осмотрели оборонщиков, сощурились в улыбке.
— Сдавайтесь, пахари.
Мечислав утёр лоб, вышел вперёд, оттеснив едва дышащего Тихомира.
— Условия.
Главный расхохотался, оглядел побоище, махнул саблей.
— Мужиков — на жир, баб — на подстилку, детей — в рабы. За каждого воина ваши девки нам по десятку нарожают. Соглашайтесь, пахари. Лучших условий вам не выторговать.
Улада подошла сзади, обняла за пояс, прижалась щекой к спине.
— Зарежь меня, муж, — шепнула едва слышно. — Зарежь. Не дамся. Змей свидетель.
Злые глаза князя посмотрели на жену, вертикальная складка собралась на лбу.
— Не смей клясться Змеем, ясно? Никогда.
Мечислав повернулся к мурзе, кашлянул для убедительности.
— Выторговою. Даю тебе своих мертвецов собрать и в Степи по вашим законам схоронить. Не согласишься — все тут на нашу краду ляжете.
— По каким законам, кынязь? Волкам скормить? Сколько вы сегодня положили? Три, четыре тысячи? Хвала тебе — великие бохатуры. Да только нам последний удар остался. Решайся, кынязь. Могу дать тебе перед смертью твою жену самому зарубить. Хорошие условия. Красива она, но — так уж и быть — разрешаю.
В ушах запели соловьи. От ярости? Нет, от ярости у него обычно пороги речные в ушах колотят. Устал князь, мерещится. Где же пред самой зимой соловьи поют? Все на юг улетели ещё ранней осенью. Только и мурза, кажется, слышит, повернул голову в сторону Глинищи.
Отвлечь.
— Согласен! Дай мне жену самому убить: дитё у неё под сердцем. Выходи, Улька, становись на колени!
Остальные бабы ахнули. Что за князь такой, что сбежать от расплаты решил? Подняли вилы, направили в сторону Мечислава.
— Ну, уж нет! — крикнула визгливая толстуха. — Я без мужа осталась! Пусть мне этот другого даст, или я их всех тут перебью!
Хохот степняков перебил визгливую. Мурза оглядел войско, поднял бровь.
— Они все тебе мужья, женщина! Одного прибьёшь, остальные за него постараются! До смерти залюбят!
— Пусть попробуют!
Неугомонный соловей повторил свою трель. Да ещё так витиевато, что другие, пожалуй, позавидовали бы. Вспомнилось: все соловьи затихали от стыда и неумейства, если их передразнивал Ёрш.
Глава третья
Со стороны мостков Глинищу переходили воины, никак не похожие на детей Степи. Тонконогие лошади, на всадниках — островерхие шлемы с переносицей, копья, алые прапоры. Неспешно выстраиваются в линию — будто на смотре — берут разгон. Снег пылью бросился из-под копыт, поднялся на два человеческих роста, копья опустились в предвкушении единственного смертоносного удара.
Как же так, мелькнула мысль. Ведь Ёрш теперь — кряжицкий дружинник? А так, перебил кто-то. К тебе помощь идёт, степняки смешались, а ты — сопли жуёшь. Уж больно второй голос походил на Тихомиров. Мечислав оглянулся, посмотрел на воеводу, тот как раз заканчивал говорить. Вслух я, что ли теперь думаю, пришло запоздалое. А Тихомир уже поднял меч и сам, словно новые силы появились, заорал:
— В атаку, сволочи!
И бросился на мурзу.
Пока кочевники оглядывались, бродичи ударили. Теперь мечиславовцы били степнякам в спину, а твердимировская дружина пыталась взять пролом. Подкованные копыта легко брали наледь, не теряя скорости, воины на лету врубались во врага.
Первым в пролом влетел Твердимир, забыв меттлерштадскую науку: «начальник — начальствует».
Озверев, Мечислав врубился во врага, пробился к оставшемуся без коня брату. Встал спиной к спине.
«Косой с проворотом». Ещё один. Ещё десяток. Две серьги, да одна голова. Прости, брат. Потом поговорим.
Побоище вывернулось наизнанку, не осталось ни победителей, ни побеждённых, ни дружбы, ни предательства. Осталось только ощущение давно позабытого единства. Того, что завещала мать. Жемчужина под рубахой нагрелась, жгла, придавала сил.
— Мурзу — на жир! Он сам просил!!!
Многие степняки спешились, дрались кучкой. На них накинулись остатки южных наёмников. Сабля к сабле, одёжи похожи, как они друг дружку различают…
Не отвлекаться! Ловить ритм брата!
А ритм падает, сила первого удара угасает. И хотя видно — победа, да только нелёгкая это победа.
А потом, когда всё закончилось и разъярённые степняки, оставшись без начальника, умчались за Пограничную, Мечислав перестал вдруг чувствовать спину брата. Обернулся, похолодел, выронил меч.
Твердимир стоял на одном колене, держался за торчащую из груди стрелу. И глаза в глаза. И не поймёшь, кто кому.
Прости, брат. Потом поговорим.
Блиц
Мечислав отвёл палку брата, резко ткнул своей. Тверд не успел парировать выпад, нога соскользнула с доски на земляной пол. Мечислав засмеялся, но, получив по уху тихомировым посохом, сам свалился с «боевой тропы». Так пахарь-воин велел называть доску в коровнике, по которой ещё недавно братья возили тачку с кормом.
— Не смейся над братом, он младше тебя, понял?
— Понял, дядя Тихомир.
— Поднимайтесь, вставайте на тропу.
— Дядя, — Тверд послушно ступил на доску. — А почему на тропе? Наши дружинники на площадке биться учились.
Учитель усмехнулся в бороду.
— Эх, четырёх лет не прошло, догадался спросить.
— А, правда, — Мечислав поймал себя на мысли, что никогда не приходило в голову спросить об этом, хотя странность вроде бы на виду. — Вон, у нас в Кряжиче все дерутся на заднем дворе.
— Стенка на стенку?
— Это потом, сначала сам-на-сам.
— А как в строю соседа не побить? Вы будете драться плечом к плечу. Как замах рассчитать? То-то. Давайте ещё раз. Тверд, почему брата не бьёшь? Я же видел: ты свою палку дважды останавливал. Он, вон, не боится — и ты не бойся. Она для чего паклей обмотана?
